***
Столько лет прошло, а некоторые вещи не меняются. Мне по-прежнему не хочется быть ниндзя, но вот — я уже выпускница академии, и в одной команде со мной — балбес Наруто и… Саске-кун. Сердце заходится, а к щекам приливает кровь. Я любовалась им в академии, и именно он стал моим спасением. Лишь для него мне хочется трудиться. Я так рада. Любовь к нему буквально спасла меня из пучины отчаяния, в которую меня бросила негодница-судьба. На ресницах дрожат слезы — понимаю, что ради него я могу побороться за звание лучшей куноичи страны Огня. Он так силен. Так умен. Я хочу соответствовать. Тогда он непременно обратит на меня внимание.***
— Ну, сенсе-ей, — обиженно надуваю губы, когда Какаши захлопывает свою грязную книжку перед моим носом. — Вам что, жалко? Сложно? Нет?! В чем дело?! Какаши встаёт и даже не смотрит на меня, а я следую за ним по пятам. Мое поведение может показаться навязчивым, но… я не могу отступить. Мне очень надо встретиться с Саске, правда! — Есть вещи, которые мне не подвластны, Сакура. — Да ну? Меня распирает детское упрямство: я хватаю наставника за руку и настаиваю посмотреть мне в глаза. Он хмурится, но я не боюсь его гнева. Разве он может злиться? Вечно спокойный, вечно мудрый… не верю, что он способен сорваться на ком-то. Тем более — на мне. В конце концов, год прошел. Я дорога ему. Я — пусть и не самая любимая — его ученица. Мы провели достаточно много времени, чтобы по-товарищески привязаться друг к другу. И, кажется, несмотря на разницу в нашем возрасте, я могу считать его другом. — Думаю, это как раз одна из тех вещей, на которую вы способны повлиять. Какаши-сенсей, ну пожалуйста!.. — Я сказал тебе — нет. — А я сказала вам — пожалуйста. Какаши полуоборачивается и гладит меня по голове, как собачку, в уже привычном ласковом жесте. Но в этот раз он ерошит волосы дольше обычного, параллельно обдумывая что-то. Я стойко выношу это испытание. — Ты безнадежна, — сдается с демонстративным тяжким вздохом, наконец. Радости моей нет предела, и я едва ли не визжу от восторга. — Ладно, Сакура. В первый и в последний раз. — Вот спасибо! — На радостях кидаюсь на сенсея с такой силой, что он шарахается. Не среагируй он так быстро — мы бы точно упали наземь. — Вы — чудо! Вдоволь наобнимавшись, я прощаюсь и слышу вслед тихое: — Я знаю.***
Наше с Саске «свидание» не увенчалось успехом. Он зол на меня — я читаю это в каждом оттенке ониксовых озёр его души. Он думал, идёт на тренировку, а в итоге… Какаши-сенсей не пришел, зато пришла я. А меня он точно не хотел видеть. — И о чем ты только думала, глупышка? — закатывает глаза Ино, с которой мы потихоньку восстанавливали теплые узы после экзамена на чунина. — Саске теперь будет не любить тебя ещё больше. Он ведь так хочет обрести силу, чтобы отомстить брату, судя по твоим рассказам. А тут ты… вообще не к месту. — Ну спасибо за поддержку, — я подпираю щеку рукой и закатываю глаза. Ино права, на самом деле. Я понимаю, что навязываюсь Саске, но… я так хочу, чтобы он обратил на меня внимание! Неужели я так много прошу? — Всегда пожалуйста. — Ты права. — Неожиданно для самой себя хлопаю щеки и вскакиваю с места. — Мне нужно перестать привлекать внимание Саске. Я просто должна стать более сдержанной, расчетливой и извлекать из всего выгоду. Тогда он обязательно обратит на меня внимание! Гениальная мысль сражает меня наповал. И как я раньше до этого не дошла? — Плохая идея, — фыркает Яманака с неодобрением, а я морщу носик, как в детстве. Да почему?! Ведь все лучше, чем ползать у человека под ногами, ожидая, когда он тебя заметит. Любят лишь равных себе. — Переделывать