2017 год
Возвращаться сюда — всегда маленькая смерть. Смерть чего-то тонкого и нежного внутри, у самого сердца, что зарастает вокруг огромной раны, с которой он живёт практически с рождения. Он возвращается сюда — и это что-то с хрустом ломается, осыпаясь осколками и исчезая. Рана снова болит. Но он возвращается. Иногда Тедди просыпается и не думает о том, что у него нет родителей. Иногда он видит их во сне, и просыпается с тяжёлыми, грустными мыслями, которые не может объяснить сам себе — он же ни разу в осознанном возрасте их не видел, он знает их только по колдофото и рассказам близких людей, которых у него было так много, что они заменили ему настоящую семью… Но не полностью. Нет. Ему девятнадцать, и не было ни дня, когда он не думал о них. Старый дом в Уилтшире, который стоит посреди высохших и заросших диким камышом болот. Его отец жил тут в одиночестве долгие годы, а потом сюда, к нему, переехала мама… А потом они оба перебрались в дом бабушки Андромеды, когда мама узнала, что у неё будет ребёнок. Дом бабушки всегда был для него самым родным — таким же, как «Нора», как дом Поттеров, как дом тёти Гермионы и дяди Рона, как коттедж «Ракушка»… Но этот дом, стоящий буквально посреди ничего, дряхлый и скрипучий под всеми ветрами… Он особенный. Он только его — и его мамы и папы. В нём будто остались они, мама и папа. Чары не позволяют дому разрушиться сильнее, охраняют его от мародёров и бродяг, защищают от пыли, плесени и паутин. Тедди попросил Гарри привезти его сюда, когда ему было тринадцать. Гарри тогда долго смотрел на него, будто раздумывая над какой-то сложной головоломкой, а потом молча согласился. Тедди не приезжает сюда чаще, чем раз в год. Потому что очень больно. Но это ему необходимо. В этом году он впервые приехал сюда один. Трансгрессировал специально в шагах двадцати от крыльца, чтобы толкнуть дверцу низкой калитки, о которую можно посадить занозу, немного потоптаться у входа, с какой-то совершенно глупой и абсолютно дурацкой надеждой заглядывая в пустые, слепые окна. Сделал глубокий вдох, шаг за шагом преодолел четыре скрипучие ступеньки, ощущая, как каждая доска прогибается под ступнями его «конверсов», вытер ноги о колючий коврик у двери (зачем? на улице чисто и сухо), достал из кармана связку ключей. Замок каждый раз поддаётся легко. Как будто он приходит сюда каждый день. Как будто не прошло чёртовых двадцать лет с тех пор, как родители последний раз здесь бывали. Все шторы задёрнуты, окна закрыты. Душно, потолки низкие, дневной свет от пасмурного неба почти не пробивается сюда. Первая мысль: надо бы зажечь свет «люмосом», а вторая: а зачем?.. Тедди вздохнул и прикрыл дверь за собой, запирая себя в пронзительной, пожирающей изнутри и снаружи тишине этого дома. Его ни разу не хватило больше, чем на полчаса. И это при том, что с ним всегда был Гарри, который иногда вёл с ним какие-то тихие, часто односторонние беседы. Интересно, надолго ли его хватит сегодня?.. Тедди снова вытер ноги — на этот раз о коврик в прихожей. Мама не любила чистоту, наверняка она ходила по дому прямо в уличной обуви, а вот папа цокал языком и притворялся, что слегка сердится на неё… Он столько слышал от окружающих о своих родителях, что без труда мог представлять эти короткие милые семейные сцены, похожие на вспышки от щелчка колдофотоаппарата. Сцены, которые он мог бы видеть воочию, если бы их у него не отобрали. Его маршрут по дому всегда одинаковый. Кухня — гостиная — спальня родителей. Первым делом он идёт на крошечную кухню. Небогатый кухонный гарнитур, пустые ящики и полки, стол, накрытый старомодной клеёнкой с розами, два разномастных стула… Один — той же породы, что и стол, коричневый такой, прочный, хоть и потёртый. А второй — ярко-жёлтая табуретка без спинки, которая выбивается из всех тусклых красок кухни. Наверное, мама была такой же. Она была ярким солнечным пятном, озарившим скучную и одинокую жизнь отца. Больше на кухне нет ничего интересного: он недолго мерит шагами выцветшую плитку на полу, смотрит на замершие навсегда белые часы над дверью. 02:45 или 14:45 — важно ли это?.. А потом он слышит хлопок. И тут уже ничто не мешает ему выхватить палочку. Кто проник в дом? Чары разрушились? Или это Гарри его ищет? «Если Гарри не понимает, что иногда меня, особенно в девятнадцать, чёрт возьми, лет, нужно оставлять в покое…» — зло думает Тедди, чувствуя, как сильно учащается сердцебиение и идя в сторону звука. Додумать он не успевает — покидает кухню, обходит лестницу, ведущую на второй этаж, и сразу же попадает в гостиную. Что-то, что ранее издало звук, вылетело из камина и рухнуло на круглый махровый коврик. В самом камине догорают и исчезают фиолетовые языки пламени. В гостиной пахнет дымом — и снова тихо. Что… это было? Разве дом не отключен от каминной сети? Тедди не убирает палочку, держит её перед собой, когда опускается коленями в драных джинсах на пол рядом с камином. Коврик перед ним по расцветке похож на зебру — на такую зебру, у которой не чёрные, а небесно-голубые полоски. Нетрудно догадаться, что его тоже сюда мама привезла… А то, что лежит на нём, похоже на небольшой чёрный термос. И выглядит очень безобидно, но Тедди (он, можно сказать, вырос в семье мракоборца) проверяет его серией разных заклинаний, пока не убеждается, что предмет безвреден. Потом Люпин зачем-то наклоняет голову и заглядывает в камин, но тот загадочно молчит — мол, сам разбирайся, это не мои заботы, парень. Тедди кладёт палочку рядом с собой, берёт термос в руки. Он прохладный на ощупь, хотя его выплюнул сюда огонь. Поворачивает крышку, осторожно снимает, готовясь увидеть что угодно… И видит в темноте термоса два скрученных в рулон свёртка тонкой бумаги. Тедди приподнимает брови, присматривается повнимательнее, но ничего больше не обнаруживает. Тогда он переворачивает термос, подставляет ладонь и ловит свёртки. Они небольшие и представляют собой две неровно оторванные половинки обычного тетрадного листа в клеточку. Тедди кладёт термос на пол, ощущая, как его сердце снова бешено трепещет от предчувствия чего-то неожиданного, но значительного. Его пальцы почему-то дрожат. Он осторожно кладёт их рядом. Разворачивает. На обоих что-то написано от руки — разными почерками, но слов не разобрать в полумраке. Тогда Люпин берёт кусочек листа покрупнее и подносит к глазам. Этот почерк больше похож на печатный, чем на письменный. Буквы очень круглые и очень квадратные. А текста совсем немного.Привет, Тонкс из будущего ;) Точнее, не Тонкс, а Люпин уже. Ты сейчас совсем старуха, сама всё знаешь, поэтому писать много не буду. Всё — хуйня. Просто люби Римуса Люпина и береги его, он классный парень. Тонкс из 1997.
