Побочка

      Она пришла в себя, когда ей плеснули в лицо ледяной водой и направили на неё лампу, горящую нестерпимо ярким белым светом, таким что глаза моментально заслезились. Ну, хоть не били, как в предыдущие разы, когда её возвращали в реальный мир оглушительными затрещинами, от которых голова моталась чуть ли не на сто восемьдесят градусов, и после продолжительное время стоял непрекращающийся звон в ушах.       Она не знала, кто они такие. Просто однажды вечером выйдя из замка и направляясь в «Moondance», она услышала шорох за спиной и, не успев обернуться, потеряла сознание от удара по голове. Пришла в себя с ногами, засунутыми в железные сапоги наподобие испанских, и с поднятыми руками над головой, связанными цепью, зафиксированной под потолком. А напротив неё развалившись в креслах сидели три человека, чьи лица терялись в темноте.       — Очнулась? Тогда продолжим нашу милую беседу.       Она застонала. Она не понимала, что они хотели от неё услышать. Они не задавали определённых вопросов, просто требовали рассказать. И им совсем не нравилось то, что она им рассказывала. Если сначала она еще пыталась хохмить, то после первого же удара хлыстом за саркастичный ответ она передумала. Когда после одного удара кожа лопается, и обнажается мясо, когда боль затопляет разум, а горло дерёт от крика, уже не до шуток. Ей потребовался один удар, чтобы понять, что чувства юмора у них нет, второй — для закрепления, что сарказм им тоже не нравится. А потом уже перестала считать, потому что её били за каждый ответ, что им не угодил. Иногда, между побоями и допросами, когда её оставляли одну, находясь в болезненном забытьи, она удивлялась, почему её так мало били по груди или животу, и почему большинство ударов приходилось на спину или лицо. Но удивлялась так, мимоходом, не заостряя на этом особого внимания. Куда как больше её интересовало, кто её похитители, зачем они это сделали, что они от неё хотят, и что с ней будет, когда (не «если») они получат желаемое.       — Говори.       — Господи, да скажите, что говорить, и я скажу!       Ей не надо было видеть их глаза, чтобы чувствовать, как они молча сверлили её взглядами. Самое ужасное, в них не ощущалось никакой агрессии или злобы, направленной непосредственно на неё, лишь холодный расчёт и лёгкое любопытство. И от этого становилось страшнее.       — Что вы хотите от меня услышать?! ЧТО?! — На последнем вопросе у неё сорвался голос, и она зашлась судорожным кашлем.       Она сбилась со счёта, сколько раз за всё время, что она тут находилась, она задавала этот вопрос. Десятки? Сотни? Они никогда не отвечали и лишь продолжали молча на неё смотреть. А у неё уже не осталось сил. Первые часы (или дни? Время она отсчитывала по периодам их активности. На данный момент они к ней приходили семнадцатый раз) она кричала и угрожала. Потом плакала и умоляла отпустить. Сейчас же у неё наступила стадия апатии, перемежаемая вспышками гнева. Надежда всё еще теплилась в её душе, не до конца затопленная отчаянием и безысходностью. Она надеялась, что Этан рано или поздно придёт за ней, пусть она не чувствовала связь с ним, так уже бывало, когда он уходил искать правду о своём прошлом. Или когда они ругались, и он сильно на неё злился. Может, они снова поссорились? Она не помнит. Ничего не помнит о том, что было непосредственно перед похищением. Она знает, как именно попала сюда: клуб, удар, темнота. Но что было до, покрыто туманом забвения. Но не могла же она сделать что-то настолько ужасное, что Этан настолько разозлился? Или же… Есть еще один вариант, почему она не может его позвать, самый ужасный, но самый реальный. Но она отказывалась даже думать о том, чтобы подумать об этом варианте. Нет! Этого не может быть!       Они переглянулись и, кажется, пришли к молчаливому соглашению.       — Расскажи о них.       Она сразу поняла, о ком. Неужели всё это только ради того, чтобы добраться до вампиров?!       — Чт… — горло перехватил спазмом.       — Расскажи, и будешь свободна.       — С чего… с чего мне вам верить? — разбитые в кровь губы шевелились с трудом. От движения едва запекшаяся корочка снова треснула, и по подбородку заструилась кровь.       Один из них пожал плечами.       — А у тебя есть выбор? Мы всё равно узнаем. Но ты можешь выбрать, уйти на своих двоих, или тебя унесут в мешке.       — Сколько их? — Вмешался другой.       Она открыла рот, чтобы ответить. Серьёзно, она не вынесет больше. Ей правда стыдно, безумно стыдно перед ребятами, что она настолько слаба, но она больше не выдержит. Ноги, запертые в железные сапоги, дрожат от напряжения. Ей приходится стоять на цыпочках, чтобы хоть немного снять вес с рук. Но внутри сапог есть острые шипы, которые вонзаются в подъем стопы, когда она переступает с ноги на ногу. Руки, поднятые наверх, скоро вывалятся из суставов. Кроме того она давно не чувствует ни сами руки, ни, тем более, перетянутые тонкой, но крепкой цепью кисти, намертво перекрывающей ток крови. Слегка подживающие следы от ударов от кнута на спине безумно чешутся и, кажется, некоторые начали гноиться. Один глаз заплыл, а второй заливает кровь из рассечёной брови.       — Отвечай!       Да она бы с радостью! Лишь бы прекратить это! Она хочет жить! Очень хочет! Но если она не сможет им ответить, то лучше пусть убьют сразу. Еще один раунд она не выдержит. Умрёт сама от болевого шока.       — Сколько их?       Она не может ответить. Физически не может. Связь не даёт ей навредить прямо или косвенно её вампиру. А внушение Владимира — замку и остальным.       — Ты намного выносливее обычных людей.       — Я сирота. В приюте часто дрались. — Она собирает все оставшиеся силы, чтобы голос звучал ровно.       — Врешь.       — Не врет. Не говорит всей правды.       Они повернулись друг другу и принялись активно что-то обсуждать на незнакомом языке.То ли немецком, то ли австрийском, она не разбиралась в таких тонкостях. Язык был из германской группы языков, на это её познаний в лингвистике хватило. Двое явно спорили, не могли прийти к какому-то консенсусу, а третий лишь молча изучающим взглядом смотрел на неё. И чем громче становились его коллеги, тем мрачнее и сосредоточеннее становился его взгляд. И когда эта парочка перешла на крики, он резко их оборвал.       — Хватит! — Они мгновенно заткнулись и уставились на него.       — Прости, но что ты предлагаешь?       — Ясно одно, она — Чаша. Она не скажет ничего, что может навредить им.       Она вскинула на него взгляд. Как?       — Как… Как ты понял? Откуда знаешь?       — Она бесполезна. — Её вопрос проигнорировали, — Убейте её.       Они снова переглянулись.       — Что? НЕТ! Нет-нет-нет! Нет! Пожалуйста! Не надо!       Ей казалось, она готова к смерти, что она больше не вынесет пыток и истязаний, но когда щелкнул затвор пистолета, и один из них направил ствол ей в лоб, она внезапно поняла, что хочет жить. ОНА ХОЧЕТ ЖИТЬ! Не хочет умирать! Только не так. У неё столько незаконченных дел, столько вещей, которые она хочет сделать, столько мест, которые она хочет посетить. Но она смотрит в черное дуло и видит свой приговор.       — Ничего личного.       И грянул выстрел. Голова взорвалась от боли, и её поглотила тьма.       Девушка с криком распахнула глаза и резко села.       — Тихо, тихо, — Этан обхватил её руками и притянул к своей груди, — тихо, дыши глубже, это всего лишь дурной сон.       — Это… Господи, это было словно в реальности! Всё такое натуральное! Кошмар наяву! Я… Я так испугалась!       — Думаю, я всё же испугался больше. Ты несколько часов не приходила в себя, я пытался тебя разбудить, но… Ты кричала, металась, не реагировала ни на что. Пфф, — вампир раздраженно выдохнул и передернул плечами, — это было ужасно.       — Поверь мне, мальчик, не ужасней того, что я с вами обоими сделаю, — раздался сбоку ледяной голос, — вы что тут устроили?       — Папа?!