зацелованный

желание покурить настигло кузю почти в полночь: кто ж знал, что у него такой требовательный и капризный к никотину организм? делать нечего — костя, пересиливая липкую лень, наконец поднял худой зад с кухонного стула и, накинув на плечи лёгкую рубашку со стула, мирно пошлёпал на балкон. ощущение свежести и небольшой августовский ветерок прекрасно повлиял на рябиновы кудри: под его влиянием они элегантно взлетели, чуть накреняясь назад. прикрывая спичку ладонью от ветра, кузя зажёг сигарету с третьего раза и вдумчиво поднёс руку к губам, безразлично изучая взглядом телеграфный столб поблизости. без егора курилось плохо. и почему он решил принять душ именно сейчас, не откисая в ванной неделями? кузя выпустил горьковатый дым и, наблюдая за тем, как серые клубы чада уходят в темноту, улыбнулся своим мыслям и характерному скрипу балконной двери. не оборачиваясь и давя довольную лыбу, он стоял и курил, пока тёплая рука с точеными пальцами изучала и массировала его покрытое тонкой тканью плечо. — даже не повернёшься, м, кость? — егор обволакивал собой все пять чувств рябинова и лащился к нему, словно холёный кот, показывая это блуждающими по предплечьям ладонями и приятным баритоном возле кузиного уха. кузя соизволил окинуть летова взглядом и не пожалел, ибо был он совершенно нагой и невинный — ангел во плоти. он многозначительно поднял бровь и хмыкнул, как бы невзначай отведя руку с сигаретой в сторону егора. — совращать меня пришёл, ага? — улыбнулся краешком рта кузя. — ну, считай, у тебя почти получилось, душа моя. — неужели? — егор игриво обхватил влажный фильтр губами, неглубоко затянулся и выдохнул. — ты завязывай с этой хуйнёй, вредно, всё-таки. как у тебя лёгкие плесенью не взялись? — он сверкнул глазами. — я намного полезнее... не ожидая кузиного ответа, он развернул его к себе лицом и мягко обжёг его губы своими, попутно бросая окурок в ближайшую банку из-под кукурузы: момент для выбора пепельницы был неподходящим. егор стремительно опустил своё внимание на многострадальную шею рябинова, оставляя на ней красноречивые следы. — только не говори, что ты хуй нарисовал... — ой, заткнись. рука летова полезла куда-то за резинку костиных боксёров, пока он сам вновь переключился на обожаемое им лицо. казалось, что он своими губами точно вырисовывает его рельеф — нос с горбинкой, которую он любил целовать на ночь и низкие упругие скулы в тандеме с аккуратными надбровными дугами смотрелись слишком прекрасно, просто невыносимо. когда егор чуть ускорил движения мозолистой ладонью, кузя не выдержал и подхватил его на руки, через мгновение заваливая его на мягкие, свежепостеленные одеяла и простыни. — во даёт... — хихикнул егор сам себе, и кузя осознал, что впервые видит летова так. извечный плюс их отношений был в том, что они чуть ли не каждый раз узнавали себя по-новому, но кузя слегка растерялся от чрезмерной воздушности любимого человека, что обычно отдавал это полномочие в крепкие костины руки, которые минуту назад жадно изучали его бёдра, а сейчас робко задержались над его грудью. егор лежал, сложив руки над головой и сосредоточенно смотрел наивными зелёными глазами, обрамленными редкими, но длинными ресницами, он пытался увидеть такую же новизну и в кузе и, судя по всему, увидел, ведь кузя, принимая всю ответственность над собой и тщательно скрывая волнение, нежно шепнул почти егору в губы: — тебе... хорошо сейчас? — блять, кузьма, да трахни ты меня уже... — не в состоянии спрятать бешеный румянец на щеках, томно выдохнул егор и нетерпеливо огладил коленом линию кузиной талии. после услышанного кузя вспыхнул не хуже егора, но обходительно достал из кармана лежавших на стуле брюк маслянистый крем для рук, щедро выдавливая его себе на пальцы и тут же смазываясь, в то время как егор чуть ли не скулил от всего спектра чувств, что он испытывал. спрятав переживания в глубины души и в последний раз крепко поцеловав низ игоревого живота, кузя направил себя, и не было чувства в его жизни лучше и счастливее, чем тонко застонавший егор в его собственных руках. — глубже, умоляю... — заставивший кузю покраснеть до кончиков ушей этой фразой егор обвил худыми руками талию кузьмы и получил в ответ постепенное ускорение. — о господи... от слащавого в этот миг голоса летова по коже кости прошлись нихуёвые такие мурашки, но он, даже не обращая на них внимания, полностью сосредоточился на мягких и красивых ягодицах егора, излечивая его душевные травмы нежным вбиванием в постель. егор благодарил всех богов за то, что кузя имел железную выдержку и мог сделать всё, что он попросит в лучшем виде. это сработало и здесь, в эту же секунду, когда летов после, как ему показалось, бесконечных минут вселенской большой любви закончился, как личность. — люблю... — одарил кузю лишь одним словом егор и почти сразу же уснул в его объятиях: не ради ли этого стоило жить?