Грязные перья

      Тьма наступает, тянется к свету, когтями, перебирая скользит по светлой форме, оставляя чёрные пятна, метки.       Жильбер улыбается, отряхивает плечо, смахивает; от мягкого прикосновения масса шипит, растворяется, скалится  — прежде, чем накрыть тонкие пальцы, укусить холодом и вновь отступить.       — Его душа принадлежит мне, — руки выскальзывают из тени за спиной Лафайета, крепко обхватывают, сжимая, притягивая к выступающему телу.       — Контракт, — осторожное, нежно-укоряющее напоминание.       — Мой контракт, — рычащее недовольство.       — Существуют правила, — выпрямившись, Жильбер протягивает ладонь, кончиками ищет морду, ласкает подбородок, почувствовав дрожь торопливо отпускает; переступать установленную границу было бы глупо.       — Правильный, — беззлобное замечание.       Шорох — тень смещается, пульсируя обходит, окончательно сформировавшись, приняв человеческий облик, застывает перед Лафайетом, пробует заглянуть в глаза.       — Ваше Превосходительство, — тревожный выдох, подозрение.       — Маркиз, — мягко протянул Вашингтон, — Я бы хотел поцеловать вас, если позволите, — тон меняется; очевидная ловушка, притягивающий блеск бездны.       — Демоны спрашивают? — фыркнув, Жильбер тревожно-инстинктивно отстраняется, прячет взгляд.       — Мне нравится получать разрешение света, — дыхание обжигает, кажется от каждого выдоха в комнате становится темнее, как зимней ночью.       — Я согласен, — кивок.       — Чудесно, — рокочущий смех, скрип невидимых перьев, мягкое движение вперёд — быстрое, ощутимое прикосновение сухих губ к правой щеке.       Прозрачное признание.       — Спасибо, — крошечное, виноватое признание сомнений.       — Вы ожидали иного? — хриплая обида.       — Возможно, — в груди становится легче, тяжелая нить обрывается.       — Грубо, — образ двигается, перекатывается — силуэт сужается до пульсирующего комка, прежде, чем окончательно обратиться в зверя.       Чёрного пса — крепкая гончая, граничащая своим цветом с мраком комнаты.       Золотые глаза были единственным, что позволяло различить её.       — Прости, — пугливый инстинкт.       — Близко, — клыки поднимаются в улыбке. Переступив зверь уходит, растворяется, возвращается к призвавшему его.       Неразличимый для чужих глаз, собственнически, опустив голову устраивается в ногах — он не отступит, даже, если белоснежное оперение, набравшись смелости предательски прикроет Гамильтона от расплаты.       Он никогда не нарушит обряд клятвы контракта.       Ядовитая, искренняя честность — порождения тьмы плохие лжецы.       И Лафайет в глубине своей пылающе-чистой души понимал — это лучше всех.