Самый близкий человек

Варя окинула критическим взглядом своё отражение в трельяже и на всякий случай ещё раз коснулась напудренной пуховкой щёк. Белки глаз, конечно, всё равно красные. Но что поделать? Наоборот, было бы странно, если бы она не плакала после смерти мужа. А так вроде и ничего. Синяки под глазами удалось запудрить. Сами глаза благодаря начернённым тушью ресницам кажутся ярче — скорее зелёными, чем серыми. И морщин почти нет. Будем честны: пятьдесят лет ей ни за что не дать, большинство женщин в этом возрасте гораздо старше выглядят. Может, этим генералу и приглянулась? Хотя и ему шестьдесят не дашь… Помада?.. Да, можно. Ту, импортную; от неё ещё немножко осталось. И духи, которые подарил Володя. «Шанель №5»; до этого она ими душилась, только когда с Володей в кино или в театр ходили. Варя прерывисто вздохнула. Уронила тюбик помады на подзеркальную тумбочку, поспешно заморгала, боясь снова расплакаться. Нельзя, ведь уже накрасилась… Всё равно мысли возвращаются к Володе. Всё равно. Несмотря ни на что. И никакими прихорашиваниями себя не отвлечь. И прогулкой с вдовым генералом по парку — хоть бы не кукситься во время прогулки, раньше они по этому парку с Володей гуляли… Хотя генерал, пожалуй, поймёт. Да и в самом деле — совсем недавно ведь она мужа похоронила. Поначалу даже не хотела с генералом встречаться. Уговорили дети; сказали: мама, ты молодая совсем, что, ещё пятьдесят лет по папе плакать будешь, столько же, сколько уже прожила? Подумай сама: разве бы он хотел, чтобы ты по вечерам одна перед телевизором сидела да над его фотографией слёзы лила? Это оказалось решающим аргументом. Да, конечно, Володя бы не хотел. И дети понимают — и выросли уже давно, и отдельно живут. Так чего бы, в самом деле… Варя ещё раз посмотрела в зеркало, наконец подкрасила губы и стала надевать берет. Сдвинула набок, поправила украшавшую его чехословацкую брошку с лунным камнем, красиво поблёскивающую на фоне чёрной шерсти. И вдруг плеснуло на секунду злое, отчаянное, весёлое, то, от чего аж сама похолодела: а и не заслужил Володя, чтобы она по нему убивалась. Да, хорошо жили, любили друг друга, да, безумно жаль, что в пятьдесят два года от второго инфаркта умер, но если разобраться — а она ли для него самым любимым человеком была? Нет ведь. А значит, второго счастья вполне заслуживает. Подумала — и сама испугалась. Обругала себя: да что такое, Варвара, с ума ты, что ли, сходишь? Не ревновала мужа, даже когда Жеглов был ещё жив, когда Володя с ним в старой коммунальной квартире ночевал чаще, чем дома с тобой, — а теперь, когда уже обоих в живых нет, вдруг надумала? И вообще… это ведь не то же самое, как если бы Володя к другой женщине ходил. Другую женщину она бы ему ни за что не простила — скандалить бы не стала, но на развод бы подала сразу, как только узнала, а если бы узнала до того, как расписались, то просто бы бросила. А это… это же другое. И даже то, что в старой коммуналке Володя ночевал чаще, чем в их новой квартире, — так коммуналка и к Петровке ближе, а он обычно допоздна работал. И им с Глебом всегда было что по работе обсудить, хоть и перед сном. И всегда Володя ей с работы звонил, чтобы не волновалась, предупреждал, что у Глеба заночует. Глупо ревновать. Что она, смогла бы заменить Глеба Жеглова? И он бы её не смог. И Володя их обоих любил. Просто… по-разному. Если бы её не любил, она бы чувствовала. Женщины такое всегда чувствуют. Так же, как если муж изменяет с другой — но другой женщины, кроме неё, у Володи никогда не было. А то, что с Глебом, это не измена. И снова плеснуло отчаянное, непривычно-злое: а если бы ему выбирать пришлось? Между вами? Кого бы выбрал — знаешь