***
Сама же эта «деревня» была вовсе не далеко и причитала, почему же этот недоносок не подождал его. Еще утром Канкуро сказал, что ему тоже туда надо, чтобы Инузука подождал, тем временем прогулялся по деревне, поторчал у него, вычесал линяющую собаку на худой конец. В пути бы они сходили к водопаду неподалеку от Листа и там встретили бы закат. Они бы задержались в пути, потому что долго смотрели вместе на звездное небо, под которым можно было бы переночевать. Киба от таких штучек просто млел: на лице всегда читалось выражение абсолютного счастья, а в глазах огонек. Как подобный остолоп мог оказаться таким безнадежным романтиком — одна из величайших тайн вселенной, но как ему нравилась вся эта мишура, так и Канкуро нравилось, когда ему что-то нравилось. Столь великолепный план пошел псу под хвост из-за нетерпеливого болвана, сожравшего сгоревшую яичницу. Сколько ты ему не повторяй, чтобы он тебя подождал, позавтракал не дома, ведь там кроме сгоревшей яичницы есть только пара йогуртов да черника, чтобы он на худой конец хотя бы... черт, если он уходит в Коноху первым, ест сгоревшую яичницу, то он наверняка еще и... да, он точно так и сделал, ведь это же Киба, иначе он не может. Абсолютно точно миру и надежде на «и жили они долго и счастливо» пришел конец. Ускоряя шаг, брюнет пытался успокоить себя тем, что не существует никакой закономерности, из-за которой Инузука, проигнорировав два высказывания, обязательно должен был проигнорировать и третье, верно? Ведь он мог не услышать только первые два, так? Он мог спокойно уловить лишь последнее, а даже если он не услышал, любой человек ведь делает это по утрам, это базовый принцип, без этого человек сам ощущает дискомфорт, ВЕДЬ ЭТО ТАК? В любом случае, на всю деревню Листа Канкуро плевать с высокой колокольни, но, если Киба так заявится домой, встреча с семьей Инузука извращенцу, творившему подобные непотребства с их ненаглядненьким сыночком, светит разве что в аду, где они будут дружно помешивать его котел. И тут уж без разницы, сколь благи его намерения и чисты чувства. Канкуро перешел на бег. Все, что ему нужно — поймать этого идиота до того, как он зайдет домой и покажется матери или сестре, это ведь проще простого! Проще простого даже с учетом трехчасовой форы, конечно, Канкуро же у нас лучший бегун на селе! Но вот он наконец у ворот. Ловкими пальцами он в два движения достает из сумки паспорт и кидает его на стол постовым в открытом виде. Чертовы формальности: он тут бывает не реже раза в месяц, но показать паспорт он обязан при любых обстоятельствах. Фото. Сейчас они придерутся к краске на лице, скажут, что они его видят впервые, а документ поддельный, ведь именно так всегда и бывает, когда пытаешься спасти свои первые и, когда-то казалось, еще и последние, серьезные отно... — Добро пожаловать, господин Канкуро! Приятного пребывания в Конохагакуре! — штамп одобрительно шлепнул по документу, слегка приободряя совсем запыхавшегося кукловода. Дело за малым — пробежать половину скрытой деревни мирового масштаба, не зная улиц, так, чтобы успеть до прихода домой чертовски быстро шагающего оболтуса. Он бежал как угорелый, сносил с пути уличных зевак, не обращая внимания на оскорбления за спиной — он извинится чуть позже, когда спасет свою личную жизнь. Мимо пролетали разномастные лица конохцев, но того единственного среди них не было. Черт, время на исходе. Ну, что же, это было весело, чертовски приятно и любвеобильно, но пути дальше Канкуро уже не знал. Он уже собирался запрыгнуть на крышу и высматривать знакомый дом, до которого он лишь дважды его провожал — задача вовсе не из простых — как краем глаза заметил нечто знакомое. Ну, что же, удача вновь на стороне Канкуро — этот оболтус не зря прожужжал ему все уши про свою команду, не забыв про фото — Хината, девчушка из команды Кибы, оказалась в ближайшем цветочном. Она ведь должна знать путь к его дому? Она ведь там наверняка бывала со своими длинными шелковистыми волосами и идеальной женской фигурой, черт бы ее побрал. Стряхнув наплыв ревности, брюнет продолжил прощупывать почву, ведь, если не поторопиться, то побывать