Маяк

      Этим вечером привычная для деревни тишина сводила с ума. Она, как ёкай, вонзала свои острые когти в черепную коробку, грозя разломать на мелкие кусочки, словно хрупкий сосуд. Противно давила на уши, норовя разорвать барабанные перепонки. Запускала свои лапы прямо в сердце, безжалостно стискивая и без того растерзанный орган. Цепко впивалась в грудную клетку, пытаясь выпотрошить душу, ту тонкую материю, о цене которой мало задумываются настоящие шиноби, но не сегодня.       Кадзу, напрочь забыв о недавно зашитом ранении, сидел в полумраке просторной комнаты, склонившись над кроватью близкого друга, который уже несколько часов был без сознания. Не до себя было, не до жалостей и боли, пронзающей до позвоночника и уродующей острое лицо. Но и пользы не было от этого бдения: не лекарь молодой шиноби, не умелый маг, чтобы помочь, вырвать из небытия ускользающее сознание пораженного в бою приятеля.       Перестарался колдун с магией, когда отбивался от врага, потерял слишком много крови. Принёс себя в жертву, чтобы защитить клан, чтобы отвести беду от всех тех, кто был ему дорог. Как дзёнин, сделал всё возможное, за что слава его будет вечной в памяти деревни. Но цена спасения оказалась слишком высока: многие все равно не пережили тяжёлой битвы, так и оставшись лежать на залитом кровью снегу, а Такао впал в беспамятство, выход из которого был ведом только ему одному. Круг в итоге замкнулся: клан был морально истрепан и фактически обезглавлен, добились своего враги.       Чувство вины подобно яду растекалось по венам шиноби, заставляя всё внутри болезненно гореть. Он корил себя за то, что случилось, от злости сжимая и разжимая грязные от чужой крови кулаки. Ему казалось, что всё произошло из-за него: недооценил угрозу, не нашёл другого выхода, не справился с ситуацией. Раньше так ясно все видел, не хуже провидца, умело читал лица и прячущиеся за безмолвием мысли, а тут… такой просчет. Между пальцев проскочила опасность, перед самым носом, а не ухватиться было — руки заняты были сотворением личной жизни. «Личной». Разве можно шиноби из клана иметь что-то личное? Боком каждый раз выходит это самое личное и бьет неожиданно в самое больное.       Ведь из-за него Азуми решилась на попрание святого: чести и доверия. Глупый, необъяснимый для логичной куноичи поступок. Вот только она, предательница, свой грех уже искупила: помогала соклановцам на поле боя, каждый раз бросалась под удар, словно ища спасительной смерти. А, когда тащила его, раненого, с трудом соображающего, чья рука предлагает помощь, в безопасное место, к лекарю, услышала звук рассекающей воздух стрелы и, недолго думая, закрыла собой.       Он с трудом разлепил глаза, словно сросшиеся между собой, и сначала даже не понял, что происходит вокруг. Взгляд устремился в расплывающееся синее небо, затем различил в абсолютном белом пятне склоненные белесые ветви деревьев, грустно повисшие над головой. До уха донеслись отголоски сражения. Неизвестно, сколько прошло мгновений, часов с тех пор, как перестал себя контролировать, но ясно одно: перевес на чью-то сторону не достигнут. И только в момент осознания, что бой еще не окончен, возникла на теле странная тяжесть. Туловище было будто не свое, чужое, поэтому и чувства словно какие-то неродные. Пошевелил рукой в поисках упавшего где-то в снег меча и вдруг нащупал руку. В полубредовом состоянии сообразил, что рядом кто-то лежит, не его рука, слишком тонкое запястье. С огромным трудом он смог сфокусировать зрение прямо перед собой.       Азуми. Вытянутый овал лица, белее зимы, смотрел в его глаза пустым взором, губы замерли в каком-то движении. Ее голова лежала у него на животе, сдавливая кровоточащую рану. Даже в такое мгновение сделала все, чтобы он выжил. Невольно забывшись о развернувшейся у деревни трагедии, чуть повернул голову и увидел, что тело ее было пронзено точно рядом с сердцем стрелой. Тонкой струйкой сочилась на снег кровь. Казалось, умолкло навсегда беспокойное нутро, успокоилось ударом в то место, что в ревнивом порыве перевернуло жизни многих невинных людей.       Однако вдруг раздался слабый хрип. Кадзу удивленно взглянул на чуть шевельнувшиеся посиневшие губы девушки. И теперь не успокоена ее душа.       — Прости… — не сразу и не целиком вышло слово, он собрал его буквально по сухим крупицам отдельных звуков. — Прости…те…       Не удавалось ей вымолвить еще хоть что-то или не было даже желания говорить что-то, кроме как умолять о прощении. Тоскливая слеза о своей глупости и разрушенных надеждах сползла изломанной дорожкой по ее лицу. Не хотелось отпустить ее душу, дать свободу, но и не находилось сил для осуждения. Не знал шиноби и сам, куда могли бы его привести злость и отчаяние отвергнутого сердца.       Что-то сильное, как порыв ветра, смело ее вдруг с него, дав наконец полностью вздохнуть изнеможённому телу. Облегчение наступило не только для шиноби, но и для куноичи, которая упала рядом, сделав свое ранение еще глубже и смертоноснее. Она еще раз прохрипела что-то, но Кадзу уже не слышал ничего, поднятый за руку одним резким рывком вверх.       Не прозвучал важный ответ прощения, но Азуми уже была мертва. Сатоши с почти не видящими глазами, сам держащийся за голову, подхватил своего друга и поволок подальше от боя к какому-то широкому дереву, где их принял верный Хонг, который тут же оказал помощь.       Обработка раны на скорую руку, мутные видения, лицо Азуми, летящая стрела, — все смешалось в сознании Кадзу. Очнулся только от нежного прикосновения родных губ к своим. Поцелуй, такой странный в гуще событий, улитых кровью, воскресил, пробудил и словно придал сил, чтобы ясно взглянуть на этот мир и увидеть, как заботливо руки Мэй перевязывают его тело.       — Я испугалась за тебя, — крики на заднем фоне расплывались, когда звучал ее голос. Он убаюкивал, как позабытая песня матери, околдовывал. Ужасно хотелось уснуть под него, забыться от этого кошмара, который устроила безответная любовь.       Организованный наспех пункт оказания помощи был поглощен тревожной суетой. Оставшиеся в строю жители деревни держали натиск изо всех сил, но скоро стало понятно, что врагов гораздо больше. Слова на чужом наречии слышаться стали все отчетливее. Все раненые, кто мог, поднимались на ноги, вновь брались за оружие. Кадзу не был трусом, и, закусив нижнюю губу, чтобы не раздался предательский стон боли, тоже стал пытаться встать.       Ватные ноги не слушались, и приходилось контролировать взглядом каждое свое движение, что было так странно для целостного и собранного шиноби. Белоснежный мир пошёл чёрными кругами, и шиноби едва не потерял равновесие, но чьи-то сильные руки уверенно подхватили и усадили на землю. Подняв взгляд на привычный уровень своих глаз, он даже не смог сначала произнести и звука от неожиданности. Слабое тело ничем не могло уже помочь…       Смята была оборона. Человек в темной одежде, скрывая свое истинное лицо, несся наперерез другим воинам прямо на них с Мэй. «Заслонить надо, заслонить, как Азуми, сделать хоть что-то полезное напоследок», — твердил внутренний голос, но туловище, словно издеваясь, только медленно покачнулось.       И вдруг тот человек обмер и тоже как-то неестественно покачнулся от ужаса, на мгновение превратившись в статую, словно увидел за спиной Кадзу какое-то чудовище. Тихий утробный рык где-то позади подтвердил догадки. По-кошачьи мягко ступая, вышел из-за шиноби белоснежный тигр с голубыми, как свет волшебных фонарей по ночам, глазами. Не иллюзия, а огромное существо, которое вмиг превратило тело врага в кровавую кашу, клацнув зубами…       Чуткий слух уловил движение в прихожей. Ему не нужно было смотреть, чтобы узнать, кто пришёл в дом: эти шаги звучали в его сердце. Гостья тихо переступила порог комнаты, встала за спиной, но он даже не пошевелился, продолжая пустым взглядом смотреть на пребывающего в забвении друга. Не любил шиноби был должным, а тут такой долг оставался, что в жизни не выплатить: за свою жизнь, за жизнь Мэй, цены которой Кадзу не знал. Ужаснее всего было то, что однажды на месте Такао может быть она сама. Об этом думалось безотчетно, хотя старался отгонять от себя эти страшные представления.       Кицунэ тихо присела рядом и аккуратно, будто боясь потревожить, коснулась кончиками пальцев его плеча. За тот небольшой период времени, что они были знакомы, эта девушка, хрупкая снаружи, но сильная внутри, стала для него целым миром. Она была подобна пламени, что наполняло своим янтарным светом комнату, что согревало холодным вечером, но при этом не обжигало. И Кадзу цеплялся за неё, хоть и понимал, что не подходит ей эта жизнь, что они слишком разные: куда человеку тени тянуться к светлому облику гейши — только портить. А после минувшей битвы в душе ниндзя поселился липкий страх, что она испугается, убежит, не захочет жить в его мире, наполненном битвами, залитом кровью. Ей бы в чайный дом, к гостям с веером творить искусство, а не пытаться выжить.       