ведь? Чуть не затрясла головой, отгоняя непрошеные мысли. Глупости, глупости. Кто бы выбирать заставил? Она? Или Жеглов? Ведь даже когда все в одной комнате жили… Нервы шалят. Расклеилась ты, Варвара, вот и лезет в голову всякая чушь. Надо какие-нибудь успокоительные капли купить. Ладно плакала, а тут ещё и мысли дурацкие. Ведь правда, не ревновала она никогда. Хоть и поняла быстро: что-то есть между Володей и Глебом Жегловым, что-то помимо обычных товарищеских отношений. Поняла ещё до того, как расписались и съехались. Была бы против — отказала бы ведь. Но не отказала. Не до конца понимала, и не говорили они об этом с Володей вслух — но приняла она их с Жегловым отношения как что-то, что было неотъемлемой частью Владимира Шарапова. Володя не смог бы без Глеба. Дважды у них серьёзные размолвки случились, и каждый раз он ходил как в воду опущенный, и Варя его успокаивала, и как-то так случалось, что каждый раз после разговора с ней он с Жегловым мирился… И она радовалась. Радовалась, что Володя снова счастлив, что снова всё хорошо. Если бы ревновала — с чего бы ей было радоваться? И когда десять лет спустя Жеглов погиб при исполнении, какая-то частичка души — хоть и говорят учёные, что нет её, души, — умерла и в Володе. По-прежнему они жили вместе, по-прежнему он любил её, Варю, — но часть его умерла в тот момент, когда Жеглов истёк кровью у него на руках. Что ж, теперь… теперь они вместе, да?.. Варя посмотрела на часы. Можно ещё несколько минут посидеть. Хорошо, что она начала собираться заранее — так лучше, чем опаздывать и спешить. Воспоминания опять накатили волной, но поскольку слёзы на глаза больше не наворачивались, Варя решила позволить себе повспоминать. Поначалу, когда жили в коммуналке все вместе — Варя сама не дала Жеглову съехать, ну правда, нехорошо же человека выгонять, — было, конечно, тесновато. Но Жеглов и соседом был — аккуратнее и чистоплотнее не придумаешь, и к Пете как родному относился, впору было подумать, что они его втроём усыновили… Вот то-то и оно, что втроём. У Вари ещё тогда мысли мелькали, что живут они как одна семья. Но — если бы действительно были Володя с Глебом просто товарищами, разве было бы иначе? И никто ведь ничего не знал, это главное. Спорили даже, какое слово Петя скажет первым — «папа», «мама» или «дядя». А Петя не дал выиграть спор никому из них — первым сказал на общей кухне «деда» и потянулся к Михал Михалычу. Жеглов ещё хохотал, что это Петька им троим назло; а Михал Михалыч растрогался прямо до слёз. А по ночам… Варя понимала: Володя выскальзывает из их кровати и уходит на цыпочках за занавеску к Жеглову, думая, что она уже спит. Иногда и вправду спала (да и не каждую ночь он уходил), — но не всегда. Иногда засыпала после его ухода сразу — все они уставали за день. Но бывало и такое, что успевала услышать. Шорох за занавеской. Тихий шёпот. Скрип диванных пружин под весом двух тел. Что та занавеска? За ней, конечно, переодеваться было удобно или что-то такое, но звуки она ведь не скрадывала. А впрочем, все так жили. Даже если у других не было… такого, как у Володи с Глебом. Слышно было даже, как Жеглов коротко сплёвывал в ночной тишине, как Володя потом приглушённо охал и Жеглов шипел: Володя, ну тихо ты, Варвара же спит… Варе даже хотелось крикнуть на это: да не сплю я. Но — как такое крикнешь, да и к чему? Дескать, можете громче, всё равно как мыши у вас не получается? Или, наоборот, прекращайте срам свой? Стыд бы один вышел. Не от тех звуков, что она слышала, а если бы сама голос подала. Так и засыпала под возню за шторой. Смутно думала: наверное, ненормально это, она тоже, выходит, ненормальная, раз спокойно засыпает, не краснеет даже? Раз