Хочу в руках твоих гореть, От жажды обезумев, А не в молитвах скучных тлеть Без жарких поцелуев… Пусть плоть моя, пусть кровь моя Собой тебя насытит. Пусть взор твой станет ярче дня, Едва меня увидит. Побудь со мной, откройся мне, Моей отдайся страсти… Пойми — ты в самом сладком сне, Всецело в моей власти!
«Любовь земная или философия возвышенной вольности», Виконтесса
Я вернулся в своё жилище за несколько часов до восхода солнца. Видение окровавленных пустых глазниц несчастного Торна не отпускало меня. Страшная сцена навсегда останется в памяти, обещая возвращаться каждое утро. Время, когда я ложусь в кровать с осознанием, что и в этот раз не удастся избавиться от призраков прошлого, преследующих меня в ночных кошмарах. Какая жестокая участь… Пусть общество Торна скрашивало мое одиночество всего одну ночь, этого хватило, чтобы бессмертный успел оставить след в моем сердце. Дитя викингов, истинный воин, он мог бы стать интересным собеседником, одним из тех немногих, кого я всегда рад принять. Ах, если бы не отсутствие всякой воли к жизни, если бы не его израненная душа! Но теперь он нашёл покой в вечном сне подле своей создательницы, своей возлюбленной и одновременно самого заклятого врага. Я вслушивался в звуки зимней ночи, пытаясь отвлечься от тяжёлых мыслей. Треск поленьев в камине, завывание холодного, пронизывающего ветра за стенами дома, далекие крики животных, еле слышное шуршание, когда очередная снежинка падает на снег… Плеск воды в граненом стакане и осторожный звук прикосновения кисти к дереву — вероятно, это Дэниэл раскрашивал очередную фигурку для своего маленького мира. Неожиданно я уловил скрип половиц в северной части убежища. Паркет, сделанный из канадского клена, давал понять своим звуком о нахождении постороннего в доме. Я приподнялся с кровати и закрыл глаза, прислушиваясь. Мягкие, но достаточно уверенные шаги, пересекавшие мою библиотеку. Шорох, когда пальцы перебирали корешки бесценных книг, которые я бережно собирал тысячелетиями. Ночной гость явно хотел заявить о своём присутствии. Луи, Хайман, прекрасная Пандора, Джессика, безымянный потерявшийся вампир, или Дэвид Тальбот? Кто из них решил нанести визит? Нет, подобная театральность скорее в духе Лестата. Видимо, несносный принц захотел вывести меня из равновесия, если решился прикоснуться к древнейшим манускриптам без разрешения. Как неожиданно было его пробуждение после стольких лет. Временами меня даже посещали интересные мысли: а вдруг случившиеся события потрясли Лестата до той степени, что нам никогда больше не видеть его озорную улыбку, не закатывать глаза на очередную выходку? Даже жаль, что сомнения оказались беспочвенны. Недавно проснувшись, он уже успел одарить мир своим безрассудством: кто бы ещё смог бросить вызов такой организации, как Таламаска? Моя веселость сразу пропала, когда я расслышал ласковый шёпот: «И снова здравствуй, mio maestro immortale» Он произнёс эти слова вслух, из-за вечной завесы молчания, отделяющей создателя и его дитя. Сладкий, бархатный, немного поддразнивающий тон голоса вскружил голову и заставил перевести дыхание. Ах, мой возлюбленный, мой Амадео! Что же заставило тебя прийти в мой дом этой ужасной ночью? Я открыл глаза, встал с кровати и присел в красное бархатное кресло, поближе к камину. Свист воздуха — все, что осталось после нескольких быстрых, невидимых смертному глазу движений, и вот Амадео пересёк весь пентхаус за пару секунд. Он остановился в роскошной зале в южном крыле, а затем спустился по лестнице, ведущей в спальню. Я вздрогнул, услышав его шаги рядом с дверью. Амадео нажал ручку и вошёл, не дожидаясь приглашения. Свет огня отливал золотом в его медных волосах. Легкая, с закатанными рукавами голубая рубашка открывала взгляду изящные руки. Две верхних пуговицы оставлены незастегнутыми, благодаря чему прекрасно видны манящие, такие знакомые ключицы, которые я около пяти веков назад каждую ночь усыпал поцелуями. Джинсы выгодно подчёркивали стройные ноги и узкие бёдра. Я опустил взгляд ниже и улыбнулся, заметив популярные среди молодежи конверсы. Да, Амадео