себя ради кого-то другого. Я же отпустила влюбленность к Саске — и тебе пора. — Ни за что! — Топаю ногой. Лицо опаляет жар, в глазах, наверное, — вызов. — Ты сдалась, а я — нет. Я не ты. Теперь и Ино разозлилась не на шутку. Она поднялась следом за мной и уперлась в меня острым, красноречивым взглядом. — Хватит. Саске — не соревнование. Он не твоя личная победа. — Что-то ударяет в голову подруги, и она оседает на стуле, словно тряпичная кукла. Выражение ее лица изменилось: она будто вспомнила нечто важное. — А ведь рано или поздно найдется человек, который полюбит все, что ты ненавидишь в себе. Так мама говорила. — Глупости, — упрямо скрещиваю руки на груди, не понимая, как можно полюбить человека за недостатки? Звучит как бред. — Ну, как хочешь, — примирительно заключает Яманака. — Садись лучше, укротительница Учих. Чай будем пить.***
Я всегда питала надежду. Жила ей, мечтая — когда-нибудь на мои чувства ответят взаимностью. Иллюзия. Ложь. Красивая сказка, в которую я верила. Все рушится, когда спустя две недели после ухода Саске из деревни мой рот извергает цветы. Я чувствую, как растут стебли и распускаются бутоны. Так завораживающе красива алая кровь на черных лепестках. Сгребаю их в охапку со стола и смываю в унитаз, следя за тем, как водяная воронка уносит их прочь. Цветы моей любви так красивы. Я бы полюбила их, если бы они не убивали меня изнутри. Медленно, с упоением, смакуя жалкие отрывки моей жизни. Нет. Об этом никто не должен знать. Ни родители, ни Наруто, ни Ино, ни Какаши-сенсей. Ни одна живая душа. Я же сильная. Так Ирука-сенсей ещё говорил в академии. Я со всем справлюсь сама. Любить Саске опасно. Но я же его не люблю. Нужно лишь убедить себя в этом. Не люблю, не люблю, не люблю, — и так триста раз за день. Перед завтраком, тренировкой и сном. Цветочной болезни не сломить ту, что носит имя цветка. Не позволю. Я не просто девочка, я — Харуно Сакура, куноичи деревни, скрытой в Листве. Я стану ученицей Пятой Хокаге и более не буду слабым звеном. Всем докажу. Но в первую очередь самой себе.***
Война. Одно слово. Пять букв. Тысячи убитых в бою шиноби. В тылу страшнее, чем в самом пекле. Многие со мной не согласятся, НО. Я бы сейчас отдала многое, чтобы оказаться в гуще сражения. А не могу. Я — талантливый ирьенин, лучшая ученица Пятой Хокаге. Как и хотела… Я всего добилась, вот только война ставит на колени даже сильных духом. Море крови. Ты видишь, как люди падают заживо. Нет, то не страшно, пусть покоятся с миром… Их настигает лёгкая, быстрая, безболезненная смерть. А те, что ещё живы, чувствуют. Те, что кричат до срыва голоса. Те, что стонут от ран, несовместимых с жизнью, но так отчаянно борются, хватаются за каждое мгновение. Они страшнее всего. Зачем?.. Одни лепечут, что у них семьи; другие — ещё много незаконченных дел, а третьи… плачут из-за того, что не успели признаться в любви. Лучше бы их сгубила ханахаки, чем Война. Глупцы. Слезы ярости марают мои щеки. За эти слова я ударила одну куноичи. Не знаю, правильно ли поступила. Иной раз тяжело взвешивать собственные действия. Особенно на войне. Когда кровь внутри кипит, а уши выхватывают из общей суеты крики о помощи при новой атаке. Куда бежать, кому помочь, кого ещё можно спасти? Я растерялась впервые и истратила слишком много чакры. Пыталась спасти тех, кого уже было нельзя. Вот глупая. Наивная. Меня отправили «отдыхать». Если возможно отдохнуть, пока десятки шиноби гибнут в эту самую секунду. Подхожу к небольшому ручью, мою руки и лицо в холодной воде. Совсем не бодрит. Всплеск воды — поднимаю глаза и ахаю — это же… Как давно