***
— Ну и. — Что? Мин оглядывается по сторонам, видя все еще те же переулки парка, что и прошлые пятнадцать минут назад. — Ничего. Ты выбираешь место, где меня можно оставить или почему мы так долго в одном месте кружим? — Не кружим, а гуляем, — чуть фыркает Чимин, — мы отошли достаточно далеко от начала, чтобы понять, что гуляем не в одном и том же месте, хён. Научись ориентироваться по местности. — Не учи меня, Чимини. — Не будь таким вредным. Или я действительно надумаю оставить тебя под каким-нибудь деревом, сладкий. Блондин не отвечает ничего, просто смотря вперёд, на что Чимин вздыхает тяжело.***
Розоволосый в один момент чужую руку берет мягко, точнее, хватается за неё, чтобы дать понять старшему, что здесь маршрут меняется: они сходят с небольшой асфальтированной дорожки, которая просто закруглялась и уходила в сторону, откуда они пришли. Ступая по траве, Чимин движется дальше, где, кажется, людям ходить не положено, но даже сам блондин не говорит ничего по этому поводу. Потому что у этого котёнка всегда есть какие-то идеи касательно чего-то, и чаще всего он хочет показать или сказать что-то холодному и безразличному — как все говорить любят — Юнги. И это только потому, что первый второго любит безумно, и наоборот. Они продолжают идти куда-то вперёд, обходя какие-то кустики небольшие и растущие в несколько рядов деревьев, и Мин уже четыре раза чертыхнулся и чуть не улетел носом в землю, когда ныткался на корни. Чимини впереди лишь хихикает мягко, и за руку к себе подтягивается каждый раз. И ещё спустя пару так и тянущихся корней к собственным ногам, Юнги вдруг перед собой свободное пространство вместо листвы деревьев видит и охает с придыханием: это конец долбанной горы и, по совместительству, бесконечного парка — обрыв в шести шагах с места, а ещё простилающееся перед глазами море в свете уходящего за горизонт солнца. Береговая с асфальтом и проезжающими иногда машинами внизу, плешущие волны Пусанского моря о наклон скалы ещё под дорогой... а ещё одно единственное на краю большое дерево с размашистыми ветвями в сторону, на которых по детской случайности висят верквочные качели с широкой дощечкой снизу. — Ну, как? — Чимин немного вперёд выходит, чтобы наклониться и заглянуть в чужие тёплые от света солнца и тёмные по натуре глаза, губы растянуть в улыбке и ждать слова прекрасного от не слишком эмоционального и тактильного Юнги. В Пусане тихо и светло, а еще тепло и по-прекрасному донельзя просто. Этот город никогда не подойдёт под характер холодного Мин Юнги, потому что его душа лежит где-то в холодных и высоких зданиях Сеула, на широких улицах и больших шоссе, за городом, где просторно и где с возвышенности на машине круто ездить по пустой автостраде и наблюдать за далёким центром Сеула отсюда. И все же, Пусан как нельзя полностью живёт в Чимине, а Чимин живёт и влюблен в такой свободный и тихий Пусан. Как бы сильно розоволосый не любил скудное и очень шумное Сеульское метро, или гулять поздним вечером в теплом свете городских огней в столице Кореи, это место больше подходит ему. Даже не так: здесь ясно ощущается этот всегда улыбающийся розоволосый, его привычка говорить о чем-то и улыбаться смущённо от того, что Юнги его слушает внимательно (хоть ничего и не говорит), невероятная просыпающаяся в нем нежность, когда хочется взять за руку старшего или отдохнуть молча с ним на кровати, засыпая часто на его груди — тихо и светло, тепло и по-прекрасному просто. Юнги смотрит на светящиеся от счастья глаза, просекая то, что его эмоцию восхищения все таки застали, даже сам немного тупится от такого на месте, и вид Пака перед собой помогает ему очнуться. Блондин проходит к качелям и садится на них, окидывая взглядом все таки правда сказочный отсюда вид, а потом оборачивается и протягивает руку, призывая улыбающегося котёнка к себе. Чимин, конечно же, подходит и за руку берет, Юнги тут же вторую в свою хватает и на себя ведёт. Розоволосый садится на чужие бедра лицом к самому блондину, свиснув ноги по другую сторону дощечки и теперь смотрит чуть свысока по случившейся ситуации на хёна, на фон зелёной листвы парка, но больше все же именно на хена. Руки старшего покоятся на чужой пояснице, он вытягивает немного шею и целует мягко в губы Чимини, а после обнимает, чуть стиснув руки. — В Пусане я снова понимаю, как сильно тебя люблю, — он опускает голову и глаза прикрывает, чтобы, уткнувшись в чужую шею, дышать размеренно, улыбаться себе под нос счастливо, — ты на это рассчитывал? Пак тут же усмехается скромно, продолжая смотреть на задний фон и гладить, обнимая, чужую светлую копну волос. — Нет, ты сам сделал такие выводы. А ещё улыбаешься, как дурак, прекращай, мне щекотно. Юнги смеётся шёпотом, чтобы сместиться и больше не щекотать чужую шею, лбом в плечо розоволосого притесняясь. — Хватит смеяться, ну. Подтолкни немного от земли, я не достаю.