Осколок

— Ты в порядке? — Слова звучат криво и, подобно стеклу, падают вниз, разбиваясь на мелкие осколки. — Нет. — Всхлипывая, отвечает девушка. Она сидит в кресле, плечи чуть дрожат, а взгляд устремлен в пол. Гермиона кажется беззащитным котенком, которого хозяева выкинули на улицу под ледяной дождь. Беллатрикс хочет успокоить, обнять, разорвать весь мир в клочья, лишь бы с девушкой все было хорошо. Кривит губы и чувствует отвращение к себе из-за желания помочь. Она пытается направить отвращение на саму Гермиону, вызвать презрение к её слабости, но преуспевает лишь в том, чтобы почувствовать себя хуже. — Послушай, грязнокровка… — Как можно спокойнее начинает она. — Заткнись. — Словно пощечина, ударяет ответ. Слово сказано таким тоном, что Блэк становится не по себе: оно похоже на сбой механизма, который до этого безупречно работал, вот только присмотрись и поймешь, что внутри все давно поржавело. «Что случилось с тобой?» — хочет спросить Блэк, но сама знает ответ, который ненавидит и обожает одновременно. «Я случилась», — констатирует она. Год назад Беллатрикс появилась в её доме, полная ненависти к себе и желания, чтобы её убили. Женщина помнит напряженную драку так, словно она была только сейчас, помнит, как довольно скалилась, когда палочка девушки была наставлена прямо на неё, а после три обличающих слова: «Ты пришла умереть». Три слова, которые задели гордость. Это воспоминание постоянно в голове, как рыбья кость, что заседает внутри десны. Почему Гермиона просто не убила её, вновь задается вопросом женщина, сокрушаясь о том, что тогда все было бы проще. Не было бы этих месяцев, не было бы этих чувств. Но нет же, теперь они вынуждены разбираться со всем этим, приходится сталкиваться с последствиями. Она смотрит на Гермиону: та все так же понуро сидит в кресле, разве что плечи теперь не вздрагивают. В голове что-то щелкает, так обычно щелкает затвор фотоаппарата, чтобы запечатлеть новое изображение, и она ошарашено замирает. Безуспешно пытается вспомнить, когда в последний раз «грязнокровка» было сказано с той самой ядовитой ненавистью и желанием убить, когда нападки стали больше игрой и средством защиты, которую Гермиона обходила на раз-два, когда она настолько к ней привязалась. Беллатрикс стоит и смотрит. Смотрит на кудри, что в свете камина горят золотым отблеском, на запястья, которые не раз сжимала в своих руках, оставляя синяки. А теперь она хочет аккуратно сжать ладони девушки в своих, соврать, сказав, что все будет хорошо. Гребаная грязнокровка изменила её. Только сейчас Беллатрикс замечает, насколько тяжело дышит, словно кузнечные меха раздувают угли, так её мысли раздувают… Гнев? Ярость? Она очень хочет надеяться, что именно это, но уже знает правду. Эта правда режет и заставляет страдать хуже любого круциатуса. Она готова спалить город лишь бы не чувствовать это, готова убить сотню людей. Но знает, что станет только хуже, стоит вновь поймать на себе огненный взгляд, который верит в неё. Верит, что она может быть лучше, верит, что она защитит. Как, блять, можно в неё верить?! Она сама-то не верит, а эта… ненормальная верит. А самое херовое, что эта идиотка её любит. Сама сказала, обрушила это на Беллатрикс, не понимая, что она никогда не слышала эти слова, сказанные таким тоном, словно она ничего не должна за эту любовь, словно она заслуживает любви. Лучше б Гермиона её тогда убила. Но она спасла, вытащила из пропасти и дала ей причину жить. Что она, блять, должна теперь с этим делать? Сказать: «я тебя тоже»? И будут они жить долго и счастливо, как в этих наивных магловских книжках. Будут вместе где-то вдали от всего мира наслаждаться друг другом. Ебануться можно… Кто-то хочет подобного с ней, кто-то готов изменить свою жизнь. Всегда менялась она, всегда жертвовала она. А тут… — Ты идиотка. — Ошарашенно цедит Беллатрикс. Раздается смех; видимо, эта фраза очень веселит Гермиону, от чего та начинает громко смеяться, и чем-то этот смех напоминает тот, которым смеялась женщина несколько лет назад. Это пугает. Гермиона продолжает громко смеяться, из