Верю

Все смеются и Линка смеется. Нет на селе рассказчика лучше Митьки. Откуда только выдумки берет? О чем ни говорит — хоть о зимней деве, хоть о лесавках, хоть о водянике из глубокого бочага — заслушаешься. Вроде знаешь — нет в пруду никакого водяника, только старый сом — а все равно заслушаешься. Трещат уголья в костре, ветер уснул, ни листком не шелохнет. Нет у ребятни вечерами лучшей забавы, как страшилками делиться. Митька-то рассказывает вовсе не страшное, а смешное, зато интересно так — будто бы сам видел. Линке это по нраву — она боязливая. — Вот вода так и взбурлила, что аж ряской забрызгало, а лягушки по сторонам шуганулись. — Ага, а потом он сам на берег вышел и пальцем тебе погрозил? — прыснул Сенька, длинный, нескладный мальчишка. Хоть и задира он, да добрый — малышню не бьет, насмехается только. — Нет, зачем же выходить, — не смутился рассказчик. — Оттуда и погрозил. Смеются ребята. В старом пруду вода мутная, тиной поросла, как же увидишь водяного? Врет Митька, но до чего складно врет. — Ох и горазд же ты выдумывать! — А я и не выдумываю! Как все было, так и говорю. — Ты лучше про кладбище расскажи, как там непокойные души ночами бродят и живых к себе заманивают. Линке про кладбище не хочется — страшно. Жмется она к сестре. Все видали там огоньки тусклые по ночам: вот это души и бродят. А от кладбища до села-то рукой подать, а ну как выйдут за ограду, да будут по улицам ходить, в окошки стучать, в дома проситься? — Нет на кладбище никого, пустые сплетни, — спорит Митька. — Служки всех отпели чин по чину. — Как же нет, ври больше! Вся округа знает. Бродят непокойные с тусклыми гнилушками, мимо в ночи пойдешь — окликнут, зазовут, а потом как заведут вглубь да в могилу скинут. А в могиле... Первой не Линка взвизгнула — сестра ее старшая. Двенадцать лет девке, уж на женихов заглядывается, а только страхи любому ведомы. То ли веткой задело, то ли тронул кто — шутковал, но чего в потемках не покажется? Подхватили девчонки, заголосили, отозвались лаем псы дворовые. Да только кто-то из старших враз прикрикнул: — Чего орете, неугомонные? Марш по домам! Замолчали пристыжено. У взрослых свои посиделки, у ребятни свои. И чего орать, чего бояться — от избы освященной в двух шагах? — Тьфу, окаянные, — шипит сердито Марийка, стыдится испуга, аж щеки горят. — Нет там никого, спокойно все, — Митька свое твердит. Замирает Линка — так хочется верить. У Митьки брат при храме служит, кому знать, как не ему? Неужто не отпели бы, не очистили место? — А коли уверен — сам сходи, раз не боишься? — подначивает Сенька. — Луна как раз круглая, тропки все видно. Хвастать-то все умеют, а ты сходи? Ветку с дерева сломаешь и принесешь, коли никого не встретишь? А мы посмотрим! Боязно Линке, а вдруг он согласится? — Делать мне нечего, по кладбищу бродить. Я лучше на лужайку пойду. Там летом на полной луне домовые наши озоруют — феек лесных на танцы зовут. На них поглядеть веселее. — Брешешь ты все! — А вот и нет! — А вот и да! — Не брешу! — Брешешь! — А коли не веришь — пойдем вместе, поглядим? — А пойдем, вот сейчас и покажешь! — Сейчас рано, — Митька задирает голову, смотрит в небо. — Луна в полную силу только завтра войдет. Странно это — вон какая круглая, куда ж еще? Хохочет Сенька громко, заливисто. — Вот, говорил я, что брешешь. Оттого и вести не хочешь. Трус ты, Митька! Трус и трепло! — Я не трус! — соскакивает Митька чуть не с кулаками, да только Сенька-то на голову выше, ему с мальцом драться неинтересно. Оттолкнул его, сам встал. — А вот кто не трусит — айда вместе к кладбищу? Поглядим, есть там огни эти клятые? Бродят непокойные или уснули уже? И зачем туда идти, неужто интересно? Но подначивает Сенька, позором пугает, трусостью попрекает. Линка и сама пошла бы — хоть и страшно, аж колени