aves amittere caelum

      Шторм воет, рушит, свивает в тонкие ниточки белые паруса, рвёт толстые плетеные привязи в клочья, швыряет хлипкие лодчонки и судёнышки на песок, разбивая их в труху. Сквозь серую стену ураганной воронки еле-еле пробивается алый полукруг солнечного диска, тонущий в гневливых облачных волнах, а мир и город, охваченные стихийной лихорадкой, замерли, затаили дыхание, чтобы стать свидетелями яростного чуда. Так, в рёве и разрушении, рождается элементаль, новый Страж. Так рождается Респен, плоть от плоти — ветер, морской бриз, жаркий сирокко, тайфун, с меткой дикой природы, венчающей лоб, и одновременно — крошечный хрупкий младенец, который ещё плохо понимает, как пользоваться непослушными руками и ногами, который с трудом осознаёт себя личностью, хоть уже и знает, кем является и чему будет верен до тех пор, пока не придёт время уходить, чтобы завершить жизненный круг. Респен открывает глаза и моргает: вокруг и над ним беснуется родная стихия, но он будто в коконе — ветряные порывы лишь ласково баюкают его, целуют щекотно в щёки, нашёптывают сказки. Однако Респен видит то, что видят ветра там, снаружи — растерзанный прибрежный городок и искажённые страхом лица людей, проклинающих шторм. Желания ещё не оформились в нём достаточно чётко, но Респену хочется только одного — почему-то заплакать, но он лишь кривит личико, морщит нос, ибо как это — плакать? Респен не понимает, и ветер принимается успокаивающе шептать ему что-то в уши. Тогда Респен вновь смотрит туда, на город и улицы, и замечает фигурку на краю мостков — женщина прижимает к себе шевелящийся свёрток, из которого высовываются неуклюжие пухлые ручки и дёргают её за пряди длинных тёмных волос. Ручки эти похожи на его собственные, и Респен чувствует где-то в глубине своего сознания что-то колкое, тянущее, неприятное. А потом запоздалое осознание настигает элементаля — он один, несмотря даже на то, что стихия его вторая ипостась, его семья, ведь она другая, она не человек и не что-то к нему близкое, у неё нет крови и плоти, у неё иные понятия всего людского. А у той женщины есть её дитя, у того ребёнка есть та женщина, и вместе их уже больше, чем один. У Респена же нет никого, кто бы так же бережно обнял и согрел. И Респен всё ещё хочет плакать — от мнимого одиночества, от незнания, как унять ураган, от вливающегося в его душу понимания мира и процессов существования всего живого, от бессилия так медленно растущего физического тела. А потом приходит он — величественный и невозмутимый, со взглядом, полным спокойствия и доброжелательности. Респен таращится на незнакомца и поначалу думает, что это кто-то из Богов спустился прямо в око бури, но потом видит клочья тающей морской пены, а после чувствует его стихию, его ипостась. Он — вода, бесконечная гладь морей, Страж приливов. — Меня зовут Хазард, — мягко рокочет пришелец, и Респен запоминает этого элементаля, хватает эти взгляд и имя и прячет глубоко-глубоко, почти рядом со всеми знаниями о мирском устройстве. — А ты, — продолжает с ласковой усмешкой, — Респен. И тянет к нему руки, чтобы притиснуть к груди. Респен барахтается в этих объятиях, чтобы ухватиться за чужой палец своей малюсенькой ладошкой и держать так крепко, насколько позволяют слабые пока мышцы. — Тихо, тихо.. Ничего, — бормочет Хазард, — всё приходит постепенно. Скоро ты всему научишься. А теперь.. пусть шторм закончится. Респен замирает, впитывает чужую безмятежность и наконец на уровне инстинктов приказывает стихии развеяться. — Вот так.. — Страж приливов гладит его по голове. — Очень хорошо. А после Хазард, конечно, берётся нового элементаля обучать. И через несколько дней первыми словами Респена становятся имена: собственное и наставника. Респен взрослеет быстро, подстать своей взбалмошной стихии, меняет оболочку, сила его ширится и растёт под чутким руководством, пляшет под пальцами тусклыми сизыми росчерками ласточковых крыльев, но перед Хазардом он всё ещё новорождённый капризный птенец, эксцентричный ребёнок, подвластный эмоциям там, где не нужно. Респен становится юношей, голубоватая вязь татуировок обвивает его окрепшее тело, и теперь он редко касается ногами земли — левитировать гораздо проще и практичнее, это хорошая тренировка контроля. Хазард улыбается ему одним солнечным днём, когда они медитируют на побережье Санкаста у подножия статуи, изображающей самого Респена, что в благодарность возвели местные, и улыбка наставника полна гордости. И — Респену, скорее всего, так только кажется — печали. И он зачем-то неловко копирует эту улыбку, и не успевает удержать — она прорастает в нём словно побеги винограда, оплетает нутро тёплым ощущением неодиночества. Радостное восхищение сметает всякие рамки, Респен хихикает и одним мановением руки водружает один из сотни венков, которыми в изобилии пестрит каменное изваяние, Хазарду на затылок. На землю сыпятся синие лепестки, и Хазард выглядит забавно удивлённым, ощупывая внезапный подарок. Потом улыбается шире, подходит ближе и гладит по голове. Респен жмурится — по началу он ещё опасался, что наставник разозлится или снова отчитает его, но теперь знает: всё хорошо. — Мне пора, — через мгновение говорит Хазард. — Море волнуется что-то. Респен фыркает: в набегающих на берег волнах он не видит ничего необычного, что бы требовало внимания наставника, но только жмёт плечами: — Хорошо, учитель. Надеюсь, мы