во всех смыслах шел в ногу со временем. Окинув взглядом комнату, юноша опустился в мягкое кресло. — Занятная ночь, не правда ли? — он улыбнулся. Совершенно без обожания и тепла, которые я привык видеть. Слова сочились неприкрытой злобой, насмешкой. Я в очередной раз поразился переменам, которые произошли из-за ужасных страданий, выпавших на его долю. Вернётся ли тот прекрасный мальчик, с которым я проводил ночи в венецианском палаццо? Или все что от него осталось — лишь проблеск юношеской игривости в глазах, когда Амадео выдаёт очередную колкость? Я подавил тяжёлый вздох и ответил: — Да, никому не пожелаешь повторить судьбу Торна. Однако, не стану врать: убийство Сантино меня чрезвычайно обрадовало. Амадео кивнул, скорее показывая, что слушает, чем выражая согласие. Отношения между ними — очередная загадка, ответ на которую ещё предстояло найти. Что же почувствовал мой золотоволосый ангел, когда увидел страдания Сантино? В отличие от меня, он никогда не изъявлял желания расправиться с поклонником Сатаны за причинённое зло. Амадео устало облокотился на спинку кресла и прикрыл глаза. Что ж, события сегодняшней ночи были тяжелы для нас обоих. Я наблюдал за тем, как огненные искры в камине поднимались вверх, подхваченные потоком воздуха, и через несколько секунд затухали, окружая пламя ярким мерцанием. Так мы сидели несколько минут, каждый погруженный в свои мысли, пока я не решился прервать молчание: — Уже видел Дэниэла? Амадео сбросил оцепенение. — Издалека. Довольно жалкое зрелище. Думаешь, ему нравится воображать себя хозяином того крохотного мира, над созданием которого он проводит ночи напролёт? — Не знаю, — признался я. — Никогда не интересовался настолько, чтобы часто задавать вопросы. Можешь спросить у него сам, — в ответ юноша рассеянно покачал головой. Когда-нибудь он перестанет винить себя в произошедшем. Возможно в тот момент, когда Дэниэл наконец очнётся, скинет оковы транса и будет жить так, как и подобает настоящему вампиру. Несомненно, такой день настанет. Каждый из нас проходил через нечто подобное. Лишь единицам удаётся идти сквозь века с высоко поднятой головой, несмотря на смерти людей, крах империй и разрушение старых порядков. В этом вопросе я всегда восхищался бессмертной Маарет. Неожиданная догадка посетила меня, и я удивился, как не спросил раньше: — А что ты делал сегодня в логове Древнейших? Решил посмотреть на казнь Торна? Его лицо озарилось хитрой, интригующей улыбкой, которая не предвещала ничего хорошего. Амадео лениво закинул ногу на ногу и сложил руки домиком. — Ты будешь просто в восторге, — саркастично произнёс он нараспев. Тяжело вздохнув, я прикрыл рукой глаза. Если раньше и были какие-то сомнения, то теперь я абсолютно уверен: ответ мне совершенно не понравится. Я небрежно махнул рукой, делая знак продолжать. После короткой паузы Амадео заговорил, и его тёмные глаза угрожающе блеснули, отразив свет огня: — Маарет позвала нас с Пандорой. Она услышала, как ты рассказываешь историю своей жизни. Подобный шанс выпадает не каждую сотню лет, следовательно, я прихватил попкорн и приготовился к шоу, — мальчик окинул меня взглядом, чтобы оценить эффект, который произвели его слова. — Мы не можем тебя слышать, поэтому Маарет читала твои мысли и любезно позволила мне и Пандоре проникнуть в ее разум. Она стала в своём роде связующим звеном. Это позволило нам покопаться в твоих воспоминаниях. Так что я все знаю, Мастер. И не я один. Ярость растекалась по венам, затмевая голос разума. Нет, эта ночь определенно не перестаёт удивлять! — Когда ты сказал, что я буду в восторге, то даже не подозревал насколько, — я раздраженно всплеснул руками. — Ну, и как представление? Зачем вообще Древнейшей понадобилось устраивать для вас киносеанс? Что за глупость, подглядывали за мной как малые дети, и… Амадео, немедленно убери усмешку со своего прекрасного лица. В ответ он залился звонким, мелодичным смехом, и мое сердце пропустило удар, заслышав этот чарующий звук. Изящество, с которым юноша чуть откинул голову назад, мягкая улыбка, перелив каштановых волос… — Прекрасно, — прошептал