подгибаются, да только насмешки от всей деревни кому слушать хочется? — Что, Митяй, пойдешь? Вон сколько человек тебя проводит. Али к фейкам сбежишь с перепугу? — Не пойду я с тобой! Нечего тут командовать. — То-то и видно: брехло, только языком молоть горазд, а как до дела, сразу слабина вылезет. Сиди, дальше своих феек с водяными выдумывай! Не сдержалась Линка, подошла и села рядом. — А я верю! — Вот, и мелюзге сказки сказывай! — по-прежнему смеется Сенька-задира. — Авось поверят с небольшого-то умишка. Тут и сестра Марийка ей сказала: — А ты тут сиди, нечего! А то снова ночью вопить будешь да мамку звать. Засмеялись ребята, покраснела Линка. Обидно так, кажется, что и не страшно уже — сама бы вглубь зашла и ветку обломала, только б не дразнились. Но снова прикрикнула сестра, пришлось остаться. А они ушли все, вместе-то не так страшно. Только Митька на скамейке, у него тоже губы от обиды дрожат. Если б не байки его, ничего бы и не было, слушали б сейчас страсти про непокойные души да злых волков-оборотней. — Мить, а расскажи еще про домовят? — просит Линка. — Так я же брехло трусливое, разве нет? — огрызается мальчишка. — Или вправду веришь? — Верю, — говорит Линка, а самой врать стыдно. Нет в пруду никакого водяного, да и домовята плясать небось не умеют. От насмешек защитить хотела, сама под осмеяние и попала. — А на пляски их посмотреть хочешь? — Хочу. — Тогда надо завтра к полуночи из дома сбежать. Сумеешь? Не забоишься? — Еще чего, забоюсь, — Линка фыркает, да в ночи из дома уходить, ох, как не хочется. Только не сказать же прямо — еще и Митька смеяться начнет. — Смотри сам не испугайся! Приосанился мальчонка. — Ну, тогда я тебя у калитки подожду и кошкой мяукну. — Лучше у забора, где подсолнухи. Наш Полкан хоть тебя знает, а на кошку спросонья еще залает, — решила Линка. Только как же в ночи идти куда-то? — Мить, а там, ну на кладбище, правда, тихо? — Правда. — А почему ж ты за ними не пошел? Тебя бы знаешь, как зауважали? И Сенька бы дразнить перестал. — Командир нашелся. Нечего дуракам на потеху покойников тревожить. Ветки еще ломать, будто для того посажены! — хмуро ворчит Митька, Линка только сейчас вспомнила — там и его матушка лежит. — Наши небось за околицу выйдут, оградку разглядят, да назад и вернутся. Пророческими эти слова были: только сговорились — бегут их герои кладбищенские, с шумом, с визгом, будто бы впрямь следом привидения гонятся. Если по времени, так за околицу только дойти. Оттуда кладбище в ночи не видать — да как поймешь, что кому пригрезилось? Сенька одним из первых улепетывает, знать, и вправду страшно. Ох, зря Линка ночью гулять согласилась, да обратно слово не возьмешь. * * * Темно в избе, а на улице, поди, темнее. Тихо-тихо лежит Линка, будто мышь притаилась. Не уснуть бы, не проспать назначенное время. Только как его узнать-то. Тихо. Сестра тихо вздыхает во сне, кошка мурлычет, сверчок поет за печкой. Не уснуть бы. А если не придет Митька, обманул, а потом посмеется? И обидно так думать, и феек посмотреть хочется. Они, верно, красивые. Закрывает глаза Линка, чудятся ей фейки танцующие. Кружатся, кружатся, как только на ногах удержатся? Кажется Линке, она и музыку их услышала, хоть самой в пляс иди, только сквозь музыку слышит кошачий мяв. Муренка, что ли? Митька! Враз сонливость слетела, как рукой сняло. Сердце колотится, будто выскочить хочет. Это ж надо выйти так, чтоб не разбудить никого, да через огород пробраться — а там темно, да еще и дальше, до самого лужка. Луна в окно смотрит, большая, яркая, пока Линка ощупью юбку надевает. — Линка, ты куда? — сестра шепчет. — На двор. Ты спи, спи, я быстро. — Врешь, шалая. За фейками глядеть собралась? — А хоть бы и так — все не за привидениями, — злится Линка, неужто не пустит ее сестра? — А коли матушку