ещё свидимся? Хазард не отвечает, лишь делает несколько шагов спиной назад, а потом выдыхает малопонятное: — Однажды я исчезну, растворюсь, как морская пена. Когда этот день придёт, вспомни мои слова, вспомни всё, чему я тебя учил и не забывай и.. Пообещай. Пообещай мне быть верным Стражем, достойным своей стихии, пообещай нести бремя долга до конца. И, не дожидаясь ответа, разворачивается и степенно ступает вперёд. Респен, растерянный речами наставника, запоздало кивает, наблюдая, как Хазард уходит всё дальше и дальше — окликнуть его отчаянно не хватает смелости. И Респен продолжает смотреть. У самой кромки волн, кажущейся элементалю ветра теперь чертой невозврата, Страж приливов снимает венок, пару секунд глядит на переплетение стеблей и соцветий, а потом осторожно кладёт тот на камни, припорошенные песком. И — раз, два, три, четыре, Респен считает чужие шаги, чтобы не взвыть позорно "пожалуйста останьтесь!" — скрывается под водой. Волны тут же разом становятся меньше, тише, покладистей, будто беспокойного зверя накормили и почесали за ухом. У Респена же в груди упрямо цветёт та улыбка, в памяти клеймом — добрый взгляд кристально-чистых голубых глаз, и всё это пока перевешивает чёрную, как смоль тревогу. Но Хазард не возвращается — ни через неделю, ни через много-много пустых суток, слившихся в месяцы. Респен сходит с ума — от одиночества, внезапно вспоровшего ему мягкое уязвимое брюхо тоской, от мыслей, от обиды, что его бросили. Он даже думает, что Хазард ушёл к истокам матери-природы, и скорбь начинает скрестись за рёбрами, но нового Стража приливов в мире не возникает. И тогда Респен отправляется на поиски. Он ищет везде, где только может дотянуться своими руками и своей стихией: в глухих гротах и пещерах, среди железных развалин гномьего народа, в диких лесах на дальних островах Эсперийского континента, среди лавовых гор и заснеженных полей. Но нигде не находит ни следа, ни отголоска. Ветряные ласточки будто перенимают тревогу хозяина, и их крик-клёкот становится день ото дня пронзительней, мельтешение чаще, полёты над огромными территориями дольше. Респену чудится, что он топчется на месте, мучительно не понимая без подсказки, куда следует идти, и под сердцем его начинает разъедать пустота. Однажды тёплый фён приносит Респену странную весточку, а дорога приводит Стража ветров прямо в Бастион стихий, где он и обнаруживает то, что так долго искал. Но когда Респен видит его, окликает его по имени, ставшем когда-то новорождённому элементалю путеводной звездой, он мучительно понимает — опоздал, не успел. В самом сердце Бастиона стоит демон, у которого тяжёлое ледяное дыхание и розовато-красные прожилки вместо глаз и рта, и в демоне этом нет ни крохи от Хазарда из прошлого, однако.. на зов он откликается, смутно, но узнаёт своего бывшего ученика. И Респену нет нужды не верить, и его захлёстывает бездна, когда он видит тела убитых магов-дикарей, скованные иглами льда, взвивается изнутри девятым валом, толкая его к краю. Мирок, который Респен любовно строил вокруг себя, трещит по швам и осыпается пылью, предательство оголяет плоть и кости, сдирает перья с крыльев ласточек. Птицы утрачивают высоту, забывают, как летать, и Респен ощущает себя одной из этих птиц, потерявших небо, когда вокруг возникает ледяная клетка, вонзаясь прямо в живое-дышащее. Он — беспомощный и обманутый. Он — закрывает глаза и падает, падает, падает, бесконечно долго, срывая последний пух с хрупких суставов. Но воспоминание разворачивается под веками как реальное, и мягкие ласковые руки словно наяву ловят его в объятия, замедляя падение. Образ прежнего Хазарда ярко вспыхивает перед глазами, и горло сводит спазм — Респен глотает крик, глотает стон и свой порывисто-обжигающий гнев. Хазард из прошлого говорит, склонившись над ним, всё, что было сказано в тот роковой день на побережье Санкаста, и вылепляет из хаотичной злости ученика суровый яростный клинок. Респен в последний раз смотрит на своего дорогого прежнего наставника и распахивает глаза, чтобы обрушиться на демона всей своей мощью, чтобы разбить его на массивные неровные осколки.. ..И с криком вскочить, поняв, что задремал у подножия своей статуи, обложенной венками. Респен растирает лицо ладонями, садится на камне, подтягивая колени к груди. Над морем разгорается алый закат, и Санкаст в лучах заходящего солнца кажется колыбелью для уставших кораблей. Для Респена этот город — и начало, и конец, и середина, и прошлое, и настоящее. Будто сундук с сокровищами, только вместо жемчужин и золотых монет — память, но тянущая на дно, в пучину. Ценная, без сомнения, вещь, которую необходимо как можно скорее отпустить. Мелкие голубые цветки привлекают внимание Респена, как только он поднимается на ноги. В ворохе новых венков, которые принесли пару дней назад, он находит один, похожий на тот, из прошлого, вытаскивает на свет. Цветки точно такие же, только теперь Респен знает их название — незабудки. И он забирает венок с собой, чтобы по пути расплести и осыпать место битвы у Бастиона стихий, которое уже давно поросло травой, но не забыло ни крови дикарей, ни демонического льда. Цветы будут помнить, птицы снова отыщут небосвод, а вот Респену, чтобы зарастить ничто в груди, придётся сказать этому "прощай". Он не колеблется — знает, тоже бы посоветовал ему наставник. И его новый путь лежит к Иггдрасилю.