я, все ещё со злобой, но на самом деле имея ввиду картину, открывшуюся моему взору. — Тебе невероятно весело, как я вижу. — Признай, Маарет неплохо всё продумала. Даже удивительно, что проделать этот трюк не догадались раньше. Правда, иногда возникали «помехи», — я нахмурил брови, не совсем понимая, что он имеет в виду. Амадео подался вперёд и скрестил руки на груди. — Например, вот ты рассказываешь о Венеции. Перед глазами вновь стоит блистательная площадь Сан-Марко, невероятной красоты церкви, званные вечера, прогулки на гондоле по Гранд-каналу, переливающемуся золотым светом в лучах утреннего солнца… — он грустно улыбнулся и отвёл взгляд. — А затем я неожиданно оказываюсь посреди египетских пустынь, или на землях бессмертных близнецов. Да, ты уже догадался: иногда Маарет всё-же теряла контроль. Тогда я ловил отрывки её мыслей вместо твоих. Бывало, это здорово выводило из себя. Особенно в моменты, когда я только что видел, как ты с жаром целовал прекрасную Бьянку, и, приподняв край её платья, уже было коснулся желанного места, которого в те времена воспитанные дамы касаться не позволяли, как вдруг — о нет! — картинка исчезала. И я оказывался среди горячих песков, лишённый весьма нецеломудренного зрелища. Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы вернуть хотя бы подобие самообладания. У Амадео всегда получалось приводить меня в ярость… с поразительной непринуждённостью. Да, именно эта наигранная лёгкость, наивность злила меня. Мне откровенно не нравилось трястись от гнева, пока он расслаблено располагался в кресле или проводил рукой по соблазнительным, каштановым кудрям. — Очевидно, увиденное вызвало у тебя интерес, — я поднял взгляд, словно желая убедиться в правоте этого утверждения, и, увидев согласный кивок, продолжил. — Может, рассказать в подробностях, чем я занимался с другими любовниками? Его тёмные, почти чёрные глаза сощурились, выражая ледяное презрение. — Зачем ограничиваться Бьянкой? Ведь я проводил ночи и в компании Авикуса, Зенобии, Пандоры… даже Лестат был со мной. Ну как, послушаешь? Или, наконец, прекратишь дерзить и поведаешь о настоящей причине своего визита? Возможно, мои слова излишне жестоки. Не думаю, что мой ангел заслужил напоминание о том, что он не единственный, кто побывал в моих объятьях. Однако причина проста: липкий, сдавливающий страх. Или чувство, гораздо черней и глубже, чем страх. Необходимо оборвать на полуслове, унизить, укорить за бестактность — что угодно, лишь бы хоть как-то отвлечься от лихорадочных мыслей. Конечно, сегодня ночью Маарет, Пандора и Амадео не обшарили каждый уголок моего подсознания, но, кто знает, сколько тайн и секретов им удалось выведать? Как много знаний, которые я скрывал веками, они получили? А успели добраться до откровений моего израненного сердца? Ночная исповедь предназначалась не для них. Так почему же Маарет, древнейшая из нас, дошла до такой низости? Я не знал, как следует себя вести: неужели придётся слышать их ласковые голоса и осознавать, что теперь за ними стоит какая-то задняя мысль, непонятный расчёт, едва уловимое понимание… Моя вспыльчивость удивила Амадео. Всего на пару секунд он растерялся. Но этого с лихвой хватило, чтобы меня поразила глубина боли, отразившейся в его таинственных карих глазах. Разбитый и потерянный, уже через мгновение юноша с легкой усмешкой пожал плечами. А затем грациозная ладонь с тонкими длинными пальцами приподнялась в пригласительном жесте. Мой прекрасный мальчик призывал к ответу: притворялся, будто с интересом послушает о моих любовных развлечениях. Я бросил холодный, колкий взгляд, предупреждая, что терпение уже на исходе. — Ты злишься, Мастер? С каким невинным выражением этот ангел задал вопрос! Естественно, я просто в бешенстве, и он прекрасно это понимал. — Нет. Амадео скептически приподнял брови, и я повторил: — Нет. Совершенно не злюсь, потому что гнев делает нас уязвимыми, заставляет по-другому смотреть на вещи. Однако это не значит, что я намерен и дальше терпеть твоё поведение. Глупо было ожидать, что маленький дьявол внемлет предупреждению. Он