про (не)любовь

Антон в Арсении растворился, процент себя уже не высчитает — задачки про растворы никогда не были его сильным местом. Он слушает, раскрыв рот, изредка поправляет чёлку, не думая, что выглядит безумно влюблённым, провожает Попова до подъезда, пиная камешки и запоминает все трещинки на асфальте (и заломы чужих кроссовок). Небо по-дурацки рыжее, и у Шастуна настроение шкодить, на него надышали близнецы Уизли, поэтому кепка с тёмной макушки кочует на его, а потом (в отместку и в нос) прилетает мороженым. Арсений светится, и Антон с готовностью горит в ответ. Неприятности начинаются позже: конфликты из-за немытых чашек, разбросанных носков, запаха изо рта — всего, к чему только можно придраться. Шаст сжимается в кресле воробушком, пока Арсений читает ему нотации, и чувствует себя не таким. Неправильным, ненужным, неприятным — состоящим из одного сплошного «не» (вот и дизайн для новой футболки). Антон учится становиться невидимым, неслышно ходить по квартире, кутаясь в плед, не курить в открытое окно, потому что Арсу не нравится запах — не отсвечивать вообще никак. И да, про свет: он сейчас не отражает даже — нечем и не с чего. Шастуна как будто больше и нет. Хотя он здесь — читает про причины такого поведения, много гуглит про внутреннюю гомофобию, даже ищет психологов, способных им помочь, но Арсений приходит счастливый, целует Антона в щёку, и он откладывает телефон. Может, в этот раз обойдётся? А потом снова сжимается в кресле, потому что боится дать отпор и потерять навсегда, и думает — не обойдётся. Лучше он обойдёт эту ситуацию, раздражение, потихоньку притрётся, привыкнет, за исправление себя примется и очень много «при» — неполнота действия, хотя сам Антон себя полным до краёв чувствует, несёт свою любовь, боясь расплескать. Несёт в коромысле, думает о смыслах, дурацкие мысли, и это одновременно рэп и Арсений, заразивший своими каламбурами. Арсений, Арсений, Арсений. Вот же он — стоит, смешит всех вокруг, танцует под нелепую музыку в свете софитов, опять светит, вроде, даже Шасту, но ему так сбежать и закрыться хочется, что на перерыве рука непроизвольно тянется к пачке, а ноги выводят из Главкино, хотя Стас запретил. Снежинки спускаются с неба вереницей, чувства плетутся веретеном, и Антона уже заебали дурацкие славянские метафоры, но домострой заебал тоже: что там из себя Попов дома строит — непонятно, не стоит и пытаться. Дима подходит незаметно — подкрадывается, снежный человек, кладёт руку на плечо и смотрит вместе с Антоном — в никуда или в светлое будущее, тут уже каждому своё, и никто не знает, что правильно (может, это вообще одно и то же, и светлого будущего тут нет). Поз всегда рядом, Антон это знает, поэтому смотрит просто, встречает открытый взгляд, понимает, что всё, что накопилось, нужно вывалить, только не факт, что поверят (хотя в Диме сомневаться нельзя, и Шасту немного стыдно). Он вздыхает, крутит зажигалку, колёсиком вызывая подрагивающий огонёк, — вот столько же в нём от предыдущего Шаста осталось, вот-вот задуют. Дима просто смотрит, хлопает по плечу, а потом аккуратно тянет за рукав. — Пойдём назад, там начнётся скоро, — мнётся и добавляет, — и это, если нужно будет, я всегда тут, помогу, чем смогу, ты же знаешь. Антон кивает, закрывая глаза. Пусть всё запорошит снег. * Снег — не выход, хотя метафоры про «с чистого листа» становятся особо популярными зимой. Людям нравится считать белый цветом очищения, у Попова все любимые футболки белые, он как будто надеется очиститься с их помощью, выглядеть добрее, когда кричит на потухшего Шастуна. Не получается, не выходит, и выхода нет, хотя рассвет нескоро, небо только-только замазало всё чёрной краской, включило дурацкие звёзды, и Антон впервые кричит на Арсения в ответ, смотрит на по-детски обиженное лицо и думает, что у Арса тоже звёзды-созвездия (только тёмно-коричневые) по всему телу разбросаны, но он уже никогда к ним не прикоснётся так, как в первый раз. По любви. А её, видимо, никакой и не было — так, поигрался-заигрался-наигрался, заебался уже даже, наверное. И зачем тогда это всё? Шаст выкладывает какой-то пост в инсте без согласования даже, подписывает грустной цитаткой, и ему похер, что там потом Стас выскажет, что фанаты, любящие раздувать драму подумают, вообще похер, и он отключает телефон, предварительно получив от Иры «ты всегда можешь приехать, если тебе нужно». А Антону нужно, поэтому он берёт такси и ныряет в родные объятия, садится на диван, поглаживая Люка, и чувствует, что спокойствие медленно побеждает пустоту — по этому поводу улыбается даже. Ира ничего особо не говорит и не спрашивает, просто приносит чай, иногда обозначает своё присутствие шелестом страниц, и ничего более. И никакой боли Шаст не чувствует, как будто в той, другой квартире (и реальности) начувствовался уже так, что сил нет. Он рассказывает всё, что было, пытаясь поймать в глазах Кузнецовой хоть что-то, похожее на недоверие, но та так внимательно слушает и, вроде бы сочувствует искренне, и Антону даже немного стыдно — он слишком недооценивал окружение. А когда Ира советует психолога и говорит, что это похоже на абьюз, Шаста разрывает окончательно — он настолько вляпался во что-то вязкое, связанное с Арсением, связывающее по рукам и ногам, что даже не верит, что у этого может быть название. Абьюз. Пять букв, а сколько всего за этим стоит дурацкого, противоестественного, нечеловеческого даже. Он вспоминает кричащего Арсения, такого далёкого, а потом обнимающего со спины, такого близкого, и у него в голове всё раздваивается. Так не бывает, просто не может быть. Психолог сверкает бликами очков и говорит, что может. Советует книги, разводит руками: «Тут больше про женщин, но вам тоже интересно будет», и Антон проглатывает их одну за одной, удивляется, насколько всё совпадает, и радуется, что успел так рано уйти. Недопокалеченный. «Не» разрослось до «недо». Ира приносит чай, мягко ерошит волосы и разруливает все проблемы — за последнее Шаст благодарен больше всего. У него сейчас нет ресурса справляться со Стасом, ссылающимся на контракт, с сорвавшимися съёмками, с не понимающими ничего подписчиками. А у Кузнецовой есть. Она светит, но не так, как Арсений — не сжигает, а просто даёт тепло. Антону страшно, но Ире хочется доверять. Он аккуратно горит в ответ, и с каждым разом всё сильнее. Ира говорит не так много — делает больше: готовит еду в дорогу, кладёт перчатки в карман куртки, зная, что Шастун забудет, снова и снова приносит чай. Антон бросает на неё взгляд, пока они едут в такси, и Кузнецова мягко улыбается, накрывая его руку своей. Шаст закрывает глаза. За окном идёт снег. Пусть он запорошит всё, кроме Иры.