дома у Кибы светит только Хинате. Рядом с ней стояла эта блондинка в фиолетовом, со своим очередным непростым именем, которое сложно запомнить и легко забыть. Обе с обеспокоенным видом рассматривали цветы в магазине, будто это они и заставляют их напрягать переносицы. — Эй, ты Хината, верно? — едва переводя дыхание, Канкуро бормотал практически нечленораздельно. — Ты не знаешь... — продолжил он, чуть не задыхаясь, — Где сейчас этот, как его, — обязательный маневр, а то откуда ему так хорошо может быть известно это имя? — Киба Инузука? Блондинка от этой тирады напряглась лишь сильнее, а с брюнетки будто лицо слетело, обнажив глаза, полные отчаяния и безысходности. После такого и сам кукловод залил еще одно ведро эссенции напряжения в чан эмоционального состояния — он ведь не мог попасть по пути в какую передрягу? Хината начала тихонько что-то лепетать себе под нос, будто мысли вслух, но ближе к концу она перешла на рыдание, из которого уловить можно было лишь три слова —... Киба-кун...***
—... умру! Сердце вновь чуть не упало, но Канкуро его удержал. Этот идиот наверняка преувеличивает масштаб проблемы, говоря громкими словами, сколь красноречиво не подтверждала его тираду больничная койка. — Прекрасно, а теперь повтори то же самое, но медленно и внятно. Балбес — он и в Африке балбес. После этих слов Киба замедлился раза в полтора, но даже после этого ни медленной, ни внятной его речь назвать было нельзя — Акамару принес... ворота... Сакура схватила... пятна... ягоды... — однако затем Инузука поуспокоился и четко произнес одну лишь фразу, — Пока я не умер, я должен тебе сказать, что тоже тебя люблю. Канкуро зарделся. Он вновь не понял почти ничего, но то, что он понял, он все же не понял. Почему «тоже»? «Любит»? Да он ведь шутит, верно? Сердце негодовало с двойной силой, а его некогда хозяин, призванный, казалось бы, самой природой мало-мальски контролировать этот орган, не мог ничего, кроме как по привычке прикусить губу. Киба, может, и пытался отучить его от этой вредной привычки, как отучился сам из-за неприлично длинных клыков, но в сердцах сдержать себя не получалось даже перед ним. В любом случае, первостепенной задачей сейчас было разобраться в «смертельной» ситуации. Собравшись в мыслями, Канкуро предположил: — То есть, Акамару принес тебя в деревню. Акамару, тихо скулящий в углу палаты, подтверждающе тявкнул, что было непривычно при виде огромного пса. — Затем тебя схватила Сакура. Киба утвердительно кивнул, сжав руку кукловода чуть сильнее. — Она увидела на твоем лице фиолетовые пятна и решила, что ты отравился. — Зачем ты хранишь в холодильнике лжечернику?! Я просто съел ту яичницу, — тут Инузука чуть не перешел на всхлипы, — Но она была ужасна... — Поэтому я тебе и сказал ее не есть, ведь я собирался выкинуть ее чуть позже, — перебил слезную тираду Канкуро. — Я, кажется, нашел в холодильнике йогурт и ягоды... — И не пошел завтракать в городе, как я тебе сказал, да? — вновь перебил он бурчание Кибы. — Сакура сказала, что это была лжечерника, из-за нее пятна и выступили... мне осталось всего пару часов, но они пытаются найти противоядие — Сообщи, если они все-таки найдут противоядие от твоей тупости, — съязвил Канкуро. — Оскорблять кого-то на смертном одре равноценно избиению лежачего! — занегодовал Инузука, стирая с правой щеки дорожку слезы. Брюнет в ответ лишь вздохнул, притянул правую руку к щеке Кибы и стер вторую мокрую полосу с нежного личика. Затем он, самим удостоверившись в верности своей теории, показал безутешному свой влажный фиолетовый большой палец: — Сегодня утром я сказал тебе три вещи: — Канкуро, усмехаясь, смотрел в его нечеловеческие глаза, — Я сказал тебе себя подождать, ведь я тоже собирался в Коноху, — он вытянул указательный палец все той же правой руки, — позавтракать не дома, ведь в холодильнике шаром покати, — средний, — и умыться, ведь ты весь фиолетовый от краски, — коронный безымянный поставил точку на комичной проблеме. Из глаз Кибы текли уже с двойной силой слезы облегчения. Он протянул обе руки к Канкуро и достал спрятанный за ладонью мизинец: — А еще ты сказал, что любишь меня.