Мэй немного помялась, пытаясь подобрать слова. Тихо, почти одними губами произнесла:       — Он сильный. Дедушка Чонган сказал, что он выберется.       Шиноби в ответ лишь нервно дёрнул щекой. Помолчав, хрипло ответил:       — Повезло мне с вами, маги, — на удивленно вскинутые брови хмыкнул и добавил. — Лезете во что-то странное, непонятное, а мне жди, думай, переживай.       Мэй перевела взгляд на тело колдуна, который с момента потери сознания так ни разу и не вернулся в этот мир, блуждая в каких-то тягостных видениях. В прошлый раз на тренировке она тоже неожиданно утратила контроль над собой, провалилась в пустоту, из которой выкарабкалась благодаря травам Чонгана и его, Кадзу, голосу. Магия и вправду забирала все жизненные силы, выпивая разум до дна, и это внушало невольный трепет и одновременно неосознанное притяжение: ты словно идешь по самому краешку, где каждый твой шаг грозит провалом в небытие, но от этой опасности ощущаешь внутри неподдельное восхищение.       — Просто нужен повод вернуться, — припомнилось, как шиноби, злой ёкай для всех, заботливо приводил её в чувства после перенапряжения на занятии. Никто так за неё не переживал, как он, хоть и выглядел всегда невозмутимо. Стыдливо опустив глаза в пол, проговорила. — Иметь что-то, ради чего захочется жить.       Ей показалось, что намек прозрачнее воды в горном озере, что он, опытный шиноби, должен его разгадать. Однако почему-то её слова хлестко ударили его.       — А если не будет повода? — гейша нахмурилась, почувствовав, как сердце сжалось. Больно даже думать о таком. — Если я умру? Я не вечный же.       — Значит, незачем и возвращаться, — спокойно отразила она его меткий удар в самое уязвимое место.       И без того истекающее кровью сердце шиноби болезненно сжалось. Из лёгких словно выбили весь воздух. Прекрасно понимал: не стань её — оборвется последняя нить, связывающая его с этим миром. Он зачахнет, сойдёт с ума от тоски, станет ввязываться в самые сложные и опасные задания и искать встречи со смертью от чужого клинка. Для такого, как он, это будет вполне ожидаемый, естественный конец. В его голове никак не укладывалось, что эта изящная, утонченная девушка захочет так просто расстаться с жизнью из-за подобного ему. Неужели настолько дорога его темная душа?       — Не стою я этого… — его едва различимый надтреснутый голос, скатывающийся в глухой шепот, почти затерялся в звуках отодвигающейся дверной створки. Проникший в дом вместе с поздним визитёром морозный воздух пролез под одежду, пробирая до самых костей. Через мгновение на пороге возник Чонган, пришедший проверить состояние дзёнина, и попросил пару покинуть помещение.       Девушка лишь несогласно покачала головой, но не стала спорить, послушно вышла в соседнюю комнату. Покидать друга не хотелось, но всё же шиноби проследовал за ней, внутри себя продолжая неоконченный разговор.       Что бы сделала любая актриса, окажись на месте Мэй? Боялась бы опасных ниндзя, пряталась от по пятам преследующих рейки и они, с ума сходила от новообретенной силы. Иной путь выбрала для себя та, что взволнованно ходила из стороны в сторону, пытаясь успокоиться и отогнать от себя черные мысли. Она бросалась в самую кущу боя с другим кланом, от страха делала решительные шаги вперед, отчаянно боролась за свет в его душе и, кажется, побеждала.       — Я говорил, в каком мире живу, отважная, — произнёс он после небольшой паузы, повернувшись к девушке спиной, и его пропитанный горечью голос едва заметно дрогнул. — Никогда не знаешь, что будет завтра. И будет ли вообще. Теперь сама убедилась в этом. Не жалеешь, что связалась? Не боишься?       Спрашивал, уже пряча в голосе надежду за сталью непоколебимого спокойствия. Мало знакомый человек и не понял бы, что в груди его мечется тревога.       — Нисколько. Если ты рядом, остальное не важно, — её маленькая тёплая ладошка робко, но убедительно накрыла его руку. Кадзу обернулся и пристально посмотрел на кицунэ. Поймав на себе взгляд мужчины, она попыталась улыбнуться ему, но получилось как-то вымучено. Самой было тяжело, у самой душа заходилась в истошном крике, а делала всё, чтобы спасти его из лап всепоглощающего и удушающего отчаяния. Так важно иногда просто протянуть друг другу руку…       Не в силах сдерживать рвущиеся наружу эмоции, ниндзя порывисто притянул девушку к себе, крепко прижал. Жадно втянул запах её волос, эту сумасшедшую смесь неповторимых ароматов, от которых у него кружилась голова. Она здесь. С ним. Живая и невредимая. Большего он и желать не смел. Хоть это и было эгоистично — удерживать её с собой — отпустить уже не мог, не мог дать ей уйти. Слишком привязался. Слишком глубоко она пустила свои корни в его сердце.       