разбудишь, так я расскажу, что ты третьего дня с пастушком целовалась! Засопела Марийка сердито. А с улицы снова мяучат. — Ух, окаянная! Осмелела, значит? Ну, смотри, привидения скрадут — домой не возвращайся. Линка ей язык показала — жалко, в темноте не видать, — да опрометью на улицу, едва вспомнила половицу скрипящую переступить. Мать за день умаялась, пушкой не разбудишь, а все ж таки осторожность требуется. За дверью опомнилась, остановилась, глядит — нет ли кого, не стоит ли за калиткой тень с гнилушкой светящейся? Тихо вокруг. Полкан голову поднял, хвостом шевельнул, дескать, не бойся, маленькая хозяйка, я стерегу. Босиком через огород по сырой траве, а за подсолнухами уже русая макушка Митькина маячит. Дождался. — Не испугалась? — посмеивается. — Осторожно лезь, тут крапивы полно. Доски на изгороди шершавые, пальцы колют, за юбку цепляются. Перебралась Линка кое-как, в крапиву босой ногой наступила — не взвизгнула. У Митьки палка длинная в руках, да краюха хлеба, а светильника нет никакого. Ну как обманет: отведет подальше и бросит ее, сбежит? Как ей одной потом впотьмах возвращаться? — Мить, руку дай? — просит Линка. — Не видно ничего, упаду. — Смотри, луна какая, светло как днем, — удивляется Митька, но руку все-таки протянул. Линка схватилась, как репей, не отцепишь. — А далеко идти-то? И зачем домовым на луг топать, неужто у дома плясать нельзя? — Трусишь, малая? Или забыла, куда гусей гоняют? — Не забыла. И не трушу. Зябко тут. Вздохнул Митя: что тут скажешь? — Вернуться хочешь? Я не держу, сам схожу. Или пошли быстрее, заодно и согреешься? Недалече они ушли, за три дома только — краем глаза видит Линка: зеленый огонек мелькнул на высоте ее роста. Взвизгнула мышью пойманной, назад отшатнулась. — Митька, там огонек, Митька! — Тихо ты, дурища, всех перебудишь! Линка к стене прижалась, трясется, шепчет: — Зелень там кладбищенская, непокойные ходят! Бежим отсюда. А как бежать, когда и шевельнутся страшно? — Тихо, глупая, нет там никого! Пусти, сам посмотрю. И отпустить страшно, и вместе идти страшно, и бежать страшно. Зачем только шла? Не иначе, сестра накликала, дорогу ей сглазила. Медленно, по шагу Митька к углу подходит, палка в руках, да только напугаешь ли палкой привидения? Линка сжалась вся, зажмурилась, ладошками лицо закрыла. Слышит — хихикает Митька: — Что, малая, светлячка испугалась? Больше дураков слушай... За руку взял и повел. И впрямь — сидит жук на заборе, светит ровненько. — Ты эти страхи пустые брось, нет тут никого. И на кладбище спокойно, мне брат сказывал. — А огни как же? — А огни там покой хранят, глупых и злых отпугивают. Нет в них зла. Стыдно Линке, аж в жар бросило. И за себя, и за сестру злоязыкую стыдно, а все ж таки боязно. Ночью в небо смотреть жутко — большое оно, ни конца, ни края, вокруг оглядеться — каждый куст чудищем кажется, каждая тень — пастью раззявленной. Только Митька идет широким шагом, как взрослый, и ее держит крепко, надежно. Зря Сенька смеялся, хоть Митька и болтун, да не труслив ни чуточку. Так и до ограды общей дошли. Ворота закрыты, да есть доска расшатанная. Взрослому не протиснуться, ребятам в самый раз. Интересно, домовые тоже в нее лезут или прямо сквозь забор проходят? Новое теперь Линку встревожило. Где ж это видано, чтоб домовые с лесными дружили? — Мить, а как же домовые фей на танцы зовут? Те разве услышат? — В колокольчики звонят, они и слышат. — А откуда у них колокольчики? С упряжи? — Как откуда? Видала такие цветочки синенькие? Выдумал Митька, нет там ни фей, ни домовых, сказки это. Будет завтра над нею вся деревня смеяться. Хотя узнают ли? Митька, может, рассказывать не захочет, а сестре и наврать можно. Видела, дескать, фей своими глазами. Все в платьях, как у королевы, и в самоцветных каменьях. И кружились, как на балу. А