осторожно поднялся, подошёл ближе и, нависнув надо мной, упёрся руками в подлокотники бархатного кресла. Решился бросить мне вызов, показать, что именно он контролирует ситуацию. Я хотел бы сказать, что это ребячество, но с каждой секундой все больше утопал в знакомых карих глазах и терял способность держать себя в руках, очарованный столь неожиданной близостью. Ни один мускул не дрогнул на моем лице; ни один жест не выдал тоски и желания, что охватили меня. Изящные, но невероятно сильные руки упирались по обе стороны от меня, создавая иллюзию невозможности уйти. Он наклонил голову в бок и обворожительно улыбнулся. — Иначе что? — спросил юноша. — Выпорешь меня как в старые добрые времена? Когда он озвучил эту мысль, идея действительно захватила мое сознание. Я живо представил красные воспалённые следы плетки на белоснежной коже, почувствовал сладкий аромат его крови и с трудом отогнал видение. Амадео больше не мальчик, давно перестал им быть. Если бы ты знал, какую боль причиняет твоя злость, твоя ненависть и обида! Неужели ты оставил всю любовь ко мне в прошлом, в солнечной Венеции? Неужели она сгорела вместе с роскошным палаццо и развеялась по ветру? — Амадео… — Арман, Мастер, — мягко напомнил он, словно объяснял простую истину глупому ребёнку. — Мое имя — Арман. Но как же мне хотелось называть его Амадео! Имя, которое я дал, почитатели Сатаны забрали и навечно похоронили на кладбище Невинных мучеников, закапывая в холодной земле любовь к жизни и стремление к прекрасному. Как бы я желал стереть из памяти ужасные годы, когда, одинокий, он бродил среди могил, стараясь искупить грехи, моля Господа о прощении. Но что ему до твоих молитв, мой ангел? Лишь я способен даровать тебе спокойствие. Прошу, полюби меня снова, возноси мне свои молитвы! Я бы всё отдал, чтобы вновь сделать тебя возлюбленным Бога, своим возлюбленным. — Если ты просишь звать тебя Арманом, — не в силах и дальше оставаться на месте, я приблизился и прошептал прямо в его мягкие, манящие губы, — тогда почему продолжаешь называть меня своим Мастером? Во взгляде снова отразилась такая печаль, тоска, отчего я действительно встревожился. Что же происходит с тобой, мой прекрасный мальчик? Как бы трудно не было признавать, понимание его мотивов по большей части ушло после обращения в вампира, из-за чего я уже не мог как раньше читать мысли своего создания. Амадео отвернул голову, чтобы при разговоре не коснуться моих губ и ответил: — Потому что те знания и умения, которые ты дал, навсегда останутся со мной. Но, что гораздо важнее, ты дал мне жизнь. Новую, вечную жизнь, и рассчитывал провести со мной многие столетия. Ты никогда не перестанешь быть моим Мастером, Мариус, — я вздрогнул, когда с его уст сорвалось мое имя. Конечно, от внимательного взгляда не скрылась такая мелочь, поэтому Амадео хитро улыбнулся и повторил: — Мариус. Мариус, Мариус, Мариус. Мариус… Непривычно называть тебя по-другому, кроме как Мастер, но я буду иногда так делать, если это способно вызвать мурашки на твоей белой ледяной коже. Его дерзость, поддразнивание и совершенно расслабленный вид сводили с ума. Меня завораживало то, как он властно нависал надо мной, покусывал губу и проводил рукой по волосам, встряхивая медные кудри. — И ещё кое-что, — пришлось пару раз моргнуть, чтобы прояснить мысли и попытаться разобрать слова Амадео. — Твоя история дала мне ответы, которые ты предпочитал умалчивать. Ответы, в которых я нуждался; ответы, о которых никогда не просил. Стоило ли докучать вопросами, почему ты не пришёл ко мне после восстановления? Почему даже не сказал о том, что жив? Сказанное сегодняшней ночью изменило… довольно много вещей. — Насколько много? Он вновь очаровательно засмеялся и окинул меня весьма откровенным взглядом. — Достаточно много, Мастер, чтобы я решился сделать это. Неожиданно Амадео сел прямо на мои бедра и соблазнительно обхватил их своими. До чего поразительный контраст чувств: горькое отчаяние и головокружительное, подчиняющее себе желание. Тонкими изящными пальцами он отвел мои волосы и трепетно провёл кончиком языка по мочке