Мне не нравятся гейские шутки

На запястье чёрная резинка, обхватывает кость упругими кольцами. Волосы у него примерно по плечи, собирает их, когда прикуривает. Адиль смеётся лающе, устало, тревожно. От его смеха становится как-то нехорошо. Он прослыл человеком с которым нужно быть аккуратнее, но некоторым на это плевать. — Да он с трёх раз в кольцо не попал, — смеётся Сабуров, разговаривая в гримерке после отснятого шоу, — какой баскетбол? Там по росту даже не получается. Нурлан дёргает головой, поворачиваясь к собеседнику и хлопает его по бедру, обнажая неровные зубы. Они на разных краях одного чёрного и мягкого дивана, Адиль приподнимет вверх козырёк кепки и сцепляет пальцы в замок, пока он пытается по-хорошему. — Да я обычно попадаю, — вяло отмахивается Жалелов. — В очко? Брат, базара нет, по очку ты, может быть, не промахиваешься, но мы про кольцо говорим, да. Следи за разговором, пожалуйста. Адиль пытается открыть рот, но Сабуров опережает: — Спасибо потом скажешь. Рот закрывается. Нурлану можно немного больше, чем остальным. Обычно Жалелов покрывает хуями любого, кто хотя бы иронически моргнёт в его сторону, а тут схавал незамаскированный стёб. Только не в его стиле глотать и улыбаться. — Бля, как меня бесят эти гейские шутки, ебать. — Жалелов морщит лицо, поудобнее располагаясь на диване. Закидывает щиколотку на колено, снимает кепку и приглаживает свободной рукой затылок. — Ну, женись тогда, раз не нравятся. Какая. Язвительная. Сука. Жалелов смотрит таким взглядом, который обещает быструю, но болезненную смерть. Нурлан игнорирует, продолжая шутовать перед звукорежиссерами и операторами. — Тебе бы эту, бля, — Адиль щёлкает пальцами, — шапку и висюльки эти ещё… — Колпак и бубенцы, брат. — Нурлан парирует тут же, приглаживая выбившиеся из укладки чёрные пряди. Жалелов уже взбешён не на шутку. Люди в комнате как-то неуверенно давят лыбу, стараясь спрятать её в кулаке или кружке, чтобы Адиль не увидел. Все боялись его гнева. Все лизали ему жопу. Нурлану было похуй. Сабуров видел его слабости, знал, что он не умеет смеяться над собой, понимал, что боится быть осмеянным и продолжал давить ровно до той точки, до которой можно щёлкнуть по самолюбию и ничего не сломать.