домовые... — Тсссс! Почти пришли. Теперь молчи, не спугни. И сама не пугайся. Присел в траву Митька, на карачках вперед пополз, она за ним. Слышит Линка, будто и впрямь колокольчик зазвенел, тоненько так. Смотрит — не видит ничего. — А где? — Тссс! Митька ее ладошку сильнее сжал, пальцем ткнул вперед. Таращит глаза, не поймет: и впрямь кто-то есть? Серые, как мыши, цветок туда-сюда тягают. А сбоку будто что-то светленькое слетело? Замелькало в траве, скачет туда-сюда, да ведь не одно, много их. Подлетают, прыгают, колыхаются. — Чего они, будто в чехарду играют? — Пляшут так, — шепчет Митька. — Радуются. Смотрит Линка, вроде яснеют очертания. Близенько кажется — хоть руку протяни да тронь. Феи лесные — мелкие, с ладошку, на человека похожи, да не спутать. Крылышками стрекозьими трепещут, и не понять — сами ли крылья светятся или лунные лучи играют? А одеты в листья да паутинки, и роса блестит самоцветами. А домовята пушистенькие, как котята, одежка из спутанных ниток связана. Так бы и захлопала в ладоши, да Митька крепко за руку держит. Травы шепчут, ручей звенит, цикады поют, вдалеке им жаба подпевает. Пляшут существа под мелодию ночи, смотрит Линка, рот открыв. Звезды сверху в такт подмигивают, посмеиваются: а ведь не верила, выдумывала что-то, да не выдумать тебе тех плясок, той музыки. Не для людей эта мелодия — для сказок. Только вымывает она души, как росою, и кажется Линке — сама вот-вот крылышки отрастит и вспорхнет к звездам. Домой Линка возвращалась молчаливая, очарованная. Даже спорить не стала, когда Митька крюк до пруда сделал, хлебную краюху в воду закинул — должен, знать, водяному. Улыбнулась широко, когда там булькнуло — гулко, вроде благодарно. Вроде страхов много натерпелась, а чуда мало видела — только забылись те страхи, словно и не было. А сказка с нею осталась. У забора только Линка заговорила, не вытерпела. — Мить, а на следующей луне они плясать будут? — Не знаю, через месяц, небось, дожди зарядят, а в дождь они не пляшут. Крылья мокнут, наверное. — Мить... А следующим летом... Возьмешь меня с собою посмотреть? — Возьму, малая, раз понравилось. Не забоишься в ночи? Улыбается Линка — чего ей боятся? Раз про феек не соврал, значит, и остальное все правда. Глупые те страхи, не украдет ее никто, не постучит в окошко с гнилушкою. А пляску снова увидеть хочется. — Возьмешь, не обманешь? — А ты поверь! Пробралась она в дом, ни крапива не тронула, ни половица не скрипнула. Полкан только взглядом проводил, Линка ему подмигнула. — Что, видела феек? — шепчет сестра, снова ж не спится ей! — Видела, — просто ответила Линка. Как ей рассказать, какое оно — чудо? И надо ли, если не верят? Хоть и шептала Марийка, что сестра-трусиха даже за забор выйти не посмела, та легла, да так с улыбкой и уснула. Снилось ей, как водяной щучью икру на ржаной хлеб намазывает. * * * Гуси разбредаются по лугу, Линка следит за ними, сгоняет прутиком. Жарко. Мокрая от пота косынка липнет ко лбу. — Ты, Линка, хоть и девчонка, а мне лучший друг. Ты тайну хранить умеешь? — Умею, — ей и смешно, когда Митька, вихрастый, испачканный лесной малиной, говорит так серьезно; и радостно, что другом назвал. В деревне их давно заприметили, дразнятся, «тили-тесто» вслед кричат. Только Митьке дразнилки как с гуся вода, а, на него глядя, и Линка нос задирает. Зато у них одна общая тайна была, а тут еще одна подоспела. — А что за тайна-то? — Я отца упрашиваю, чтобы в город отвез. Выучиться хочу, на настоящего мага. — Ох, — только и сказала Линка, да что тут еще скажешь? Выдумщик Митя, да только на шутку это никак не похоже. Смотрит — а товарищ уже нахмурился. — Мить, а ты же к кузнецу в ученики хотел? — Хотел. Только я в первый же день, как в кузницу пустили, огневицу в горне увидал, да так и сказал. — А какая