уха, вынуждая меня сорваться, отбросить последние остатки контроля и притянуть его прекрасное, стройное тело для поцелуя. Ах, как долго я мечтал об этой минуте! Как долго проводил ночи совершенно один, вспоминая Венецию, воскрешая в памяти вкус самых желанных губ. Я целовал его с жаром, не пытаясь скрывать, как сильно истосковался, какой меня охватил голод. На краю сознания все же витали мысли о том, что подобный поступок должен быть чем-то обусловлен. Обязательно будет какая-то ужасная, эгоистичная причина, которая скорее всего разобьёт мне сердце. Сейчас меня целует не лучезарный, настоящий Амадео: это опытный обольститель, вечная, расчетливая душа, скрывающаяся за личиной хрупкого мальчика. Однако как же легко забыть об этом в столь нежных объятиях. Притянув Амадео к себе за талию, я опустил руки ниже и с силой сжал его ягодицы. О, до чего же головокружительный стон сорвался с губ моего ангела! Юноша в наслаждении откинул голову назад, открывая гладкую шею для поцелуев, и я с готовностью подчинился, лишь бы вновь услышать его стоны: пусть с каждым разом они будут звучать ещё раскованнее, слаще, громче. Как я мог прожить пять веков без его обворожительного, дразнящего голоса? Как мог дышать, не деля воздух с ним? Неужели возможна жизнь, где я существую, не видя то, как он выгибается на встречу, как тает от моих пылких прикосновений? Мой возлюбленный, мой искуситель, ты отдаёшь всего себя без остатка: только передо мной ты преклоняешься, только мне можешь подчиняться. Никому другому не под силу укротить столь непокорный нрав, не суметь завоевать безоговорочное доверие. Осознаешь ли, что и в твоих руках такая же огромная власть, любовь моя? Я рисовал узоры на его спине, поднимаясь пальцами вверх по позвоночнику, обводя острые лопатки. Мои поцелуи становились все грубее, требовательнее: слишком соблазнительно пульсировала артерия на белоснежной шейке. Восхитительный запах крови и его кожи затмевал рассудок, и я с трудом сдерживался. Нет, ещё не время. Лучше приберечь это напоследок, мой тёмный ангел, когда, обезумев от удовольствия, ты будешь способен лишь на бессвязный шёпот. Когда решишь, что достиг пика наслаждения, я прокушу твою нежную кожу и унесу на новые вершины блаженства. Я тщетно пытался справиться с его рубашкой, и в итоге просто дёрнул ткань в стороны. Пуговицы рассыпались по полу, а затем моему взору открылись фарфоровые ключицы и плечи. Ах, неужели я слышу смех? Несмотря на блестящие от желания глаза и сбившееся дыхание, Амадео нашел в себе силы на очередную дерзость: — Не можешь устоять перед моим очарованием, Мастер? Он откровенно потешался над тем, что я разорвал в клочья его рубашку, не сумев расстегнуть пуговицы дрожащими пальцами. Конечно, тебе льстит моя несдержанность, но подобные игры порой бывают слишком опасны. Я грубо укусил его плечо, и задорный смех оборвался, сменившись нетерпеливым вздохом. Однако даже одна капля крови не коснулась моих губ. Слишком быстро я отпрянул, слишком быстро неестественная плоть залечивала раны: два маленьких прокола ещё виднелись на коже, но ни из одного не бежала кровь. Снова и снова я погружал клыки в плоть и немедленно отстранялся, доводя Амадео до исступления. Он жаждал, чтобы я испил его крови, но пока не собирался опускаться до мольбы, демонстрировать уязвимость. Знаю, позже ты попросишь. Обязательно попросишь. Тонкие, изящные пальцы аккуратно расстегнули пуговицы на моей шелковой красной рубашке и пробежались по груди, будто случайно задев ореолы сосков. Я застонал, почувствовав холодные, мягкие губы на своей коже. Амадео неспешно покрывал мою грудь поцелуями, и я зарылся рукой в его кудрявые, каштановые волосы, притягивая ближе. До невозможности сладкая пытка… Когда он обвёл языком горошину соска, а затем невинно взглянул на меня из-под опущенных ресниц, я подумал, что лишусь рассудка. Пряный, насыщенный аромат крови все больше окутывал меня. Не в силах терпеть ни секунды больше, я приподнял его лицо за подбородок, чтобы поспешно оставить очередной поцелуй. Наконец, я подхватил моего мальчика за бёдра и вместе с ним поднялся