возня мужа с Жегловым ей даже чем-то уютным начала казаться — вроде как если за окном автомобиль проедет или трамвай прозвенит? А впрочем, кто его знает, что нормально, а что нет. Когда Варя ещё с родителями жила, слышала, как мать с соседкой других соседей обсуждали. Тоже жили там жена с мужем и товарищ мужа — совсем как у них, — вот только про ту семью слухи ходили, что, дескать, женщина эта с обоими мужчинами как с мужьями живёт. И всех троих всё устраивает. Варя ту соседку видела — красивая, нарядная, моложавая. Муж её, казалось, без памяти любит, товарищ мужа тоже как галантный кавалер себя вёл, между собой двое мужчин не ссорились. Может, и правда?.. Но — кто докажет? И ненормальные или нет, а разве не лучше были те соседи каких-нибудь запойных алкоголиков? Вон как Семён, Шурки Барановой муж, только Жеглов на него управу и находил… Потом у той женщины муж на фронте погиб. Товарищ его живым вернулся, только правый рукав пустой от самого плеча. В разных частях они были, так что даже не на глазах друг у друга… Ну, погоревали — а потом товарищ на вдове друга и женился. И жили ли они до войны втроём, душа в душу, — теперь никто, кроме них двоих, не знает, а третьего в живых нет. Или другой случай. У Вари две сокурсницы были, весёлые смешливые девчушки, из тех подружек, про которых говорят «не разлей вода». Парни за ними, конечно, ухаживать пытались, но они никому предпочтения не отдавали, а всё шутили, что после института вместе поселятся, «зачем замуж выходить, а так будем вместе хозяйство вести и в каждую получку есть торт с шоколадной верхушкой». Все думали: не всерьёз они это, а война закончилась, девушки из института выпустились — и правда вместе поселились. Оно, конечно, после войны мужчин меньше стало, но уж такие хорошенькие да хохотушки всё равно могли бы любых очаровать… Варя у них пару раз в гостях была. В комнате чистенько, кружевные накрахмаленные салфеточки везде лежат, фарфоровая балерина на комоде стоит. Диван и полуторная кровать — совсем как у Володи с Глебом. И поди пойми… может, они, эти девушки, тоже?.. Хотя Варя, если подумать, сплетни никогда не любила. Пусть все живут как знают, лишь бы несознательную антиобщественную жизнь не вели. А то, что в их комнате на Сретенке происходило — только их тайна. Их троих. К счастью, никто ничего не подозревал. И Варю никто бы не заподозрил, что она с двумя мужчинами живёт. Рядом с Жегловым, если подумать, жену или любовницу вообще сложно было представить; он даже на вечер в клубе, на котором Варя впервые танцевала с Володей, привёл в качестве спутницы свою вдовую сестру, Любу. Всем говорил, если спрашивали, что одинокий волк и давно на работе своей женился, на женщин времени не находится, — все и верили… Но без любви никто не может. Всё равно. Варе, во всяком случае, так казалось. Так они и не говорили о своей тайне вслух. Кроме одного раза — Варя с Володей уже переехали на новую квартиру, и вот однажды пригласили Жеглова поужинать и заночевать, Петю и Лену на ночёвку к Вариным родителям отправили… Ужин шёл как обычно — смеялись, шутили. А потом Володя вышел ненадолго из комнаты, а Жеглов вдруг нагнулся к Варе. Накрыл её лежащую на столе руку большой тёплой ладонью, слегка сжал, заглянул в глаза. — Спасибо тебе, Варвара, — говорил он серьёзно и тихо, и Варе в первую секунду показалось, что за ужин благодарит, но — уж больно серьёзно… — Без тебя мы бы с Шараповым пропали. И тогда Варя поняла. Вспыхнула, замотала отчаянно головой, чуть не растрепав завивку. — Я бы никогда, — быстро, боясь, что вот-вот войдёт в комнату Володя и разговор станет совсем неудобным, сказала она. — Никогда, никому… даже если бы у нас с Володей не