я его не видела. Какаши Хатаке. Копирующий ниндзя. Мой сенсей. Вид знакомого лица глубоко пронзает мои кости необъяснимым трепетом. Я бросаюсь ему на шею и плачу, плачу надрывисто, взахлёб. Мне нужно выплеснуть скопившееся напряжение, страх, боль, а он так вовремя оказался рядом. Уверенно гладит меня по лопаткам, спине, и я так благодарна ему за безмолвную поддержку — не описать. Отстраняюсь от него спустя минут десять, наверное, и беру его руку в свою. Сжимаю наши переплетённые пальцы и целую в висок. Это вместо благодарности, что переполняет меня. Не описать словами. Мы будто единое целое сейчас. Сенсей смотрит на меня с вопросом, но молчит. — Вы удивительной силы человек, Какаши. Это ведь не первая ваша война, а вы… Вы даже не плачете. Как?.. Несмотря на абсурдность ситуации мною движет искреннее любопытство. — Я заплакал, если бы мог. И что бы это значило? — Страшно, когда не можешь плакать, — говорю первое, что приходит на ум, но он кивает. — Страшно. — Сенсей, — мнусь и корю себя. Кругом война, все так же умирают люди, но мне легче. И я смущаюсь своей просьбы: — Можно я переночую с вами в палатке? — Конечно, — щелкает меня в нос и уходит. Я слышу его приказы. Голос звучит совсем не так, когда мы были наедине. Мне тоже пора.***
Какаши вновь застаёт меня в слезах. Как стыдно. Он, наверное, считает меня плаксой. Прости, Какаши. Я жалкая, знаю. Но если ты пожалеешь меня, я не выдержу. Но ты не жалеешь. Переодеваешься в кромешной тьме, ложишься на футон и притягиваешь меня к себе, ориентируясь на запах — я уверенна. Ками-сама, Какаши, что же ты натворил? В какой момент я мысленно стала обращаться к тебе на ты? — Понимаете, сенсей, — поясняю я с чувством, когда вы… ты спрашиваешь, — я с детства очень привязана к маме. Иногда она меня раздражает своей гиперопекой, но я все равно люблю ее. Мои друзья такие смелые. Они все тоже скучают по близким, но держатся, а я… не могу. Мне так не хватает маминых объятий. Я просто жалкая, да? Сенсей гладит меня по волосам, и я перехватываю его ладонь и прижимаюсь к ней щекой, чтобы согреться. Чтобы согреться? Ты слышишь себя, Сакура? Руки у Хатаке холодные, а щека твоя — теплая. Ты его согреть хочешь. Признай же, наконец. — Что ты хочешь услышать в ответ на этот вопрос? Тебе полегчает, если я скажу, что да? — Вовсе нет, — пожимаю плечами и действительно задумываюсь: к чему я это рассказываю? Просто сенсей… производит впечатление человека, которому хочется верить. Он мягок со мной, но в нем есть стальной стержень. Он не убегает от ответственности и держится из последних сил. — Зачем ты это говоришь? — фокусирую зрение — дымные очи его вспыхивают интересом вперемешку с серьезностью. Он действительно хочет понять меня. Это откровенная заинтересованность в моей скромной персоне польщает. Смущение кусает уши. — Наверное, хочу, чтобы вы обняли и заверили меня в обратном. — Умираю, ведь слова капают с уст прежде, чем я успела подумать. — Как сделала бы мама. Я и не подозревала, что вижу в сенсее мать. Никому ещё так не доверяла вне дома. — Ты бы попросила. Кровь во мне вскипает: да разве так можно? Разве можно подойти к мужчине посреди кровавой бойни с просьбой утешить? Обнять? Пожалеть? Вздор!.. Отстраняюсь. Ребенок я ему, что ли?! Решаю не показывать своего возмущения, но не сомневаюсь ни секунды — он видит каждое колебание моих эмоций. — Мне слишком неловко. — Закрываю глаза, негласно обозначая этим, что собираюсь спать. — Сенсей, спасибо вам. — Тосковать по родным — не стыдно, Сакура. — Он читает мои мысли будто. — Не так стыдно, как не тосковать. Роковая ошибка! Придвигаясь