drunken talk

Антон машет руками-крыльями, взахлёб рассказывая что-то, что способен разобрать только Дима, в счёт стажа общения. Антон смеётся своей, пока ещё не высказанной шутке, Дима улыбается, особо не отвлекаясь от чтения футбольных новостей, Серёга старательно игнорирует балаган, а Арсений тихо грустит, делая вид, что снимает очередную заумную сториз в инстаграм. У Антона руки такие длинные, что, глядя на них, в уставшую голову лезут сплошь странные мысли. Думать эти мысли совсем не хочется, но отвлечься от них с каждым разом всё сложнее. Антон – воплощение слова «свобода», в самом идеалистическом понимании этого слова. Он свободен от всего, в частности – от всего, что может испортить ему настроение, хрупкое, как ваза тончайшего фарфора. И это весьма гуманно с его стороны, потому что держать своё скверное расположение духа при себе он просто не способен, и распространяет его, если уж случилось расстроиться, разозлиться или просто устать, на всех окружающих, хотят они того, или нет. С весельем, правда, дела обстоят ровно так же. Антон, что называется, - душа компании. И вот душа эта машет руками-крыльями, смеётся хрипло, пересыпая одному ему понятную шуточку бранными словами, и Арсений киснет. Топ самых тупых вариантов для влюблённости примерно таков: - сестра\подруга твоей девушки - девушка твоего друга - замужняя девушка - звезда телеэкранов - коллега - парень. Список можно было бы пополнять до бесконечности, но Арсений уже провалился по четырём пунктам из представленных шести, и от осознания этого факта желания жить как-то не прибавляется. А если учесть, что Арсению уже давным-давно не семнадцать, то очевидно, что почившей юностью ничего не скрасить. Ничего не извинить. Ничего не изменить. Антон пока не женат, но это лишь вопрос времени. Антон – звезда телеэкранов, но тут можно было бы махнуть рукой, ведь и сам Арсений тоже. Антон – коллега, и вот этот пунктик отнимает даже надежду на попытку признаться. Антон – парень. Факт, не поддающийся сомнению. Из первого пункта плавно вытекает, что не гей. Арсений не гей тоже, что бы там ни шутил на этот счёт Паша при любой возможности, просто его в тридцать три шендарахнуло, и держит до сих пор. Удивительно, что это случилось не сразу, и дело не в том, что Антон во времена их знакомства выглядел и вёл себя так, что без мата не скажешь. Сейчас, по большому счёту, ничего не изменилось, если не вдаваться в подробности. Просто внутри был какой-то очень адекватный и трезвый Арсений, который отбивал неуместные мысли и глупые чувства, как лучший в истории игрок в бейсбол, и как-то получалось себя игнорировать. Но вот адекватный Арсений сдался, весь Арсений сдался, когда это чучело бесконечно длинное, упившись крепких напитков, сложило на страдальца свои конечности, умостило голову на плече и сладко засопело. Посреди вечеринки! Арсению едва исполнилось тридцать три. Был март, самый его конец. В тридцать три с людьми Бог знает что происходит. Всё переворачивается с ног на голову. И вот уже четвёртый год Арсений мастерски прячет свою тоску за странными шуточками и образом стукнутого на голову инопланетянина. Антона этот образ искренне веселит, и иногда Арсению кажется, что этого достаточно. «Ну ты козлина, Арс» ввинчивается в сознание ржавым штопором, и приходится, подобно барону Мюнхгаузену, самому себя за волосы вытягивать из болота не самых лёгких размышлений. Антон смотрит на него и явно готовится начать капризничать, в своих лучших традициях. Почти тридцатилетний детина в почти два метра ростом, а дитё дитём, и ничего-то с ним таким не поделаешь. Остаётся только любить. - Ну ты долго там зависать будешь, приём! - Я здесь, здесь, - Арсений примирительно выставляет руки вперёд, берёт со стола салфетку, и машет ею, как белым флагом. – Извини, задумался. - Завис ты, а не задумался. И где ты всё время витаешь, хотел бы я знать? - Ты