сложилось… — Знаю, — всё так же спокойно и серьёзно, по-прежнему не выпуская её руку, сказал Жеглов. — Поэтому и благодарю. Варя покраснела ещё сильнее. Что ни говори, а всегда умел Глеб Жеглов так похвалить и поблагодарить, что — вроде бы и ничего особенного не сказал, а дороже его слов для тебя ничего нет. И на Варю это его обаяние действовало, и на подчинённых, и на всех вокруг. Зашёл в комнату Володя, посмотрел на обоих, сел рядом с Варей, поцеловал в щёку. — Секретничаете? Варенька, ты чего разрумянилась? Жеглов засмеялся. — Да я, Шарапов, Варваре твоей сказал, что ужин — объедение, а она покраснела, будто ей орден вручают. Ты что, совсем жену не хвалишь, что она любому доброму слову так рада? Володя тоже засмеялся. — Почему же, — сказал он, — хвалю. Только ты для неё всё ещё «товарищ капитан» и самый главный начальник, а я — так, рядом постоять вышел. На мои похвалы чего ж краснеть. Тут уже засмеялись все трое, и разговора с Жегловым наедине будто и не было. Но Варя его запомнила — и знала, что Жеглов слов на ветер никогда не бросал и зря не стал бы благодарить. …Ту ночь, когда Жеглов погиб, Варя тоже помнила очень хорошо. Ей позвонили, вырвав из зыбкого, неглубокого сна — она всегда плохо спала, когда Володя был на операции… — Варвара Александровна?.. — в трубке потрескивало, мужской голос был далёким и глухим — и спросонья Варя не могла его узнать. Кто-то из сослуживцев Володи… кажется. — Да, — ответила она, и пластмассовая трубка телефона в руке стала ледяной, будто металл на морозе, а горло сдавило комом. — Да, я. — Варвара Александровна… — голос в трубке мучительно пытался подобрать слова, и от этого становилось всё хуже, и пульс начал биться в висках. — Тут такое дело… — Что с Володей?! — теряя контроль, пронзительно закричала Варя и сжала трубку до боли. Успела подумать: хорошо, что Петя с Леной снова у её родителей ночуют, не хватало их таким ужасом среди ночи разбудить… — Да нет! — голос, кажется, испугался и начал говорить чуть увереннее. — Муж ваш в порядке. Ну, как в порядке… не ранен. И тут Варе всё стало ясно. Всё — или почти всё. — Жеглов? — спросила она быстро и отрывисто. Граничащее с истерикой состояние прошло, теперь она могла говорить спокойно — но трубка по-прежнему была холодной как лёд, и Варя всё ещё боялась за Володю. Пусть и иначе — но, кажется, не меньше. — Да. — Ранен? Тяжело? — Варя уже начинала злиться, вспомнила, как сама служила в милиции, как получила сержантские погоны… да ни одна из её знакомых девчонок, когда носила форму, так не мямлила! Кто ей вообще звонит? Какой-нибудь первогодок? Или… или он просто в шоковом состоянии, поэтому и слов найти не может?.. — Нет, — ответили в трубке, и Варя поняла, что сбываются худшие подозрения, и тяжкий холод разлился уже и в груди — небезразличен был Жеглов и ей, нормально там или ненормально, но правда они за эти десять лет всё равно что одной семьёй стали… — Убит. При исполнении. — «Скорая» не успела? — машинально спросила Варя, тут же мысленно обругала себя за глупый вопрос и исправилась: — Сразу, да?.. — Почти, — ответил голос. — У Шарапова на руках кровью истёк… за минуту. Руку в агонии свело… у Шарапова на запястье… еле пальцы разжали потом… Телефонная трубка налилась свинцом. Володя держал Глеба, когда тот умирал… Глеб цеплялся за его руку… и теперь Володя — где-то там — один… — Мне надо к Володе, — сказала Варя, и голос прозвучал резче, чем она хотела. — Немедленно. — Такси не вызывайте, Варвара Александровна, — произнёс голос. — Ждите. Я за вами заеду. Я мигом. Гудки. Даже не представился… наверное, она должна его знать?.. А может, и знает. Просто не получается сейчас вспомнить. Варя продолжала