Тедди судорожно вздыхает и даже немного вскрикивает. Он… понимает, что это. Понимает, от кого. Он просто не может в это поверить. Пальцы не слушаются, глаза застилают слёзы, но он всё же хватается за второй листок. У него почти нет сомнений, кто это написал — таким ровным, каллиграфическим почерком…Привет, Римус Люпин из будущего. Тебе сейчас пятьдесят семь лет. Я уже сейчас пережил достаточно и повидал многое, поэтому не могу представить, что ещё с тобой может произойти. Напротив меня прямо сейчас сидит и смеётся самая волшебная девушка в мире. Завтра мы с ней станем мужем и женой. Её счастье и любовь стоят целой жизни, поэтому, если ты не сделал всё, чтобы она была в двадцать раз счастливее, чем сейчас, то я не понимаю, зачем ты ещё жив. Р.Д.Люпин из 1997, 14 июля.
И всё. И — это всё. Короткие письма, маленькие приветы от его родителей, которые нашли его, Тедди, там, где он всегда чувствовал, что его переполняют эмоции. Из горла вырывается рваный и громкий всхлип, внутри что-то больно саднит, а по щекам уже давно бегут слёзы… Его родители были здесь. Возможно, буквально здесь, на этом месте, где он сейчас сидит — и они написали эти записочки в день перед своей свадьбой, а потом запустили на двадцать лет вперёд… Запустили, наверное, надеясь, что спустя время откроют и прочитают их. Тедди перечитывает их снова и снова, уже рыдая в голос, а потом, когда уже не может читать, прижимает к сердцу и падает головой на пушистый ковёр, чувствуя под ним твёрдь деревянного пола. И от ковра почему-то пахнет вином.1997 год
—… Да брось, Римус, я знаю, что в глубине души ты больше всего любишь глупости! — она хохочет и взмахивает рукой, в которой зажата открытая бутылка красного вина. Вино выплёскивается на новый коврик и на её юбку, но Тонкс только смеётся сильнее. Лицо её будущего мужа освещают искры огня в камине, у которого они сидят. На улице темно, за окном идёт дождь. — Больше всего я люблю тебя, красавица, — с тёплой улыбкой говорит он, мягко забирая у неё бутылку вина, а потом придвигаясь ближе и целуя её смеющиеся губы. Она охотно отвечает ему, беря его за затылок и запуская пальцы в его русые с проседью волосы. Проводит языком по его верхней губе, потом слегка отрывается и целует снова — в уголок губ, ощущая, как он кладёт руки на её талию. Он тёплый. Он родной. Он рядом с ней. Что может быть лучше? — Я… Римус, у меня… У меня появилась идея, — говорит она через его маленькие многочисленные поцелуи. Он отвечает с заинтересованным «мм?», касаясь губами выпирающей косточки её челюсти под ухом. — Давай оставим в памяти этот вечер. Давай запомним это, не знаю, запишем… Чтобы прочитать через много-много лет. — Не рассчитывай, что меня хватит на много-много лет, — говорит он куда-то ей в ключицу, опуская голову ей на плечо. Тонкс слабо бьёт его по спине и отстраняется. Она отползает к кофейному столику, хватает свою записную книжку в клетку, неаккуратно вырывает один из листков в конце и протягивает Люпину. В её глазах горит огонь. Римус приподнимает брови: — Предлагаешь сделать письма в будущее? Капсулу времени? Тонкс кивает. — Ты ведь знаешь заклинание? — А ты знаешь, что сказать себе через… Ну, скажем, двадцать лет? — поддразнивает он её, стараясь аккуратно разорвать листок — и проигрывая это дело, потому что он тоже немного пьян. Тонкс дёргает носом и улыбается. — Конечно, я буду старой пепельницей, которая повидает кучу всякого дерьма, но слова у меня точно найдутся! — она достаёт из ящика два простых карандаша. — И что же ты себе скажешь? — Не твоё дело, дурачок. Может, потом покажу. Через двадцать лет…