уверен, что справишься с этим знанием? – интересуется Дима. Иногда Арсений искренне и от всей души желает ему смерти. Например, сейчас. Потому что Антон моментально отвлекается. - Ой, нет, нет, не справлюсь, к чёрту мне этот арт-хаус? Не хочу знать ничего, ты прав. И смеётся. Заливисто, искренне, чисто смеётся, так, словно это и правда забавно – отказать человеку в праве быть собой. Ещё бы выдал инструкцию о том, каким надо быть – Арсений, возможно, подстроился бы. Но инструкций нет, и все кругом смеются, не замечая, что ответная улыбка на лице Арсения кислая, как протухший лимон. Нет, они вовсе не сволочи, просто живут в нормальном мире, прекрасном, простом и понятном мире, где нет никаких запрещённых и неуместных чувств. - Короче, Арс. Ты с нами? - Ну естественно, - Арсений умница и молодец, он берёт себя в руки и просто мастерски отыгрывает весёлое возмущение, так и не взяв в толк, о чём речь. Да и какая разница? Можно подумать, хоть раз было хоть что-то оригинальное. - Окей, отличненько. Кто за рулём? - Таксист за рулём, - решает Диман, и бодренько так встаёт. – Пить будут все. Ну вот, чего и следовало ожидать – очередная весёлая попойка и сколько хочешь мгновений для того, чтобы смотреть на это длиннорукое проклятье рода Поповых. - Ты что-то словно бы не очень весёлый, - замечает всё тот же Дима, волею случая оказавшийся в одном такси с Арсением. - Нормально всё, вроде. - Хуёво всё, вроде, - парирует Позов, и Арсений криво улыбается. – У тебя прям каменюка на душе, размером с Гватемалу. За версту чувствуется. Провидец хренов. - Не хочу об этом говорить. Дима пожимает плечами, потому что насильно в душу лезть дураков нет. И это хорошо. Дима всё же отличный. - Ну, если захочешь, я готов послушать, по-братски. - Спасибо. По-братски. - Боже, это что, караоке? - А ты вообще всё прослушал? Караоке. Серёга желает петь. - Горе нам, грешным. - Придётся терпеть. Арсений на обстановку даже не пытается обращать внимание. Потому что Антон, только попав в заветную локацию, тут же заказывает целое море алкоголя и, потерев ладони, принимается усердно веселиться. Петь совсем не хочется. Хочется смотреть на него до скончания века, просто смотреть, как этот нелепый птенец-переросток отчаянно пытается справиться с управлением своими слишком длинными конечностями, постоянно что-то роняет и кого-то задевает, и смеётся, смеётся, смеётся… как дурачок. Слава всем богам – он слишком занят весельем и не обращает на Арсения, откровенно не разделяющего всеобщего веселья, никакого внимания, предоставляя тому все возможности хорошенько надраться. - Ты же не куришь, - весело икает Антон где-то в середине ночи, когда Арсений, с трудом поднимаясь на ноги, предлагает составить ему компанию на перекур. - Ну и что? Хочу, и буду курить. Кто мне тут указ? Наверное, иногда пьяным можно быть «слишком» вот настолько. - Никто не указ, - соглашается Антон и начинает выбираться из жаркой душной комнаты караоке-клуба, перешагивая через колени сидящих рядом людей. – Ну пошли, ваша светлость, проветримся. На улице так тихо, словно вся вселенная вымерла, оставив их двоих в этом клочке пространства. Тишина эта давит на уши, и Арсений зябко кутается в куртку, чтобы унять тянущиеся к не удосужившемуся одеться Антону руки. Антон – человек-стихия. И сейчас эта стихия вдруг замирает, успокаивает свои бешеные волны, гасит ветры, опирается бедром об уличную ограду, и смотрит Арсению прицельно в глаза. - Расскажешь? - Что? - Ой, не начинай ломаться… - А, ты об этом… нет, не расскажу. - Почему? Думаешь, я идиот и ничего не пойму? - Думаю, - с трудом мямлит Арсений, - что ты умница и потрясающий человек, Антош, но ты не поймёшь. Антону это заявление не очень нравится и он смешно, трогательно кривится. - Ой, фу. Ну фу, Арс, какая гадость. Чего это я не пойму? - Поверь мне, я знаю, о чём говорю. - Бесишь. - Ты без пяти минут