стоять у тумбочки с телефоном, держа в руке трубку и слушая отдалённые гудки. Надо одеваться… собираться — сказал ведь, что заедет мигом… Жеглова больше нет. И что теперь, радоваться она, что ли, должна, что Володя всё время будет дома ночевать?.. Да чему тут радоваться. Даже если были бы её отношения с Глебом хуже — а ведь не были. Варя стояла, не в силах пошевелиться, и понимала, что в её жизни без Глеба Жеглова тоже возникнет пустота. Как ни крути, а ей он тоже был близким человеком. Да что там — весь МУР пустоту ощутит. А уж каково сейчас Володе… Варя наконец отмерла, метнулась поспешно за одеждой и вдруг с ужасом подумала: надо было сказать, чтобы у Володи табельное оружие отобрали. Только на эту ночь. Нет, не на всю ночь — до того момента, как она, Варя, рядом окажется. Трудно, конечно, представить, чтобы ему в голову пришла глупость застрелиться, но говорят ведь, что, когда человек в шоке, что угодно может натворить?.. Но ничего не случилось. За Варей заехали, отвезли её к Володе. У него в ту ночь глаза совершенно страшные были — одновременно и пустые, и будто… будто способен он был — не застрелиться, но выстрелить в того, кто застрелил Глеба. И синяки на запястье наливались — должно быть, от пальцев Жеглова. Варя тихонько продела руку под его локоть, молчала, старалась быть рядом, но не мешать — и к утру жуткого взгляда у Володи уже не было. Осталась только тоска. Горевали по Глебу они оба, да и дети их тоже; но в Володе правда будто умерло что-то вместе с Жегловым. Хоть и продолжали жить душа в душу, хоть и никогда не забывал он Варю чем-нибудь порадовать, но — она чувствовала. Говорят, женщины всегда лучше чувствуют. Ревности она по-прежнему не ощущала. Не ревновала к живому, так не начинать же к мёртвому?.. После Глеба у Володи мужчин не было, Варя точно знала, но ничего не хотела сильнее, чем повернуть время вспять и сделать так, чтобы Жеглов выжил. Может, из-за его смерти у Володи и с сердцем плохо стало. Может, не от кофе и сигарет, как врачи сказали. Да и по тем вечерам, когда Жеглов в гости к ним приходил, Варя тосковала, чего греха таить. Как там принято говорить — друг семьи? Друг, да не только… Варе очень хотелось, чтобы Володя хоть раз выплакался — по-настоящему. Она бы обняла, прижала его голову к своей груди, погладила по волосам… Но он так ни разу на её памяти и не заплакал — не считая нескольких слезинок, которые уронил, когда произносил речь на похоронах Жеглова. Все присутствовавшие к тем слезинкам с пониманием отнеслись, но Варя знала — это не то. Но не уговаривать же ей было Володю — поплачь, я утешу, авось легче станет? Шли годы. И все бы сказали, что жили они с Володей лучше некуда. А что товарищ на службе погиб — ну так служба такая. И вот… и вот Володя ушёл вслед за Глебом. В ночь его смерти от второго инфаркта Варя разрыдалась в коридоре больницы, и дежурные медсестра с санитаркой, обняв её за плечи, увели то ли в сестринскую, то ли вроде того — она не обратила внимания. Скоро должны были приехать Петя и Лена, но всё не ехали… Медсестра с санитаркой обе были немолоды; возможно, одного возраста с Варей. Медсестра — стройная, сухощавая, с фигурой как у бывшей спортсменки или балерины и завитыми, выбеленными перекисью волосами; санитарка — крупная, ширококостная, с могучими руками. Медсестру звали Лидия Сергеевна, а санитарку — Клавдия Ивановна. Совместными усилиями они уговорили Варю выпить стакан горячего чаю с сахаром и даже впихнули в неё кусок мягкого серого хлеба. Варя постепенно успокоилась, утёрла слёзы; ждать детей здесь, в компании двух сердобольных женщин, было намного лучше, чем в пустом и холодном больничном коридоре. — Володя… муж мой в сознание