ближе и обхватываю ногами бедра Какаши. Он глядит на меня с недоумением, словно не веря, что я действительно… что? Так недвусмысленно к нему льну, когда он — мужчина, я — женщина, а на дворе — ночь. Харуно Сакура! Хватит. Он не мужчина твой, а наставник. К тому же бывший. — Не понимаю… разве можно не скучать по близким? — шепот мой жаркий, приглушённый. Задаю вопрос, лишь бы забыться. Хорошо, что тьма сгущается; Какаши не может видеть моего красноречивого лица. — Война ломает людей, Сакура. Некоторые лишаются чувств или живут в постоянном страхе за свою жизнь. Этот страх забирает у них все силы. О Ками… Меня парализует. Насколько же нужно ослабеть духом, чтобы не осталось сил даже вспоминать о близких, предвкушать скорую встречу с ними? Словно прочитав мои мысли, сенсей убеждает меня заранее, чтобы я не напридумывала себе всякого: — Ты не такая, Сакура. Ты сильнее, чем ты думаешь. Я слышу это так часто, что уже верю. Хочу верить. Насколько же ты хорошо меня знаешь? Обвиваю шею сенсея руками и прижимаюсь к нему настолько сильно, словно хочу стать с ним одним целым. С удивлением замечаю, что на нём нет маски. Закрываю глаза и гоню прочь неуместные мысли. Учитель. Ученица. Ни больше, ни меньше. Между нами пропасть в четырнадцать лет. Повторяю себе это всю ночь. Заснуть лишь под утро.***
Послевоенные годы — это всегда пафос торжества мира. Громкие восклицания о важности любви, расцвет жизни — и все пустое, поблекнет через пару лет. И ханахаки. Болезнь, которую я ставила наравне с войной. С утра Наруто огорошил меня новостью: у Какаши — ханахаки. Болезнь, от воспоминаний о которой меня всю пробирало до нервной дрожи, настигла моего сенсея, товарища по команде, друга. Предположительно из-за меня. Влюбленности в меня. Какаши ведь мало говорит, много делает. Если бы Наруто не застиг его за приступом неконтролируемого кашля, при котором у него изо рта, мешаясь с кровью, выскользнули розовые лепестки, то вряд ли бы мы узнали об этом. Вернее, узнали. Когда было бы слишком поздно. Лепестки — это ещё не полноценные цветы. Значит, лёгкая стадия. Наруто сказал, оттенок розового был такой же, как мои локоны. Нежный-нежный. Но я не могу быть уверена в этом. Да, во всей Конохе я единственная из куноичи пестрю своей розовой шевелюрой, но не во всей же стране огня, Ками-сама! Может, он повстречал какую-то девушку на миссии? Даже не обязательно из шиноби. Так, гражданская. Цветочница? Официантка? Дочь влиятельного вельможи? Все может быть. Ах, как нелепы мои отговорки! Но разве сенсей, он… можно представить нас вместе? Война многое изменила: мы сблизились чрезвычайно, а там, в палатке… я впервые посмотрела на него, как на мужчину. Но пост Шестого Хокаге, множество рутинной работы и мой завал в госпитале. Мы редко пересекались, поэтому у меня не было ни времени, ни возможности это обдумать. А сейчас… Ками, Какаши, почему болезнь проявилась сейчас?! Как? Когда мы контактировали?! Ничего не помню. Стою перед дверью его квартиры и представляю, как задам ему эти вопросы лично. Никто не открывает. Чакры не чувствую. Он не дома, — проносится в голове фотовспышкой, и я почему-то уверена в правильности своих домыслов. Обеспокоенная, со всех ног несусь в резиденцию Хокаге. Наруто, заменяющий Шестого на посту, пока тот на «больничном» в связи со своей болезнью (о которой кроме нас с будущим Седьмым, конечно, никто не знает) лишь пожимает плечами. Даю волю чувствам. Уже и не бегу вовсе, осознавая бессмысленность спешки. Будь я Хатаке Какаши, отстраненным, нелюдимым, гениальным шиноби, в какое бы место я направилась? «Хорошо спрятанный предмет — предмет, спрятанный на виду», — вспоминаю его слова, когда мы были ещё генинами. Думаю, к людям это применимо тоже. Он где-то здесь, на улице. Замираю. Пытаюсь поймать поток до боли знакомой чакры. Улыбка скользит по губам. Нашла! И пощёчина — первое, чем я встречаю сенсея из душа. На его бледной коже проступает след от моей руки, а мне хочется выть от отчаяния — он не перехватил мою руку. Не увернулся. Он позволил мне себя ударить? Огорченная, взъерошенная и уставшая, я глотаю чувство вины и прикасаюсь к щеке Какаши пальцами, осторожно очерчиваю скулы зелёным свечением. Не хочу бить его. Не хочу причинять ещё больше боли. Мне настолько не до этого, что я лишь смутно замечаю, что Какаши-то под маской прячет очень красивое лицо. Когда пальцы касаются его миловидной родинки под нижней губой. — Вы меня простите. Не хотела прибегать к насилию. Но меня трясет от несправедливости: почему вы не сказали, сенсей? — Ты не любишь меня, — вот так просто отвечает он, пожимая плечами. Обходишь меня, но не убегаешь от ответа и не прячешь взгляда, а лишь… сглатываю. Протягиваешь мне платок, потому что слезы все-таки хлынули из глаз. — Не хотел мешать тебе своими чувствами. Обязывать к чему-то. Это лишь моя проблема. Мешать?! Саске ушел из Конохи. Более того, я его не люблю. Как ты можешь мне помешать, я же… — Вы научили меня не сдаваться. — Промокнув влажные, слипшиеся ресницы, не спешу возвращать платок. Перебираю его в руках, стараясь успокоиться. — Вы были со мной рядом столько лет… Пусть я и не люблю вас сейчас, но я могу попытаться, понимаете? Я ведь тоже болела ханахаки… мне понятна ваша боль. — Я не припомню, чтобы ты болела. — Это было недолго, и я тщательно скрывала это, — говорить об этом неожиданно легко. — Когда Саске ушел из деревни, я очень тосковала. Спустя две недели появились первые цветы, и я… решила внушить себе, что не люблю его. Получилось. Это насильственный метод. Он не всем подходит. Но как вы и сами говорили, я сильная. Стараюсь улыбнуться в конце, понимая — с пощечиной пришло и успокоение. Мне кажется, она привела меня в чувство, и моя доминирующая эмоция сейчас — стыд и… какой-то трепет внизу. Я чувствую болезненную необходимость прикоснуться к Какаши. Обнимаю его, как в детстве. Провожу по внутренней стороне руки, с неожиданным злорадством ловя себя на мысли — мне приятно, как он вздрагивает от моих прикосновений. Все ещё тяжело представить, что он, он…влюблен в меня. За что? Увлекаю его за руку в гостиную, на диван. Сама смущаюсь своих действий — сажусь на его колени и целую в подбородок. Он смотрит на мои действия с напряжённой задумчивостью, словно… — Твоя принужденная любовь хуже невзаимности. — Бархатный голос разрезает тишину, и плечи мои никнут. — Не мучай себя. — Почему сейчас, Какаши? — Давно. — Отводит взгляд. — Уже несколько лет. — На войне? — смущаюсь, вспоминая, как мы спали вместе, обнимались и даже целовались. Но это была война. Тепло живого человеческого тела утешало нас. Все казалось таким невинным. А сейчас, в мирное время, все прикосновения приобретают другой, более интимный смысл. — Да, — без запинки. Ответ человека, который все давно осознал, взвесил и переосмыслил. На фоне его ледяного спокойствия мой секундный импульс — пощёчина — выглядел просто глупо. — И все же… почему именно сейчас? — Думаю, я долго не видел тебя. Такое простое заключение. И как я сама не пришла к этому? Ведь я всегда удивлялась, что будучи влюбленной в Саске, я не болела ханахаки. Стало быть, — решила двенадцатилетняя я, — мои чувства не такие уж и безответные. Поэтому я была так назойлива. Потому