женат, так что… - Ой, блять, и ты туда же? Словно наличие бабы отменяет нормальный интел… интил… инетл… мозг, короче. Арсений медленно смеётся в кулак и берёт у Антона из пачки сигарету, кое-как прикуривает и медленно выдыхает дым в ночное небо, густо-фиолетовое и тяжёлое. - Не очень-то хорошо называть свою девушку «бабой». - Такие дела, - Антон пьяненько пожимает плечами. – Ну, Арс? Ты чего? Чего-то стряслось? - Типа того. Давно уже. Года четыре назад. - Ты гей? Арсений трезвеет в одну секунду, непослушной рукой сгребает с ограды горсть снега и прижимает её к лицу. Вот и спалился, Антон же, наверняка, просто так спросил. Пальцем в небо. - Арс, бляха-муха, я не вижу в этом никакой проблемы. Ты серьёзно? Не мог мне этого сказать? Я что, на гомофоба похож? - Не похож. Давай на этом остановимся? - Ну уж хрена тебе на воротник, ваша светлость. Ты мне всё выложишь. Антон озирается по сторонам, как большая птица, замечает скамейку и, ухватив Арсения за рукав куртки, тащит к ней. Смахивает тонкий слой снега и садится рядом. - Простудишься же, идиотина. И так нежно это звучит, что Арсению самому страшно становится. Чтобы хоть как-то скрыть панику, он снимает куртку и набрасывает Антону на плечи. - Простудишься, идиотина. - Нет. Антон, пьяный в щепки, хохлится огромным воробьём, курит дымно и терпеливо ждёт. Но Арсений молчит, подставив лицо редким снежинкам, и в голове его вдруг не остаётся ни единой мысли. - Арс. - М? - Ты любишь кого-то? - Кого-то люблю. - Он… ну… - Антон смешно кряхтит, старательно подбирая слова, но выходит у него так себе. Не литературно. Зато, всё понятно. – Этот еблан не гей? В смысле, тебя не любит? Арсению вдруг делается смешно. Не очень весело, но смешно, и он тихо смеётся, коротко хлопнув Антона по коленке ладонью. - Этот еблан, как ты выразился, ничего не знает. - Значит, ты ему не сказал? - Значит, не сказал. И да, он не гей. - Дерьмовая ситуация. Молчат. - Скажешь ему? - Нет. - Почему? - Потому что нельзя, Антон. Нельзя, это было бы огромной моей ошибкой. Молчат. - Лучше уж ошибиться, чем вот так мучиться. Давно ты киснешь по нему? - Три с лишним года. - Нифига себе! Вот это ты упорный, Арс. Он хоть того стоит? - Он стоит и не такого, - мягко улыбается Арсений, отбирает едва прикуренную сигарету, и глубоко затягивается. – Он стоит всего на свете. Антон усмехается в ворот чужой куртки и прикуривает новую сигарету. - Ну, раз он у тебя такой золотой, то должен понять. Не в драку же он полезет. - А может и полезет. А нам ещё работать вместе… Всё же, Арсений недостаточно протрезвел, потому что даже не замечает им же сказанного. Но Антон замечает и расширяет глаза, делаясь похожим на мультяшку. Огромную бухую мультяшку. - Это чего значит… что ты… ну это не Димка, и не Серёга – точно, жопой чую. Пашка? Нет, нет, не то. - Антон. - Я должен угадать. - Антон, пожалуйста, не надо. – Что-то вдруг поднимается в груди, господи, давно забытое желание расплакаться прямо тут. – Не надо, ну хватит! Что тебе даст это знание? Сам сказал, что мысли в моей башке, это грёбаный арт-хаус и тебе они ни к чему! Для меня это действительно очень важно, это значит для меня слишком много, чтобы ты вот так разбазаривал из-за ребячливого азарта! Антон замолкает и кутается в куртку, сопит громко, виновато. Кажется, кризис миновал. Даст Бог, он утром-то и не вспомнит ничего из этого ужасного разговора. - Это я? Лезвие гильотины поднимается на нужную высоту, и палач перерубает верёвку. - Ты. С тихим свистом лезвие падает, голова с глухим стуком катится по мостовой, раскрашивая тонкий снег весёленьким красным. Пабам-пиду-пу. Фьют-хей. - Ого, - говорит Антон, и шумно затягивается. – Ого. Вот это да. - Давай вернёмся. Тебя все потеряли. Скажешь, что мне стало плохо, и я уехал, ладно? - Арс… Алло, Арсений. Я не лезу в драку, видишь? Я тот ещё еблан, но я теперь знаю, и не собираюсь делать ничего