не приходил? — спросила она. — Не знаете? Ничего сказать не успел? Варя сама не знала, что ожидала услышать. Может, что Володя её звал?.. — Сказал одно слово, — ответила Лидия Сергеевна. — «Глебушка». Это кто, сын ваш? Или брат его… мужа? — Нет, — Варя покачала головой и чуть не усмехнулась сквозь слёзы — в самом деле, да с чего она ожидала, что на пороге смерти Володя будет думать о ней?.. — Сына Петей зовут… братьев нет… Это товарищ его. Володи. Лучший друг. Он при исполнении погиб… давно уже. Про себя подумала: товарищ, да не совсем товарищ. А выходит, самый любимый человек. Не она… Что сказать, путались у неё мысли в ту ночь. Вроде и надо было думать только о том, что мужа потеряла, а думалось… обо всём. Лидия Сергеевна сочувственно и понимающе покивала, а Клавдия Ивановна, санитарка, шумно вздохнула и сказала: — Вон оно что. Ну, выходит, товарищ за ним и пришёл. — Клавдия Ивановна! — сердито взметнулась медсестра. — Опять вы со своими суевериями! Как не стыдно: в советское время, в лечебном учреждении, женщина только что мужа потеряла! — А я что? — невозмутимо пожала широкими плечами Клавдия Ивановна; Варе показалось, что спор касательно суеверий у этих двоих был такой же давний и не мешающий дружбе, как споры Володи с Глебом по поводу работы. — Я о том и говорю. Раз дружили крепко — значит, за товарищем в момент смерти и пришёл. Когда мы умираем, за нами самые близкие приходят, чтобы на тот свет отвести; а тем, кто здесь остался, они ангелами-хранителями становятся. Вот муж ваш, Варвара Александровна, товарища погибшего увидел, по имени и позвал. Ну, и ушли они, потому как срок пришёл. Лидия Сергеевна даже стукнула возмущённо кулаком по столу, но Варя замотала головой, успокаивая её. — Нет, Лидия Сергеевна, не надо… всё правильно. Я так думаю, Клавдия Ивановна права. Глеб за Володей пришёл. И теперь они… за нами, кто здесь остался, присматривают. Лидия Сергеевна только вздохнула — подумала, наверное, что взять с овдовевшей женщины, готова в любой мистицизм поверить, — а Варе от собственных слов вдруг стало легче. Не хотелось ей думать, что Володи теперь… совсем нет. А так — увёл его Жеглов, и сейчас они, может, покой живущих на земле мирных граждан берегут, как при жизни берегли… И не потому Володя в смертный час Глеба позвал, что её, Варю, совсем не любил. А просто увидел, вот и позвал. И ушли они, потому что час пришёл. — Присматривают они за нами, верно говорите, голубушка, — тут же подхватила Клавдия Ивановна, явно обрадованная тем, что Варя встала на её сторону. — Крылья у них появляются ангельские. Огромные, белые как снег… Вот когда шорох какой услышите или ветерок почувствуете — а шуршать-то вроде бы и нечему, и ветру неоткуда взяться, — значит, крылья это ангельские шумят. Их, хранителей наших. Варя невольно попыталась представить Володю и Глеба с огромными белоснежными крыльями за спиной, и эта фантазия оказалась настолько смешной и нелепой, что ей даже удалось улыбнуться. — Вряд ли они с крыльями, Клавдия Ивановна, — сказала она санитарке. — Им… им крылья не пойдут. Скорее уж форму наденут. Какой-нибудь небесной милиции. Сказка про небесную милицию получилась ещё более нелепой, чем про ангельские крылья, но Варе в неё почему-то верилось больше. — А может, и так, — охотно покивала Клавдия Ивановна. — Крылья-то — это мы думаем, что крылья. А так-то ангелы небесные нам на глаза не показываются, даже и те, что хранители. Лидия Сергеевна молча покачала головой, но спорить не стала. Видно, подумала, что каждый утешается чем может. Посидели они втроём ещё какое-то время, потом за Варей приехали дети… …Варя встряхнула головой и снова посмотрела на часы. Всё, пора. На