глаз текут слезы, и надрывный смех кажется заевшей пластинкой отвратной музыки. Сталкиваясь взглядом с карими глазами, на дне которых поселилось её собственное безумие, Блэк хочет присоединиться. Что-то так и просится наружу, но беспокойство, клыками вгрызаясь в сердце, заставляет её подойти к девушке и резко схватить за подбородок. Гермиона дергается всем телом так, словно получила пощечину, самой же Беллатрикс кажется, что кожа горит на пальцах в том месте, где она дотронулась до девушки. Но это помогает. Истерика заканчивается так же быстро, напоминая о себе лишь дорожками слез на лице Гермионы. Карие глаза смотрят прямо в душу, вернее в её остатки, ворочая их и сшивая воедино, от чего боль разрывает теплотой внутри. Они обе скалятся, словно два зверя, признавшие равного. Беллатрикс отбрасывает всю ту романтичную хуйню, что собиралась сказать, а лишь нетерпеливо тянет на себя. Целует. Сминает чужие губы своими. Чуть кусает, не способная сдержаться. Бабочки в животе? Херня все это. Она чувствует огонь, который выжигает все внутри и палит плоть, а ледяные мокрые от слез губы, вопреки всему, лишь распаляют все сильнее. Она слышит звук огня; может, то дрова в камине, может, она сама горит, или то врата ада распахиваются в наказание за то, что она совратила ангела в людском обличии. Но ей откровенно пофиг, она зарывается руками в непослушные волосы, тянет на себя, чувствуя легкое сопротивление. Понимает, что не отпустит, утянет за собой хоть в ад, хоть ниже — в самую бездну мироздания. Блэк начинает дрожать, когда девушка оставляет несколько осторожных поцелуев возле подбородка. Слишком нежно. Заставляет ощущать себя хрупкой и беззащитной. Внутри поднимается злость. Беллатрикс сильнее впивается в волосы девушки, скалит зубы, готовая разрывать на части, хочет вгрызться в шею, разорвать кожу ногтями, чтобы кровь залила ткань, и доказать, что она не заслуживает всего этого. Доказать, что она монстр. Но девушка под ней лишь улыбается. — Давай. Сделай это, Белла. — Шепчет та, закрывая глаза. — Чего ждешь? Гермиона расслабляется, излучая спокойствие и непоколебимую веру. С такой верой бросаются в жерло вулкана, принося себя в жертву во славу злобного Бога. Точно идиотка. Блэк горит. Гермиона её личный рай, что хуже любого ада. Вера в неё страшнее любых пыток. Беллатрикс шипит, чем-то напоминая кобру, что кинется на добычу и вонзит клыки, распространяя яд. Но она не может… Она ослабляет хватку на волосах, чувствуя, как девушка обнимает ее, притягивая еще ближе. Огонь внутри не гаснет, а словно обволакивает, и она понимает, что не может. Гермиона открывает глаза. Беллатрикс вздрагивает: так смотрят победители на проигравшее войско, что сдается, преклонив колени; так смотрят, безоговорочно заявляя права, на то, что уже и так твоё, но так не смотрят на жестокого монстра. Блэк падает на её колени, сильнее вжимая в кресло девушку, та лишь шире улыбается и тянет к себе. Гермиона целует нежно, медленно растягивая каждый момент, и еле ощутимо пробегает кончиком языка по её губам. Женщина беззвучно смеется. Никому другому она бы не позволила притронуться к себе подобным образом, осквернить её тьму такой нежностью. Делая глубокий вдох, она прикасается лбом ко лбу Грейнджер. Неуверенно проводит рукой по щеке девушки, рука дрожит, но это ощущается отвратительно правильным. Кажется, её больше нет в этом мире, остались чувства, эмоции, но не она сама. Часть её теперь отдана в руки, которые ничего не просили, а лишь хотели дать. Блэк чувствует чужое дыхание на губах, ощущает каждой клеточкой, как девушка глубоко дышит, как вздымается теплое тело под ней. Чувствует сильные руки, что крепко держат, не давая даже помыслить о побеге. — Я люблю тебя. — Вновь произносит Гермиона. Беллатрикс покорно позволяет этим словам обрушиться на неё, покорно, как прирученный зверь ложится у ног хозяина, принимает все, что стоит за ними. Блядские три слова, способные подарить ей надежду… Она впервые чувствует себя защищенной. Она впервые кому-то действительно нужна. Она впервые готова жить, а не умирать.