Тигр со сломанной душой

Сколько Дин себя помнит, он в глубине души почти всегда считал себя взрослым – будь ему пять лет или двенадцать. Он не знает, когда это осознание пришло, придумал ли он себе сам или же ему навязали. Отец слишком часто напоминает ему об этом, и он просто не заметил, как перестал прилагать силы, чтобы быть таким, каким хотели его видеть, не заметил, когда это стало слишком легким. Слишком, пугающе легким для маленького мальчика. Впрочем, Дин никогда не выставлял для себя границ «простого» и «сложного», а просто делал как мог и как от него требовалось. Выполняй и не задавай вопросов, тигр. Это называется работой. И даже в тесной каморке своего потухшего мирка, где нет места оборотням, призракам и прочему злу, но где есть папа и счастливый, в безопасности Сэм, Дин по-своему гордится, что ему доверили эту работу. Быть взрослым и приглядывать за Сэмми – пожалуй, это все, что он наверняка знает в своей однообразной жизни. Все, что он действительно умеет. И, как думал отец и в чем он сам себя убеждал, все, чего он хочет. И, наверное, сам Дин слишком поверил в это, настолько, что его самовнушение в один день рушится, как от землетрясения в десять баллов по шкале Рихтера, придавливает его острыми обломками, и он задыхается. Дину только тринадцать, когда в первый раз не его кровь течет по его рукам. * * * ― Пожалуйста, папа. Не надо. Главные правила в жизни Дина – это всегда подчинение отцу, выполнение его приказов и соответствие отведенной ему роли послушного сына, старшего брата, солдата. И не то чтобы Дин любит нарушать правила, но иногда приходится вносить свои поправки – насколько это представляется реальным – потому что в первую очередь он не воин, а брат Сэма. При любой возможности Дин старается оградить Сэма от их дрянного мира, хоть и удавалось это с крайним трудом и слишком уж редко. Как считает Дин, Сэм слишком ранимый, слишком светлый, слишком… чистый, чтобы его можно было засунуть в их мясорубку, облепленную изнутри и снаружи кровью и грязью. Но почему-то Джон так не думает. ― Пусть Сэм останется. ― Дин с плохо скрываемой мольбой смотрит на отца, в голове стучит «Давай-давай-давай». ― Пожалуйста. Джон издает еле слышный вздох, и сердце Дина подпрыгивает. Пятьдесят два-двадцать пять не в его, Дина, пользу. Но сейчас победил он, и пальцы чуть покалывает от облегчения. ― Хорошо, Дин. Но только на этот раз. Ты же понимаешь… ― не договорив, Джон разворачивается и выходит из номера, прикрыв дверь, и только теперь Дин может немного расслабиться. И невольно вздрагивает, когда теплая ладошка невесомо касается его руки. ― Дин? ― тихо зовет Сэм, и он выдавливает из себя улыбку. ― Да, Сэмми? ― Ты уходишь? Вы… уходите? Порой Дин и сам не знает, что хуже: оставлять все еще слишком маленького брата одного в очередном замызганном мотельном номере, где обои напоминают собой рваные лоскуты, где половину места занимает продавленный, проеденный молью диван, а стены очень тонкие и на двери слишком хлипкий замок. Или же брать его с собой на охоту, где каждую гребанную милисекунду сердце Дина выбивает неровные ритмы, и просто не остается времени переживать за свою жизнь, а дыхание срывается, если какая-нибудь тварь подбирается к Сэму ближе, чем на пятнадцать метров. ― Все в порядке, Сэмми. Мы скоро вернемся. ― Дин ободряюще хлопает Сэма по руке, пытаясь не смотреть в блестящие глаза брата. ― А ты должен… ― Я знаю, Дин. Дин слабо улыбается, но ничего не говорит, потому что уверен, что брат действительно все понимает. Потрепав напоследок Сэма по вихрастой макушке, он выходит из номера и закрывает дверь на ключ. Горло сжимается от противного комка – как обычно – но, по крайней мере, грудь не сдавливают острые когти паники от последующей неизвестности и страха за жизнь Сэма. Несмотря на все, здесь – безопаснее. Не безопасно, но хоть что-то. Весьма слабое утешение, надо сказать. Просто Дину еще неизвестно, что предчувствие, заставившее его яростно настаивать на том, чтобы младший брат остался, не подвело его. И Сэм, к облегчению Дина, не увидит первого краха старшего брата. И не узнает, что его железный Дин сломался. * * * Это вторая охота Дина на ругару, но он уже в совершенстве знает, что ругару можно убить тремя способами: пристрелить, сжечь или заколоть ножом. Поэтому в кармане джинсов у него находится зажигалка, во внутреннем кармане – остро наточенный