Докажите!

      Сегодня Евгений пребывал весьма в хорошем настроении и был готов ещё с самого утра ставить на место всех зазнавшихся болванов. Даже интервью в студии с многочисленным народом в прямом эфире его не пугало, и публицист, напевая мотив «Non, je ne regrette rien», направлялся в сторону кулис. Знакомые лица кивали в знак приветствия, точнее только некоторые; кто-то наоборот отворачивался, всем своим видом показывая пренебрежение. Впрочем, Понасенкову было плевать. Сегодня ничто не омрачит его триумф над дешёвыми подлецами.       Ах, эта студия… Сколько же здесь было криков, споров, даже драк и в итоге его побед? Уже не счесть.       «Даже приятно возвращаться сюда спустя некоторое время», — поймал себя на мысли Евгений и шагнул в закулисье, где во тьме можно было угадать смутно различимые силуэты ведущих с листами в руках, перечитывающих сценарий, дабы уложиться в экранное время. — Евгений Николаевич, это вы? — позвал его кто-то. — А, здравствуйте, здравствуйте! Пройдите, пожалуйста, в гримёрную, вам подправят образ. — Благодарю, но не стоит, — ответил Понасенков в своей благородной манере, — я лучше прочту ваш сценарий. Ну-с, что тут у нас?       Он пробежался взглядом по тексту, заранее придумал, что будет отвечать на определённые вопросы, и вручил ведущему листы обратно. — Так, понятно. Ничего нового. Опять что-то про политику, — и, напевая, направился в зал (уж очень был в хорошем настроении): — Avec mes souvenirs, J'ai allumé le feu… Mes chagrins, mes plaisirs, Je n'ai plus besoin d'eux…       Все расположились на своих местах в студии. Ведущий нервно поправлял галстук и периодически делал из бутылки с водой небольшой глоток. Вторая ведущая постоянно смотрелась в зеркало, заправляла за ухо волнистую прядь, чтобы та не падала на микрофон, и украдкой поглядывала на Евгения. Тот был спокоен, лишь оглядывал помещение, которое напоминало о былых конфликтах и разоблачениях, и своих оппонентов — других приглашённых, с которыми будет вестись обсуждение, определённо чувствуя себя как рыба в воде. Вот закончится эфир, и можно будет идти гулять по прекрасным улицам Петербурга, пройтись по набережной, может, даже заглянуть в ресторан. Пускай, на улице не очень хорошая погода — пасмурно, как обычно, но и это не проблема. Конечно, не Самара, но всё же… Публицист мог ещё долго размышлять о том, что сделает, но из этих раздумий его вывел голос оператора: — Минута до эфира.       Ожидание — самое волнительное. Настоящих зрителей на местах не было, лишь подставные лица, которые должны лишь хлопать по чужой указке. Перед ними нестрашно ошибиться, но вот камеры и прямой эфир — другое дело. Тут если неверное слово само по себе вылетит — ничего не забудется, придётся потом ходить извиняться перед всеми или вообще…       Евгений Николаевич равнодушно дожидался, когда ведущие закончат говорить, чтобы наконец вступить в обсуждение. О, это было по его части — глаголом жечь сердца людей, или точнее, поражать противников точным словом прямо в сердце. И тема зашла как раз такая, что молчать было попросту варварством. — Эта женщина и политика — разные вещи! Я не спорю, есть некоторые умные личности, которые что-то понимают… Вот к примеру, Елизавета вторая, Екатерина первая… Но вот эта особь глупа, как пробка! И надо же, лезет, чёрт побери, в государственные дела, лезет! Нет, ну вы посмотрите! — возмущался Понасенков, постоянно перебиваемый одним из приглашённых. И он даже не замечал, как ведущая смотрит на него, улыбаясь совсем незаметно, краешком рта. — Евгений Николаевич, откуда такое враждебное отношение к женщинам? Вам должно быть вообще всё равно, кто там лезет в политику — женщина или мужчина, — неожиданно заявила она и вдруг добавила: — Вы что, гей?       