свидание. Пора на свидание. Как странно. Но Володя был бы за неё рад, правда?.. И всё равно… в смертный час позвал… не её. Да и ночевал чаще с Жегловым… Ревность, которой Варя никогда не испытывала в их странном трио, так и не появилась — только лёгкая, какая-то светлая грусть. Принятие. Она поправила выбившуюся из-под берета прядку и поднялась со стула. — Я знаю, что вы ромашки любите, Варвара Александровна. Но сейчас не сезон, поэтому астры купил. — Ничего, — Варя улыбнулась, посмотрела на генерала поверх разноцветного букета. — Мне нравятся астры. Правда. Вспомнилось: Володя её подарками по возможности всегда баловал, а вот цветы покупал почему-то редко. Свои любимые ромашки она чаще всего покупала сама; приносила домой огромную охапку, протягивала её Володе, они оба смеялись… — Мы в этом парке часто с мужем гуляли, — сказала она вслух. Снова взглянула поверх букета: может, зря Володю упомянула?.. Но нет, генерал смотрел с пониманием, сочувствием и лёгкой улыбкой. Улыбка у него была очень приятная, и в уголках глаз от неё собирались морщинки. — Сильно по мужу грустите? — спросил он, чуть помолчав. — Грущу, — призналась Варя. — Но… уже легче, чем поначалу. Да и если подумать… сейчас он с самым близким своим человеком. Она сама не знала, зачем произнесла эти слова. Нет, разумеется, не собиралась никому выдавать тайну Володи и Глеба — не выдала при жизни, а сейчас-то чего?.. Но захотелось сказать об этом… хоть что-то. От собственных слов на душе просветлело ещё больше. Словно сбросила груз, приняла всё окончательно. — С самым близким человеком?.. — генерал, казалось, подбирал слова. — Вы хотите сказать… Варя подумала: вдруг он решил, что у Володи была любовница и она пытается об этом рассказать? Это предположение было по-настоящему неприятно — при том, что никогда она не считала для себя неприятной тщательно скрываемую правду, — и поэтому у неё вырвалось: — С Глебом Жегловым. Снова метнула быстрый взгляд поверх головок астр. Не слишком ли много сказала? Ведь нет же?.. — А, — на лице генерала отразилось облегчение, и Варя окончательно успокоилась: правда так и не выплыла наружу, она не проговорилась, никому не приходило в голову… то, что осталось в прошлом. — Да, слышал про их дружбу. Бывает, бывает, что боевой товарищ ближе, чем даже любимая женщина… Случается даже, что жёны к друзьям ревнуют. Всё та же понимающая улыбка. Он правда думает, что понимает. И от этого понимания становится теплее, хоть и хорошо, что понимает не всё. — Я не ревновала, — честно сказала Варя. — Это… это ведь другое. Лучшая ложь — когда говоришь правду. И какая разница, если эту правду каждый понимает по-своему? Выходит, что и не солгала. — Конечно, — охотно согласился генерал. — Тем более что в МУРе вместе работали, от этого дружба ещё больше крепнет. Он говорил спокойно, уверенно, и Варе почти начинало казаться, что так и есть. Глеб был Володе ближе, чем она, потому что вместе работали. Разве нет? Даже генерал так считает. Сама-то она из милиции почти сразу после войны ушла, от их работы была далека… И вовсе не в том дело, что её Володя меньше любил. — У вас такие близкие друзья есть? — спросила она. — Не настолько, — генерал с улыбкой покачал головой. — Не всегда с боевыми товарищами так крепко сдруживаешься. Ну да. И ещё реже бывает… такое, как у Володи с Глебом. — Варвара Александровна, а пойдёмте лимонаду выпьем? — Пойдёмте, — согласилась Варя и с удивлением услышала в своём голосе весёлые нотки. Красота осеннего парка и идущий рядом спутник странным образом изгоняли из сердца пустоту, оставшуюся после смерти Володи. И казалось, что за ними и вправду наблюдают два ангела-хранителя. …В форме небесной милиции.