ты плачешь.

теперь урие заваривает себе две чашки кофе. одну он как обычно полностью выпивает паралельно с чтением газеты, промывает водой и ставит на место. во вторую же насыпает столовую ложку сахара, делает из неё два глотка, плюётся, разбрызгивает по столу и там и оставляет. ибо он просто не хочет соглашаться с тем, что того, кто обычно это делал, уже нет. урие понял, что ненавидит тишину. каждая его тренировка в зале проходит без единого постороннего звука. никто не ржёт, не отпускает комментарии по типу "ты щас так напрягся, что у тебя чуть трусы не лопнули", не собирается размазать его по стенке. некому отвечать раздражённым тоном "ну-ну, попробуй" и думать, что он не позволит и пальцем до себя дотронуться. сейчас куки с радостью дал бы переломать себе все кости, лишь бы ушло это полное спокойствие звукового фона. он пытается уснуть, но не может; ему мешают. только теперь это не громкий храп и матюки сквозь глубокий сон. слёзы. слёзы медленно и методично стекают по щекам, щекочут своей холодной солью уголки рта, ползут дальше, по шее. урие лишь сжимает зубы и кулаки; ни единого лишнего вздоха — он встревожит сайко, которая вообще не смыкает глаз, но теперь совсем не из-за игр. она боится ночи. по вечерам до последнего оттягивает момент, делает вид, что совсем не устала. куки приходится нести йонебаяши в кровать, а она настолько убита, что даже не противится. выдавливает бледную усмешку и с головой накрывается одеялом. -мне очень страшно, ури... — как-то раз она залезла к нему в кровать, дрожа то ли от озноба, то ли от сдерживаемой уже столько времени истерики. -я не хочу засыпать. не хочу видеть сны. шира... -ну всё, не нужно, — урие тоже становится непередаваемо жутко, когда эта девчушка сейчас дышит всё чаще, пока он поглаживает её по голове, прижав к себе. под ресницами начинает зарождаться предательская мокрота. -ты плачешь... — её нижняя губа искривилась. -нет-нет, со мной всё хорошо, — а голос сел, фраза получилась хриплой и насквозь фальшивой. сайко беспрерывно рыдала почти до утра. а потом неподвижно лежала, лицом уткнувшись в грудь куки, почти не дыша. ему на какой-то страшный миг она привиделась холодной и безжизненной. -сайко! — наверное, чересчур резким и испуганным голосом позвал урие. она не шелохнулась, только крепче сжала его ладонь, за которую держалась пальцами. йонебаяши спала. спала спокойно и крепко, как и всегда. чуть высунув кончик языка и время от времени смешно подёргивая носом. -я рад, — прошептал куки. его тоже начало клонить в сон. ощущение, что глазные яблоки становятся всё более тяжёлыми и влажными, пропало, как и давление в горле. впервые после того злосчастного дня он смог посмотреть на фотографию ухмыляющегося ширазу не сквозь пелену слёз. «любая рана затягивается, а прижившиеся шрамы вовсе не болят. искры радости в твоих глазах разжигают во мне костры счастья и любви.» [мы будем вместе счастливы и благодарны, помнить — не значит страдать.]