Ему не хватало слов, чтобы описать, как он боялся за неё. Потому так остервенело кидался в бой, стараясь положить как можно больше врагов. Чтобы никто и на шаг не приблизился к ней. Был готов умереть сам, лишь бы Мэй была жива. Если бы сегодня ещё и с ней что-то произошло, он бы себя никогда не простил. Он не мог спасти всех, но когда встал выбор между Такао и Мэй… Кадзу не думал ни секунды.       Бережно, чтобы не задеть свежее ранение, девушка обвила руками его торс. Такой простой жест, но сколько в нём было нежности, трепета, тревоги и заботы одновременно. Её объятия даровали его измученной душе исцеление. Одним своим присутствием кицунэ словно собирала его, разбитого и растерзанного, заново. Окутывавшая его сердце тьма, испугавшись её пламени, начала медленно разбегаться, позволяя желанию жить вновь наполнить вены.       Вот так, просто обнимая её, ощущая её дрожащее дыхание на своей шее, её приятное тепло, чувствовал, как силы вновь возвращаются к нему. Казалось, что с ней он друга хоть с того света вытащит, придумает что-нибудь обязательно. Только бы рядом была, только бы и дальше продолжала обнимать и дарить свою нежность.       Когда из комнаты показался Чонган, Мэй резко отстранилась от парня, но лекарь лишь молча принялся заваривать какие-то травы. Несколько минут они стояли посреди помещения, вперив напряженные взгляды в дедушку, но тот словно их не замечал. И лишь когда с приготовлением средства было закончено, он поднялся, кряхтя, и, ехидно улыбнувшись, произнёс:       — Чего стоите? Спать идите! Кто деревню будет поддерживать, пока Такао в беспамятстве?       Однако уходить Кадзу совсем не хотел. От одной лишь мысли о том, что бросит его сейчас, чувствовал себя предателем не лучше Азуми. Словно, прочитав его мысли, Мэй мягко взяла мужчину за руку, пряча сплетённые пальцы за длинным рукавом кимоно, тихо произнесла:       — Дедушка Чонган прав. Пойдём. Теперь наша очередь его защищать.       Не был шиноби, привыкший беспрекословно подчиняться слову дзёнина, достойным организатором жизни в потрепанной деревне, но в тот день, вдохновленный любовью и поддержкой нежной кицунэ, сумел сделать все, чтобы клан не почувствовал отсутствие правящей сильной руки: раздавал важные поручения по восстановлению домов, помогал советом и делом, больше отдавая предпочтение последнему, и к вечеру вернулся исправно выполнять указания лекаря по лечению пострадавших. Бинтовал, менял повязки, без пренебрежения возился с ранеными, не чувствуя отвращения к чужой боли. Повторял это изо дня в день, пока в один прекрасный момент не почувствовал на себе внимательный сильный взгляд. Такао. Ни с чем не спутать. Мягкая благодарная улыбка друга означала только одно: не властна над силой его души никакая тьма. Увидев, что жизнь возвращается в его тело, Кадзу тут же бросил свои дела и подошел к кровати колдуна ближе:       — С возвращением, — плохо скрываемая радость от долгожданного пробуждения выскользнула чуть раньше, чем приветливый кивок.       — Спасибо, что не оставлял меня всё это время, — слабая улыбка заиграла на бледных губах главы клана. Заметив недоуменный проблеск на дне тёмных глаз, продолжил: — Я не мог ответить, но слышал, всё, что ты говорил мне. Что вы с Мэй говорили. — Слегка приподнявшись, дзёнин продолжил уже более уверенным тоном. — Мэй права. Береги её, не дай ей повода остаться во тьме, будь для неё маяком.       — С тёмной душой это сложно, — хмыкнул в ответ шиноби. Слова друга казались ему абсурдом. Какой из него ориентир?       — Какая же она тёмная? — с легкой укоризной улыбнулся Такао. — Ты нас обоих спас из небытия, такое под силу не каждому.       Кадзу приподнял вопросительно бровь:       — Я не сделал ничего особенного.       — Маяк и не делает ничего особенного. Просто светит, — спокойно ответил колдун, будто приоткрывая завесу какой-то великой тайны. — Просто свети.       «Маяк. Очень подходит ему, — не без улыбки подумала девушка, прислушиваясь к разговору двух друзей, и не рискнула входить в комнату, чтобы не помешать. — Любовь — неважно, какая — это быть друг для друга маяками».