нож, а в руках он крепко сжимает обрез. Отец идет чуть впереди, и тусклый свет уличных фонарей освещает его хмурое лицо. Дин молчит – никогда не отвлекайся от дела! ― и вслушивается в потрескивание цикад и шелест листьев, гонимых по асфальту несильным ветром. Дину кажется, что его руки задеревенели от напряжения, а ноги превратились в студень. Но он продолжает идти, готовый в любую секунду отразить удар или напасть. Молодец, тигр. Внутри Дин напоминает не развернувшуюся пружину – стоит только отпустить, и рванет. Его слух улавливает, кажется, даже писк крысы в урне справа, а обоняние улавливает смрад, доносящийся со свалки в десяти метрах отсюда. Все на уровне остро отточенных рефлексов. ― Стой, Дин, ― внезапно шепчет отец, и Дин послушно останавливается, словно врезавшись в невидимую стену. Вокруг темно, и фонари освещают только лишь небольшую площадь вокруг них, так что увидеть то, что подкарауливает тебя даже в трех метрах, не представляется возможным. Дин привык не бояться тьмы. Бояться тьмы – то есть бояться всего, что в ней обитает, а для их семьи это означает еще и боязнь жить. Но он никогда не знает, что может выскочить оттуда, из бездны, в следующий момент. Сейчас он с новой силой осознает, что хорошо, что Сэм не с ними, потому что едкий, липкий, непонятно откуда взявшийся страх сжимает его тело, хотя Дин сам себе не может объяснить, чего именно он боится. ― Отец? ― неуверенно спрашивает Дин и сразу замолкает. ― Тссс… ― Джон прикладывает палец к губам и делает шаг вперед. Все происходит слишком быстро, и никто не успевает ничего понять. В ближайшем проулке раздается женский крик, грохот каких-то железяк и глухое рычание. Джон срывается с места, бросая на сына мимолетный взгляд, и Дин понимает его без слов. Он кидается вслед за отцом, прыгая во тьму, но глаза уже успели привыкнуть к темноте. От увиденного внутренности скручиваются в узел, но на лице не отражается ни единой эмоции. Просто очередной сюжет для школьного сочинения на тему «Как я провел лето». Раздается оглушительный выстрел, но Джон промахивается. Ругару поднимает голову, и злоба вспыхивает в его волчьих глазах. Девушка – на вид Дин дал бы ей лет семнадцать-восемнадцать – испуганно вжимается в кирпичную стену, будто желая в ней раствориться, и тихо поскуливает, как побитый щенок. Следом стреляет Дин, но слишком темно, и руки почему-то слишком дрожат, чтобы он мог попасть в цель. Ругару издает леденящий душу вой и отходит от жертвы. Скаля зубы, он приближается к новой цели. ― Дин, обходи его, ― одними губами говорит Джон, и Дин подчиняется. ― Стой там и ни в коем случае не отходи. Не сводя глаз с оборотня и не опуская обреза, он мелкими шагами пятится к противоположной стене, медленно подходя к девушке. Ругару провожает его голодным взглядом, но только рычит, продолжая неслышно подступать к старшему Винчестеру. Тот отчего-то не стреляет, медленно идя назад, выходя из проулка. Монстр считает секунды до прыжка, как вдруг раздается еще один выстрел, и ругару взвывает от жгучей боли в плече. Время снова превращается в стоп-кадры. Ругару прыгает вперед, метясь зубами в горло Джону, но тот отскакивает назад, и оборотень цепляет лишь куртку. Чертов не до конца закрытый канализационный люк из ниоткуда появляется посреди дороги, ботинок Джона застревает в дыре, и охотник падает. Ругару издает торжествующий рык и бросается вперед, отбросив упавшее ружье подальше. Позади слышатся мальчишеский крик и выстрел, но оборотень не обращает на это внимания, пытаясь пастью достать до горла охотника и порвать его в клочья. В глазах Джона сверкают вспышки, он чувствует, что воздух прекратил поступать в легкие. Он почти до конца проваливается в беспамятство, когда ему удается достать из кармана нож и с силой вонзить его в грудь монстра. * * * Когда Дин видит, как отец падает, а ругару бросается на него сверху, в его желудке словно образовывается комок льда. Из груди невольно вырывается испуганный вскрик, и Дин стреляет, не надеясь попасть, но надеясь отвлечь ругару от отца. Это не срабатывает, и теперь в ушах Дина грохочет время, отсчитывающее жуткие секунды. Его взгляд отчаянно перебегает от сжавшейся в комок девушки, которая смотрит на него со страхом и с – немного – благодарностью, к отцу, который из последних сил отбивается от ругару. Стой, тигр! Дин больше не сомневается ни секунды и, бросив