она, огневица? — Ящерка махонькая, вся из огня, так и пылает. Крылышки у нее огненные, а глазки черненькие и язычком шевелит — болванки железные на вкус пробует. — И что? — А кузнец осерчал и меня выгнал. Потом уже как остыл, пришел и отцу объяснил все. Сказал, саламандры у них испокон веку живут, да о том говорить не велено. Иной раз не один десяток лет пройдет, прежде чем огневица эта мастеру покажется — значит, признала хозяина, помогать будет, — Митька вздохнул, вихры пригладил. — А я чуть не с порога разглядел. Не кузнечный это талант, а колдовской. Оттого и вижу всяких... Линка понятливо кивает. Уже привыкла к его байкам, научилась лесавкам подарки оставлять, луговиков задабривать, хоть и сама не встречала, да только верит другу на слово. Ни разу ее эта вера не подводила. — Только раз вижу, значит, и сговориться могу, и напакостить. Не возьмет меня ни один кузнец в обучение. В город надо ехать, учиться всерьез. Брат говорит, может, и в люди выйду. Вот тебе и тайна, Линка. Уедет друг, насовсем уедет. Не с кем будет домовят выслеживать. — Чего ты приуныла-то, малая? Я ж не навсегда, вот колдовать выучусь — и назад. — Скучать буду, — призналась Линка. — Кроме тебя таких баек и рассказывать некому. Отец что днем, что ночью в работе, мать в поле, Марийку нашу просватали — этак не с кем будет и перемолвиться, совсем одна останусь. — Почему же одна, Линка? Деревня чай не вымерла, да и окрест нее тоже. Лесавкам ленту старую принеси — они тебе и не такого нарасскажут. Грустно Линке, да только прав товарищ. Разве здесь ему, вольному, место? — А брат что же? Не ругается? — Брат сказал, раз талант к тому свыше дан, значит, надо им людям послужить. Нет в этом греха, если честным быть и во зло не использовать. Нет в Митьке зла, одни сказки в голове пляшут. А там — поглядеть надо, как еще сложится. Может, не возьмут его учиться, назад отошлют? Митька — он живой да неусидчивый, на все свое мнение имеет. А то и углядит снова что лишнее? Чего заранее нюни распускать? Уговорил Митька отца: как урожай собрали — уехал. Долго Линка держалась, потом ленты перебрала — и свои, и Марийкины девичьи — да к лесу. Не хотят лесавки с ней разговаривать, даже показаться — ветками шевелят, пересмеиваются, шишками кидают. В том ли беда? Линка им и сама баек расскажет, пусть слушают. * * * Осенью тоска на душе, хоть волком вой. А с чего тоска — и не понять. Линка опару ставит, петь пытается, песня веселая, да мысли все грустные. Дверь хлопнула, чуть с петель не слетела — не иначе братишка прибежал, радость мамкина поздняя. — Линка! Ты тут ничегошеньки не знаешь, а там целый колдун приехал! Важный такой! В старостинском доме толковали, потом он ворота чаровать пошел, а потом... — Да не тараторь ты, сорочонок! Колдуна не видел никогда? — Неа! А потом он — ух! Да где ж ему видеть-то, в пять годков? Линка за всю жизнь лишь однажды на ярмарке видела, и то издалека. Да Митьку еще... Задумалась Линка, руки вытерла, да к дому старостиному. Если выдастся минутка у колдуна, спросить надо: не знает ли он ученика такого вихрастого, Митькой звать. Колдунов, поди, мало, вдруг да встречал? Который год Линка вести ждет. Староста на крыльце стоит, сам надутый, как индюк. Линка о колдуне спросила, посмеялся сначала: — Приворожить, что ль, кого собралась? — но потом рукой махнул. — В доме Якимовом, отдыхает. К дому Линка осторожно подходила — ну как прогонит ее маг с такими глупостями. В щелку заглянуть пыталась, да не видно ничего. На ступеньку у крыльца и села, думает, как выспрашивать. Хоть подношение бы взяла, недогадливая. Скрипнула дверь, вышел гость наружу, и впрямь важный — мантия серая чуть не до земли, сапоги дорогие. Сердитый, небось. Соскочила Линка, поклонилась поясно, как барину, тот и оторопел. — Линка? Ты, что ли, малая? — Митька! — взвизгнула