Это не вышло незамеченным, и зал притих. Кто-то с передних рядов, явно не ожидавший такого, начал роптать. Эфир пошёл не по сценарию. Даже неугомонный противник Понасенкова замолчал и уставился на ведущую. Все взгляды в студии переместились на неё, а затем на Евгения, ожидая ответа. Оператор за кадром тихо присвистнул и пододвинулся чуть ближе, чтобы уловить каждое слово из оправдания историка. Надо сказать, многие в этом зале недолюбливали публициста за «чрезвычайно раздутое самомнение», а также за отличную способность переводить разговор в свою пользу. А этот вопрос заметно склонил чашу весов в их сторону, заставив Понасенкова подбирать выражения.       «Женя, скажи честно, тебе же нравятся девушки?» Данные слова уже отпечатались в сознании и были хуже горькой редьки. И мать, и отец спрашивали у сына, не гей ли он, на протяжении пяти лет. Потому, что в университете, пока остальные студенты ходили на вечеринки парами, всячески отрывались и пили, он учился, не задумываясь о «спутнице жизни». И Понасенкова очень раздражало такое любопытство, хотя родителям он старался не дерзить. Всегда отвечал что-то вроде: «Да, мам», но здесь на кону — честь. И просто так отмолчаться не выйдет. — Да, Евгений, кстати. Я думаю, всем зрителям будет очень интересно узнать… — поддержал коллегу второй ведущий, наблюдая за реакцией гостя. — Господа, не думаете ли вы, что этот вопрос в данной ситуации не совсем корректен? — Вы ещё про восьмую симфонию Чайковского спросите. Знаем мы ваши фокусы! Просто не хотите говорить, уходите от ответа. — Нет, я не гомосексуалист, если вам так хочется узнать. — А доказать можете? Докажите!       Ведущая разошлась. Такое в сценарии программы неприемлемо, хоть отклонения от него были допустимы… Второй ведущий незаметно толкнул коллегу в бок и прошептал, отодвинув микрофон: — Юля, ты что творишь? Спросила один раз и хватит! Возвращайся к прежним репликам, живо! У нас эфир! — Как я вам должен это доказать? Вот как вас зовут, скажите? — тем временем продолжал возмущаться Евгений Николаевич такой наглости. Он спорил уже не с оппонентами, а с этой наглой ведущей. — Юлия Алексеевна. — Так вот, послушайте, Юлия! Почему мне должно быть всё равно на то, кто управляет нашим городом, областью, государством? Вы понимаете, что…       Юлия молчала и уже в открытую разглядывала Евгения Николаевича, пока тот говорил и активно жестикулировал. Да что там говорить, провокационный вопрос точно не был случайным. Это была проверка. Ведущая никак не могла сосредоточиться, и её взгляд всё время возвращался к специальному гостю. О, Евгений идеален, даже сейчас, когда ругается на неё. Высокий, аккуратно одет, ведёт себя прилично, при этом умудряется дерзить, но так тонко, что никто не посмеет назвать это хамством. Одет в прекрасный синий костюм, идеально причёсан. Как бы она хотела оказаться его невестой или женой!       Но ничто не вечно. И интервью завершается. Гости и зрители расходятся. Вот-вот хлынет дождь, нужно успеть добраться до дома, чтобы не попасть в неприятное положение. Первые капли предстоящей грозы упали на крышу, а ведущая всё стояла, облокотившись на кафедру. — Юля-я! Ты чего, уснула? Все уже ушли, интервью закончилось! — девушку кто-то тряс за плечо. — Давай топай домой! — А? — она недоумённо уставилась на коллегу, часто-часто моргая. — Я не сплю. Всё закончилось? Уже? Хотя… Стой, я что, так весь эфир простояла? — Не знаю, — хохотнул тот, — я вообще всё время в потолок смотрел. Глаза закатывал от выходок этого выскочки Понасенкова. Потом на тебя глянул, ты улыбалась, но как бы разумно, с открытыми глазами. Ну и всё, думал, ты в адеквате, а ты уснула… — Да нет, я не спала! Я же слышала крики ваши. Тут попробуй глаза закрой — налетят, в горло вцепятся! — Придёшь потом, посмотришь со стороны. Запись крутить будут по нашему каналу. А я полетел, а то сейчас дождь ливанёт, — мужчина второпях накинул куртку и скрылся в дверях, махнув рукой: — До скорого!       