плохого. - Спасибо, это очень мило. - Ой, - Антон кривится и машет рукой-крылом, задевая Арсения по плечу. – Оставь эти свои ужимки для кого-нибудь другого, окей? Ты взрослый дядька, давай поговорим нормально? Арсений, уже было вставший на непослушные ноги, покорно садится обратно, и кротко вздыхает. Он взрослый. Бежать от ситуации глупо, особенно, если учесть, что всё уже трещит по швам. - Скажи мне, - тянет Антон, но больше ничего не договаривает. - Что сказать? - Что чувствуешь. Ты должен это сказать, раз так долго это в себе носишь. - Издеваешься? - Ни капельки, честно. - Я… - и смотрит в сторону. - Ты. - Тебя. - Меня. - Очень сильно. - М? - Люблю. Антон – человек-вселенная, безграничная и всеобъемлющая вселенная. И сколько бы ты ни выпил, как бы ни был напряжён, невозможно кожей не почувствовать, как эта вселенная улыбается. - Арс. - Антон. Всё ещё улыбается. А потом на плечи Арсению ложится нагретая куртка. - А меня твоя любовь согреет. - Дурачишься. - Немного, - честно признаётся Антон, и Арсений опять закрывает глаза, улавливая тонкий табачный запах, въевшийся в ткань. Хорошо. Так хорошо. – Я не против, если что. И касательно геев в целом, и касательно того, что гей – ты. И того, что ты любишь меня, я тоже не против, слышишь? Никакой войны, усёк, граф? Но… но мне нужно время. - Какое время, Антон? - Не знаю точно, может, день, может – месяц, понятия не имею. Как пойдёт. Я не могу так сразу, для меня это очень новое. Мне ещё никогда парни в любви не признавались, а я не думал об этом, поэтому не подготовился. - Антон, у тебя девушка, о чём ты говоришь… Антон вдруг поворачивает голову и улыбается – широко и беззаботно, как только он умеет. Сердце внутри Арсения пропускает удар. - Однажды мы с тобой вдвоём напьёмся, и ты у меня спросишь, почему я, через столько лет, так на ней и не женился. И, кстати, не собираюсь. А ты, если что, покраснел. - Чёрт. - Это очень мило, мне нравится. - Я… я как-то не понимаю, как реагировать. - Я тоже. Опять молчат. Ноги начинают мёрзнуть. - А у тебя уже был парень? - Нет, я как-то решил ограничиться тобой. - Лестно. - Дурак. - Это ты дурак. Мог мне раньше всё рассказать и не мучиться. Я же хороший. И кладёт голову Арсению на плечо, так, словно это нормально, словно это можно, словно нет между ними никакой неловкости, словно чей-то отдельно взятый мир только что не сошёл со своей оси. - Хороший. Пошли, холодно. Их долгого отсутствия никто не замечает, словно короткий перекур длился каких-то пять минут. Антон, потирая замёрзшие руки, тут же возвращается к веселью, но, то и дело, поглядывает на Арсения и Боги милостивые бессовестно кокетливо улыбается! Выжить: миссия не выполнима. А потом долго и смачно матерясь, пытается выбраться из такси, слишком узкого для его бесконечных ног, падает в снег и заливисто смеётся, цепляется за Арсения и ужасно громко разговаривает, пока тот тащит его в свою съёмную квартиру на восемнадцатом этаже. Кое-как, с грехом пополам втащив это чучело в прихожую, Арсений приваливается спиной к стене, чтобы хоть немного перевести дух. - Будем целоваться? - Нет уж, - как может строго говорит Арсений и мысленно желает себе сил. - Будем, - спорит Антон, хотя он уже давно не такой пьяный, как пытается казаться. – Просто не сегодня. Но, вообще, будем. - Будем, - обессиленно соглашается Арсений и садится на корточки, чтобы стащить с беспокойных ног своего гостя отсыревшие кроссовки, - всё будем, только ты сначала проспись. Антон вдруг бодро встаёт, снимает куртку, вешает её на вешалку и через голову стаскивает худи. - А я трезвый. И я всё понимаю, что говорю, Арс. Так что давай, командуй, где там мой гостевой диван. Антон Андреевич Шастун храпит на весь дом, развалившись на диване, и Арсений сидит рядом с ним, бесконечно любуясь этой сомнительной красотой. Всё будет. Всё у них обязательно будет. Лучше, чем в кино. OWARI