она совсем по-детски, будто не было этих шести лет. Вымахал-то как, выше Сеньки будет! А только глаза такие же бедовые. — А я тебя уже искать собирался! — А я вот, сама нашлась. — До леса проводишь? Староста просил проверить: шалит кто-то, из закрытого сарая кур крадет. — Лиса. Или хорек. Разве ж колдуны таким интересуются? — Если за звонкую монету — то да. Заодно и старых знакомых проведаю. Баек у Митьки набралось — без счету, не понять, где правда, где выдумка. — Я поначалу так в мантии и хотел приехать, потом раздумал. Не дорожная она. Кусты, репьи цепляет, на лошади неудобно. — А я думала, колдуны в ней всегда ходят. Митька смеется. — Не всегда. По правде говоря, ее всего в двух случаях надевают: когда диплом получают и когда на важных собраниях заседают, чтоб свою значимость показать. — И ты заседаешь? — Мне еще не по чину. — А сейчас чего ж нарядился? — Тебе показаться хотел, — смеется. — А что у вас тут нового? Линка отворачивается, рассеянно оглядывается. Что же ему говорить-то? Все у них по прежнему — куры, гуси, телята. Часовню новую отстроили. Урожай хороший был, яблоки в этом году уродились — она и не помнит таких. Полкан их одряхлел. Марийка замуж вышла, второго уже родила. А Сенька неделю тому спьяну в пруд свалился, да чуть не утоп. Теперь все на водяника жалуется. Зиму обещают суровую. Только зачем ему это все? А о главном как сказать, и непонятно. — А ко мне давеча сватов засылали. — Кто? Зачем? — непонятливо поморгал он, потом нахмурился. — А ты? — Зачем? Все за тем же. А что я должна отвечать? Ты-то на мне, деревенской, не женишься! — обиженно ответила Линка, отказавшая всем сватам, а почему — и сама объяснить не могла. — Почему не женюсь? Еще как женюсь, для чего ж я сюда приехал? Он что, издевается так? Обернулась к нему Линка: стоит и смотрит, даже не смеется. — Врешь. Зачем тебе, магу обученному, деревенщина? — Нужна, и все тут! Веришь — нет, Линка, я про тебя давно уже задумал. Что, пойдешь за колдуна? Чем хороша мантия его — широкая, мотается. Прикрыться можно, когда целуешься. — Мить, ты это... Правда, что ли? — Ты мне не веришь? — Верю. Пойду. — Ну так рассказывай, чего тебе привезти? Ничего ей не надо, сам бы остался. Молчит Линка. — Чего задумалась? Философский камень хочешь? Хвост от дракона? Звезду с неба? В хате повесишь, чтоб светлей было. Смеется Линка, светло и радостно на душе. Будто бы крылья вырастают от слов его и взгляда ласкового — вот-вот вспорхнет, как фейка лесная и засветится. Митька, ох и выдумщик Митька, а кажется — скажет она — он и впрямь звезду достанет и в светильник вложит. — Ничего мне не надо, придумщик! Я что, королевишна капризная? — Ты мне, Линка, дороже любой королевишны! И верится ей, и боязно, и в животе все замирает — ну как проснется, а ничего и нет? А без свадебного дара тоже никак нельзя. — Колечко мне привези, — решает Линка. — Можно серебряное, если не так дорого. С камушком. — Привезу, — серьезно обещает он, держа Линку за руку. — С камушком. Пытается она руку отнять — ладони-то все в мозолях и царапинах, но не пускает Митя. — Не вырывайся, дай насмотреться, чтоб с размером не ошибся. А по весне привезу тебе кольцо и посватаюсь честь по чести. — Мить, а ты разве снова уедешь? — Придется, Линка, уехать. Я ж теперь не просто так, а маг обученный. Меня на службе ждут. Я по весне примчусь, обещаю! Ты только не реви, слышишь? Я ж тебя люблю, дурочка маленькая. Веришь? Ты весны дождись. — Верю. Домой Линка под утро вернулась, все наговориться не могли. Ох, и учила ж ее мать хворостиной. Пока не рассказала та, что маг приезжий — это их выдумщик Митька, и замуж он зовет по честному, и служба у него до весны. Потом шептались, обнявшись, и плакали. Мать все причитала, что уедет жених в город и забудет все, найдет себе