И Юлия осталась одна в студии. Было тихо, лишь дождь стучал по крыше. Опустевшие зрительские места, одинокая аппаратура, погасшие экраны… В коридоре тоже ни души. Цоканье каблуков отдаётся от стен многократным эхом. Даже уборщица куда-то девалась. — Опять домой свалила, — зло прошептала девушка, переступая через разводы на полу около кулера. — За что ей вообще платят? — А вам за что? — вдруг возник в дверном проёме Евгений. — За то, что хамите гостям и отрицаете их мнение? — А вы тут откуда взялись? — ведущая огляделась на сто процентов уверенная в том, что его здесь не было. Публицист же галантным жестом открыл ближайшую дверь и жестом пригласил Юлию войти, мол, поговорить надо. — В коридоре нас могут слышать. — Но тут же никого…       Понасенков взял девушку за локоть и как бы подтолкнул к двери. Это была гримёрка. На столе даже лежала открытая пустая пудреница, а подсветка на зеркалах была включена, словно кто-то спешно покинул помещение, не соизволив всё привести в порядок. И не успела Юлия обернуться, как дверной замок щёлкнул, убивая всякую возможность сбежать. — Что вы…       И прежде чем мысли успели вернуться из далёких путешествий, Евгений оказался у стола, рядом, причём настолько близко, что Юля почувствовала слабый аромат дорогого парфюма. И нахлынула беспомощность. Она почувствовала, что сдается, а пол под ногами как будто шатается, хотя землетрясение в этом городе было в последний раз несколько лет назад. — Неужели вы действительно думали, что я гей? И даже доказать попросили? Докажу! И докажу! — пламенный поцелуй прозвучал на губах, и прежде чем отдаться во власть закрутившего её вихря, Юля осознала, что тоже целует его. Как бы странно то не звучало. — Евгений Николаевич, — прошептала девушка, делая слабую попытку отвернуться, и тут же залепетала разные слова, первыми приходящие на ум, за которые потом ей будет стыдно. Но это будет потом…       Евгений немного отходит назад и несколько секунд лукаво глядит на ведущую, а потом неожиданно восклицает: — Какая же ты дешёвка! Проснись, ты поймана за руку как вор!       Эти слова громко раздаются в голове, ведущая резко распахивает глаза, даже воскликнув в лёгком шоке: — Что?! — Что значит «что»? — Понасенков стоял у кафедры, кажется, всё ещё объясняя ей о вреде и пользе от женщин в политике и экономике. — Вы меня слушаете вообще? Я говорил, что в целом уважаю женщин, но не тех, что лезут в управление, ничего из себя не представляя, и тем самым нанося ещё больше вреда и без того неустойчивой системе! А если вы солидарны с этой шавкой, то и медного гроша не стоите!       Взволнованный вид подставных зрителей, которые уже окончательно запутались, когда хлопать, а когда негодовать, а также обречённое выражение лица коллеги намекали на то, что всё пошло не по плану, и если дело не дойдёт до увольнения, то это интервью из зарплаты вычтется точно. И Юлия постаралась как можно лучше скрыть шок от того, что всё произошедшее — всего лишь плод воображения, но получилось плохо…       А в голове личный Понасенков, замахиваясь и всё грозясь ударить её своей книгой о войне восемьсот двенадцатого года, укоризненно повторял одни и те же слова: — Дешёвка! Шваль! Лицемерка! Шавка! Ты поймана за руку, ты проиграла!       Однако…