извиняющийся взгляд на испуганную девушку, решительно бежит к отцу, вскидывая обрез и целясь прямо в голову оборотню. Ему приходится отбежать от проулка, чтобы хотя бы на пять метров приблизиться к месту сражения, и звук выстрела раздается на три секунды позже болезненного воя ругару, в груди которого торчит длинный нож. Дин останавливается, огромными глазами смотря на отца, выбирающегося из-под тела ругару, и тяжело дышит, а обрез слегка подрагивает в руках. Выражение лица Джона ужесточается, брови сходятся у переносицы, когда он видит Дина совсем рядом, но почти сразу же гнев сменяется… чем-то другим. То, что Дин видит в глазах отца, глядящего мимо него, заставляет его замереть от ужаса, но уже в следующее мгновение он резко разворачивается и несется назад, не обращая внимания на окрик отца. ― Стой, Дин! Смутный силуэт мелькает и исчезает в свете фонаря, а затем женский крик прорезается во тьме на секунду и сразу же замолкает, словно кто-то выключил звук. ― Дин, остановись! Проходит всего-то секунд пять, но этого оказывается достаточно для ругару и недостаточно для Дина. Девушка безвольной кучей сползает по стене, оставляя за собой кровавые следы, и больше не шевелится. Ругару мгновенно поворачивается, услышав позади шум, но не успевает сделать и двух шагов, как Дин стреляет. Первый. Второй. Третий. Пули прошивают монстра одна за другой, и тот, издав почти что человеческий стон, падает на землю лицом вниз. Дин застывает каменным изваянием, глядя на поверженного оборотня, и только темнота скрывает смертельную бледность его лица. Как по чьей-то команде, взгляд Дина медленно перетекает с ругару на лежащую у стены девушку и останавливается на ней. Тьма скапливается вокруг и проскальзывает внутрь него, опутывая все своими склизкими щупальцами, и Дин задыхается от неожиданного ощущения. Краем уха он слышит быстро приближающиеся шаги, но не предпринимает попыток пошевелиться. И только когда чья-то крепкая рука хватает его за плечо и резко разворачивает, он поднимает глаза и смотрит на лицо отца, которое еще секунду назад искажала тревога. ― Дин… ― голос Джона срывается – от быстрого бега, конечно же. ― Ты в порядке? Он ощупывает плечи сына, спину, вглядывается в его лицо, ища признаки боли, но Дин не шевелится. ― Я же… я же сказал тебе… стоять. Дин не отвечает, продолжая неподвижно смотреть на отца. Его сильно трясет, ладони так сильно сжимают обрез, что побелели костяшки пальцев, а губы подрагивают, словно Дин изо всех сил сдерживает крик. ― Дин… ― Джон хватает сына за плечи и внезапно привлекает к себе, поверх его головы глядя на труп девушки, в его глазах мелькает странное выражение. Выдохнув, Джон лишь крепче прижимает к себе безмолвного Дина, тело которого дрожит словно бы от рыданий. Хотя Джон точно знает, что Дин, прижавшийся лицом к его куртке, не плачет. ― Все в порядке, сын, ― тихо говорит он. ― Пойдем отсюда. Сэм наверняка уже заждался, не спит. Дин беспрекословно позволяет себя увести из проулка, идет неестественно прямо, словно ему в спину вставили штык. И хоть его тело все еще сотрясают короткие судороги, на лице не дергается ни один мускул. Только сильно потемневшие глаза странно поблескивают в мрачном свете фонарей и появившейся из-за туч луны. Дин садится на заднее сидение, а не на переднее, как обычно, но Джон, к облегчению Дина, никак это не комментирует. Они едут назад в полной тишине, но Дин сильнее сжимается в комок в углу, будто желая стать еще более незаметным. Кровь из прокушенной губы капает на сжатый кулак, но в салоне слишком темно, чтобы Дин мог это заметить. И только осознание того, что здесь – отец, а там – ждет Сэм, не позволяет ему помочь ставшей в раз хрупкой плотине прорваться и похоронить его под своими руинами. Дин знает: нельзя. И это один из тех немногих законов, которые он установил себе сам. Быть взрослым в четырнадцать – это то, чего ждет от него отец, доверяя ему жизнь Сэма. То, что позволяет Дину раз за разом говорить брату, что все будет хорошо, и всегда защищать его. То единственное, что делает его не таким лузером среди всех своих крутых одноклассников. И это то, что убивает его сейчас изнутри, тонкими нитками самообладания зашивая зияющую дыру, камень за камнем выстраивая прочную, высокую стену замкнутости, сквозь которую он не пропустит отчего-то закипающие в глазах слезы, ни сейчас, ни потом. Так держать, тигр.