с бархатного кресла. Как доверчиво он обхватил мою талию ногами, как прижался к моей груди, не желая отпускать ни на секунду!.. Пара шагов — и вот я уже опустил Амадео на кровать с шелковыми простынями. Отстранившись, я смотрел на него, пытаясь запечатлеть в памяти каждую деталь. Юноша соблазнительно встряхнул медными локонами, прекрасно осознавая, какой эффект производит, и подарил одну из самых обворожительных улыбок. Ах, до невозможности подлый нрав для такой ангельской внешности! Я с удовольствием отметил, что его кожа ещё хранит мои укусы. Жаль, что скоро им суждено исчезнуть: а я желал бы увидеть их на следующий день и ощутить сладкую дрожь от осознания, что он позволил мне это сделать; что сам подставлял шею под грубые поцелуи. Амадео осторожно провёл рукой по алой простыне и заметил: — Красный. Это твой цвет, Мастер. Твой любимый цвет… Конечно, постель была красной. И я осознал, что он тоже вспомнил те далекие венецианские ночи, в которые я прикасался к нему, развращая его душу, подчиняя себе тело. Красные оттенки всегда напоминали Амадео обо мне, но в первую очередь именно о той минуте, когда я зайду в класс, осторожно положу руку на плечо, возвещая о своём приходе. На его щеках вспыхивал легкий румянец, с головой выдающий желание, и мальчик поспешно оставлял книги и манускрипты, чтобы отдаться страсти на неизменно алой постели. — Да… да, Амадео, — сбивчиво шептал я, нависая над ним. — Красный — знамя победы, — он ахнул, когда я опустился ниже и провёл языком по коже совсем рядом с краем его чёрных джинсов. — Моей победы над твоей сдержанностью и обманчивой холодностью. Красный — символ страсти, — я медленно расстегнул кожаный ремень и опустил руки на бёдра. — Можешь не сомневаться: все чувства, во власти которых ты сейчас находишься, окрашены в ярко-красный. Взявшись за край чёрных джинс, я стянул их и отбросил в сторону, и, наконец, юноша предстал передо мной полностью обнаженным. Не человек, не вампир — ангел, сошедший с картин Боттичелли. Хрупкие, изящные линии. Только заметив в грязном венецианском борделе, я уже поклонялся твоей красоте. Заботясь, окружив любовью и лаской, я легко добился того, чего не удалось получить твоим мучителям — ты не только сам искал прикосновений, но и стремился подарить мне удовольствие. Спустя пол тысячелетия я вновь вижу тебя обнаженным в своей кровати, любовь моя. Я осторожно погладил его лодыжку. Взгляд Амадео, горящий от желания, внимательно следил за моими действиями. Двигаясь выше, я очертил колено, и наконец провёл костяшками пальцев по белоснежному, мягкому бедру и едва не застонал, услышав судорожный всхлип. Ах, как приятно осознавать, что мой мальчик теряет последние остатки контроля! Я торжествующе улыбнулся, когда он тихо выругался на итальянском. Наклонившись, я поцеловал нежную кожу и вновь заговорил: — Самый главный урок ты выучил давным-давно, Амадео. Красный — цвет желания. Красный — это цвет крови. Я обнажил клыки и глубоко царапнул ими бедро. Восхищённый, громкий стон Амадео отразился от каменных стен, став музыкой для моих ушей. Нескольких капель крови хватило лишь, чтобы смочить губы, но само осознание того, что спустя столько лет я наконец чувствую его вкус, его сущность, было невероятным. Я ждал этого мгновения столетиями: смогу подождать ещё, однако так ли сильна твоя выдержка? Поднявшись выше, я осыпал невесомыми поцелуями выпирающие тазовые косточки, напряжённый пресс и рёбра. Я повторял контуры вен языком, дразняще касался холодной кожи пальцами, но не подарил ни одного укуса. Нежность, неторопливость действий… да, именно так, чтобы окончательно свести этого темного ангела с ума. — Амадео… мой Амадео… Чего же ты хочешь? — сбивчиво шептал я. Только попроси! Озвучь желание в слух, и я с готовностью его исполню. Я покрыл поцелуями каждый дюйм его тела, и когда собрался в очередной раз отстраниться, Амадео обвил мою талию стройными ногами, прижимаясь как можно ближе, и зарылся пальчиками в мои волосы. Его чувственные, страдальческие, уже ничем не сдерживаемые стоны ласкали слух. — Скажи, чего ты хочешь, — повторил