что грела в сердце надежду, что Саске питает ко мне хоть что-то. Хоть малюсенькое зерно симпатии. — Все дело в убеждениях в голове. Ты считал, что я не люблю тебя, и мы давно не виделись, вот и… Это же… открытие! У тебя есть ручка и бумага? Какаши кивает на стол. Я кидаюсь в указанном направлении, как ошпаренная. Ещё ни разу, ни в одной научной книге я не читала о том, что болезнь прогрессирует в отдалении от объекта симпатии. Ками, Ками! Это знание должно передаться потомкам. Я не отсчитывала время, но когда я закончила «отчёт», Какаши уже был одет. Хотя бы без маски, к моей радости. Он склонился ко мне и попросил прочитать, что я написала. Мне пришлось переспросить, потому что я не слушала — близость его губ туманила рассудок. Закончив чтение, он обернулся и улыбнулся мне одними глазами. — Давно же я болен тобой. Я нервно смеюсь и поясняю: — Если любовь невзаимна, семена начинают прорастать в лёгких, но это не смертельно. Первая, сама лёгкая стадия ханахаки. Однако если объект симпатии находится в отдалении, то болезнь начинает стремительно прогрессировать. У тебя вторая стадия, но раньше она считалась первой. Вернее, считается по сей день. Эти поправки значительно облегчат жизнь другим… Спасибо, что помог прийти мне к этому выводу. И, Какаши… За что? За что ты меня полюбил, я же… Незрелая. — Юная, — поправляет Какаши невозмутимо. Я приосанилась и стрельнула в тебя — как мне хочется верить — воинственным взглядом. — Взрывная. — Эмоциональная. — Грубая. — Прямолинейная. — Ты… — солью скрипят на зубах проклятия, но я не решаюсь назвать ни одно из них. Не хочу рушить этот хрупкий… мир? — Само совершенство, — отвечает за меня и ухмыляется. Меня током шарахает при слове «совершенство». А ведь рано или поздно найдется человек, который полюбит все, что ты ненавидишь в себе. Все, что мы ненавидим в себе, является недостатками. Это лишь наша субъективная оценка себя. Твоя мама была права, Ино. Так дьявольски права. Человек, который увидел в моих недостатках плюсы. Человек, который оценил во мне все хорошее. Человек, что полюбил меня. И я. Я тоже хочу любить его взаимно, ведь я… мне ни с кем не было так спокойно, как с ним. Перебирая в голове воспоминания, я прихожу к выводу — я обнимала его больше всех в своей жизни. Я делала это неосознанно, просто это казалось таким… Правильным? Скрип стула. Я встаю и сажусь на колени перед Какаши, потому что перед ним хочется склониться. Я боюсь его отказа, и мой голос звучит неуверенно, когда шепчу: — Я хочу любить. Пожалуйста, разреши мне любить тебя. — Незрелая, — передразнивает он меня с любовью и, притягивая к себе, размыкает мои губы. Сердце грохочет в груди; вот-вот умру — оно будто камень. — Спрашиваешь еще. Я начинаю сомневаться: у меня здесь ханахаки, или у тебя? Смеюсь. Шутить в такой ситуации, Хатаке! Как иронично, как абсурдно, как… хорошо. Вскакиваю с пола и протягиваю руку словно в примирении: — Никакой ханахаки. — Никакой, — солидарно пожимает мою руку и тянет на диван. Растягивается во весь рост и укладывает меня на себя сверху, словно кошку. Прижимаюсь к мужской к груди и волнуюсь: все ли с тобой хорошо, Какаши? Разве способно человеческое сердце биться так… быстро? Порываюсь встать и проверить давление, но Какаши, читая мои мысли будто, гладит спину — поглаживания напористые. — Это любовь, Сакура. Не болезнь. Хихикаю в твою грудь, как полоумная, и смакую мысль: — Ну, любовь тоже своего рода болезнь… — У меня есть лекарство, — улыбается Какаши и вновь целует меня. Мне кажется, такими темпами я растаю горячим шоколадом… А ты и не против. И таять мы будем вместе.