Ритуал

Шаниан тяжело рухнул на землю, подняв клубы свежевыпавшего снега и пыли. Пару раз дёрнулся высокий косматый бок — и замер, когда и зверь перестал дергать лапами. Его смерть встретило пасмурное тяжелое небо, нависшее низко над склоном горы. Месяц Лисицы стоял сухой и морозный. Снега было совсем мало, он застыл ледяной крошкой и покрыл деревья в предгорье инеем. А сейчас был ещё и обагрён кровью огромного шаниана, пропахавшего рогами каменистую почву. Над хищником, пряча в набедренные ножны телескопическое виброкопье, встал высокий серокожий забрак. На плечах он носил куртку из сыромятной кожи, украшенную по краю длинной и тоже кожаной бахромой. Юбка была повязана поверх плотных штанов. Носком добротного сапога он пнул шаниана в бок, проверяя, жив ли тот или издох, и обошёл его со стороны загривка, чтобы в случае чего избежать укуса страшной пастью. Забрак наклонился над зверем, примерился к толстой шкуре и вонзил охотничий нож точным движением — в артерию, заставляя кровь струйкой брызнуть из раны. Отфыркнувшись, мужчина ловко увернулся, чтобы подставить под неё рот. Он прильнул губами к свежей ране шаниана и заглотал: только горло заходило. Напившись, он отник. Утер рот рукавом куртки, встряхнул загривком. Он взял крепче в руку вибронож и умело заработал им, разделывая хищника на нужные ему части. Мясо у шаниана горькое, в пищу годится только в крайних обстоятельствах, а потому Цавок-Ла оставил тушу падальщикам, птицам и мелким хищникам, забрав лишь ценные части пятнистой белой шкуры, клыки и когтистые пятипалые лапы. Цавок снял с плеча кожаную котомку на крепких лямках; сунул туда свою добычу и побрел к спуску со склона, осторожно ступая по камням и внимательно выбирая дорогу. Путь предстоял неблизкий, во время охоты он забрёл достаточно далеко от дома. Там, в его стенах, Цавока ждали братья, женщины и дети; не он один был хорошим охотником среди клана Шикаройя, но сегодня он должен был пить свою добычу, чтобы обрести остроту зрения, как у шаниана. Цавок-Ла ухватился рукой за каменный выступ, присел — и съехал чуть ниже по склону. Ледяной ветер задувал под куртку, он совсем продрог, но всё же двигался дальше, и вот спустя ещё двадцать минут крутого спуска он увидел наконец в седой дымке среди высоких сосен и пушистых голубых елей свой дом. Кому-то из женщин перепадёт мех, кому-то — клыки, из них они вырежут украшения сыновьям, каждому — по одному на шею. Цавок спокойно шёл, сопротивляясь ветру, как вдруг что-то показалось ему в снегу. Он прищурил серо-жёлтые глаза, ярко обведённые чёрной широкой татуировкой, и снова вгляделся себе под ноги. Отопнул небольшой камушек, разгрёб носком сапога снег… но было пусто. Цавок буравил взглядом с несколько секунд это место, не понимая, куда девался зелёный проблеск, а после продолжил путь. Уже там, в родных стенах своего клана, непокорного, без господ и хозяев, не подчиняющегося ни одной ведьме на Датомире, Цавок-Ла скинул с себя одежду на зимней открытой террасе, где парила в воздух горячая соляная ванна. Он небрежно оставил на скамье куртку, испачканную в крови, и разделся догола, разворачивая плечи и потягивая могучую спину. Опустил в воду, вспенившуюся от контакта с кожей, ногу. Замер, наслаждаясь дуновением ветерка по обнажённому телу. А затем погрузился в воду, опустил голову назад, на деревянный помост, откинув её и блаженно улыбнувшись. Тело ласкало минеральными пузырьками, усталость двухдневной охоты, ночёвка на голых камнях и прочие прелести таяли в горячей воде. Цавок-Ла с интересом поигрывал кольцами на пальцах, закинув ноги на бортик круглой большой ванны — и смотрел на предгорье, где мелькнул и погас зелёный огонёк, загоревшийся и в его глазах тоже.