я и приподнял голову, чтобы взглянуть на его лицо. Какая роковая ошибка! Наткнувшись на гипнотизирующие, блестящие от желания глаза, я не смог отвести взгляд. Воспользовавшись моим замешательством, Амадео мягко надкусил нижнюю губу, и капля крови скатилась по его подбородку. Аромат усилился в разы, и я застонал, представив, какое удовольствие было бы слизать эту каплю с его холодной мраморной кожи. Кровь стекла на шею, а затем вниз по ключице. Ах, эти соблазнительные ключицы! Пришлось перевести дыхание и закрыть глаза, чтобы не поддаться на провокацию. Я с трудом переместился ниже, намереваясь поцеловать его колено. — Мастер! — Амадео попытался схватить меня за руки, чтобы вернуть назад, однако я легко перехватил тонкие запястья. — Отпусти! Да отпусти же, Мариус. Я вздрогнул всем телом, и тогда он принялся повторять мое имя: — Мариус! Мариус, Мариус, Мариус… Каждый раз все более раскованно, обворожительно, чарующе. Я был на грани: если этот маленький дьявол немедленно не потребует взять его, придется признать собственное поражение. Я сдвинулся ещё ниже и положил голову на его бедро, почувствовав щекой мягкость ледяной кожи. — Чего ты хочешь, Амадео? Прошло несколько мучительных долгих секунд, и я уже был готов плюнуть на собственную выдержку, когда услышал спокойный, податливый голос: — Тебя, Мастер. Прошу, ты так нужен мне. Разве можно было не подчиниться? Я закинул его ногу себе на плечо и с облегчением погрузил клыки в нежную плоть. Стук его возбужденного сердца оглушил меня. Только кровь разрушает все ментальные границы между создателем и дитя. Эмоции Амадео были настолько сильны, что на секунду я увидел себя его глазами: то, как играют мышцы на моей спине, как раскинулись по плечам длинные волосы. Кажется я даже почувствовал секундную вспышку боли в бедре… А после лишь невероятное блаженство. Нетерпение, мучительное напряжение — все растворялось в чистейшем, концентрированном удовольствии, исчезая без следа. Я увидел далекую, холодную Киевскую Русь и подземные кельи, солнечную Венецию, а затем парижское кладбище Невинных Мучеников… Театр Вампиров… Шумный современный Сан-Франциско… И нашу встречу в логове Маарет. Какую безграничную любовь он испытал, увидев меня спустя столько лет! С какой самозабвенностью кинулся в объятья!.. Направленность эмоций не имела значение: боль, страх, злость, бессилие — кровь делала все совершенным, исполненным счастья, будь то истязание в логове членов культа Сатаны или же долгие скитания по Европе после ухода слабого, такого человечного Луи. Нет, я не ревновал к нему Амадео: а если и ревновал, то это чувство соединилось с другими и разлилось по моим венам, даря лишь блаженство; оглушило меня беспокойными ударами сердца. Словно в бреду, я отстранился лишь затем, чтобы сделать новый укус и почувствовал, как юноша вздрогнул всем телом. Его длинные ресницы трепетали от избытка чувств, руки беспорядочно сминали простыни, а с губ уже не срывались крики — лишь до крайности возбуждённый, молящий о продолжении шёпот. Густой, более сладкий, насыщеннее, чем у людей, вкус крови затмевал рассудок. Я с трудом заставил себя остановиться. Сбросив с плеча его изящную ножку, я поднялся выше и ласково погладил по щеке, возвращая в реальность. Ожидая увидеть его расслабленный, отсутствующий взгляд, я покрылся мурашками, наткнувшись на яркие, пронзительные глаза, в которых плескался голод. Неожиданно Амадео перевернул меня на спину, подмяв под себя. Он наклонился и очертил языком артерию на моей шее, и я не смог сдержать стон. Было в этом нечто особенное — позволить ему вести, беспрекословно подчиниться, когда острые клыки вспороли мою кожу. И я полностью открыл свой разум: пусть кровь раскроет все тайны, пусть мой ангел увидит жизнь такой, какой её вижу я; пусть увидит себя моими глазами и наконец познает всю значимость, опасность, страсть и глубину любви, что нас связывает. Осторожно отведя его каштановые волосы, я открыл белоснежные, фарфоровые плечи и сделал новый укус. Кровь пульсировала в висках: меня вновь поглотили видения, и тогда пришло понимание, что мы