городскую, а Линка бобылкой останется. Линка всхлипывала, мотала головой, не решаясь спорить — а ну как сглазит, прогадает свое счастье. Только крепко знала в душе — не соврет Митька, вернется. Дождаться только весны. * * * Зима суровая была, морозы трещали, только Линка их ровно не заметила — все весну ждала. Потом снег стаял, подснежники зацвели. Дороги развезло — ни пройти, ни проехать. Весна ранняя, да неверная: то солнышко припечет, то снова морозом ударит. Поутру ледок на лужах, траву подморозит, она снова вырастет. Почки проклюнулись, птицы домой вернулись. Лесавки с зимы проснулись, снова Линка повадилась туда бегать, им на долгое ожидание жаловаться. Те привыкли, как видно, не смеются уже, сочувствуют, когда и ответят, когда и песенку споют. Земляника в лесу зацвела — Линка в слезы. Ей перед отъездом Митька веточку приносил с цветками и ягодками, глазам не поверила: откуда по осени? Он смеялся только — нашла чему удивляться. На исходе весны приехал сокол ее, Митька, да прямо с дороги кольцо ей и надел. Металл светлый, непонятный — золото не золото, серебро не серебро. Камешек, опять же, капелькой, блестит как росинка в траве. Потом уж сваты набежали, да только как сговаривались они, как родители благословили, как в часовне зарок дали — все для Линки как в тумане было. О свадьбе договоры и дослушивать не стали, сбежали втихаря на волю. Майские травы душистые, сладкие, ночи яблоневым цветом веют. Звезд на небе — несчитано, подмигивают лукаво. Голова кружится, то ли от запахов, то ли от счастья? — Митька, ты теперь насовсем останешься? — Рад бы, Линка. Значит, нет. — Беда, Алинушка. Нам войной грозят. Жутко и колко от слов его, будто холодом враз повеяло. — Может и обойдется? — Может. Только надеяться на то можно, а оборону готовить надо. — Значит, снова уедешь? — Уеду, маленькая. На два дня всего и удалось отпроситься, едва в самоволку не удрал. Нет у меня другого выбора, Линка. Надо нашу землю защищать: всю страну, и деревню, и лужок этот. Серьезно так объясняет, как маленькой. — Как же я без тебя? — Ты дождешься, милая? — Дождусь. Ты только возвращайся. Душно ей, звезды сверху смотрят, подбодрить хотят. Слезы в глазах стоят, только не пустит их Линка: взрослая уже. Почти что мужа на войну провожает. — Слышишь, Линка? Мы победим, правда, обязательно победим! И я приеду. Сразу. Вот как только всех победим, я вернусь. — Да. Я знаю, Митька, я верю. * * * Пляшут-скачут в траве маленькие светлые да пушистые комочки. Пляшут деревенские простые домовята с вольными лесными феями, веселятся в теплой ночи. Без движения замерев, наблюдает за ними Линка, кажется и дышит через раз, чтоб не спугнуть. Щурится так, что слеза выступает. Раньше она, бывало, четко их видела, во всей красе полночной. А нынче плывет, мельтешит. Может, зрение к возрасту портиться стало, остроту терять? И боязно Линке, вдруг и седина вот-вот появится? А может, потому что Митьки нет, некого за руку держать, некому к плечу прильнуть. И весточки нет. Блестит на пальце кольцо его, даже в ночи заметное. Ходит Линка — не жена, не вдова, не бобылка — невеста сговоренная. Может, сгинул он давно? А может, победителем вышел, да себе другую невесту нашел, богатую да красивую, дочку какую генеральскую? Или в плен попал и в темнице каменной сидит? Может, так в дозоре и ходит, врага высматривает, ее вспоминает? Не всех победили, не всем зубья повыбили, может, идет он по вражьей земле под гордыми стягами? Не слушает Линка ничьих разговоров, дожидается. Носит хлеб водяному на пруд, племянникам сказки рассказывает, за фейками подглядывает. Шепчет ночами в небо. — Эх, Митька, мой Митька, сколько ждать тебя? Где же победа обещанная? Ты-то колдун, а я простая, вот вернешься — а я уже постарею. Ты возвращайся, Митька, как обещано. Я верю.