ближе, чем когда-либо были. Впервые мы слились в единое целое, и теперь уже совершенно неважно, где заканчивалось его тело и начиналось мое; кто может сказать, где границы сознания, чьи мысли витают вокруг? Амадео стал моим воздухом, неотъемлемой частью, смыслом существования. Его длинные ногти сначала аккуратно, почти ласково прошлись по моей спине, а затем с силой расцарапали кожу, оставляя глубокие раны. Я сделал последний глоток, разжал челюсти и медленно отстранился. Не говоря ни слова, Амадео слез с меня, осторожно лёг на кровать и отвернулся, подложив подушку под голову. Я окинул взглядом изящное, хрупкое тело и не сдержал улыбки. Сомневаюсь, что до этого мы были так близки, так… уязвимы друг перед другом. Свет от огня окрашивал белоснежную кожу в персиковый цвет, из-за чего она казалась почти человеческой. Его волосы совершенно растрепались, и теперь соблазнительно раскинулись на подушке. Ужасное, болезненное осознание собиралось полностью поглотить меня, но я откладывал эту минуту, как только мог: лучше смотреть на моего темного ангела, накручивать каштановый локон на палец, вдыхать знакомый запах, — что угодно, только бы не думать о том, как скоро всего этого придётся лишиться. Наконец, он повернулся ко мне. Уже задавая вопрос, я знал, какой ответ на него услышу; знал с первого поцелуя, с первого касания, первой капли крови, что вернула меня к жизни. Только взглянув, я уже прочёл ответ в бездне жестоких темных глаз. — Ты не собираешься возвращаться ко мне, верно? Не удержавшись, я подумал о том, как было бы чудесно посетить с ним Венецию, прогуляться до золотого дворца Ка-д’Оро, поговорить на уже устаревшем итальянском наречии. А что насчёт посещения горячего Египта? Скрытые среди песков гробницы, жар пустынь, место зарождения первых вампиров, первых, кто вкусил тёмный дар. Перед нами открыт весь мир! Но правда в том, что мы оба предпочли бы остаться здесь, в моем скрытом от посторонних убежище и говорить, говорить часами. Смотреть, осторожно касаться, кусать, целовать, гладить, прижимать ближе… Амадео замер на мгновение, а после отрицательно покачал головой. Наклонившись, мальчик оставил лёгкий поцелуй на моей щеке, словно прося прощения. Есть ли возможность уговорить тебя передумать? Я притянул его за подбородок и, прокусив язык, подарил кровавый поцелуй. Юноша упёрся в мою грудь рукой и отстранился, сказав твёрдое: — Нет. Я стёр пальцем каплю крови с его нижней губы. — Нет? — Нет, Мастер. Пережить отказ было бы намного легче, будь он резким, порывистым и полным ненависти. Уж лучше знать, что, покинув моё убежище, Амадео оставит меня и всё, что эти годы не позволяло вздохнуть ему полной грудью. Я был готов встретиться со злостью, непониманием, возможно, даже отвращением — не столько ко мне, сколько к собственным плотским желанием, которые он прочно ассоциировал с пороком, развратом. Тяжело вздохнув, я пропустил через пальцы его медные волнистые волосы. Если бы всё было так просто: но в его глазах отразилась поразительная смесь нежности и сожаления, которая навсегда разбила мне сердце. Мой возлюбленный, мой тёмный ангел простил меня… но всё-таки не может остаться. Слишком большая пропасть пролегла между нами. Её глубину не под силу заполнить оставшейся вечности, разговорами до рассвета, возвращением в Венецию или нашим объятиям на шёлковых простынях. Я ставил его любовь и привязанность рядом со всем, что до сих пор было мне драгоценно в жизни, что до сих пор составляла всю мою жизнь. Как ужасно осознавать, что даже подобная жертва слишком мала! Ничто не способно растопить лёд, засевший так крепко в сердце моего мальчика. Прекрасный в своей печали, Амадео откинулся на подушки и устало прикрыл глаза. Опасаясь, что эта встреча может стать одной из последних, я был не в силах отвести изучающий взгляд. Длинные, изящные голени, нежная кожа бёдер, белоснежная грудь, округлые плечи и руки с тонкими пальцами, которыми он так соблазнительно перебирал кончики моих волос. И укусы — свежие, с кровавыми потёками, украшали стройное тело. Я протянул руку, чтобы коснуться его лица, но юноша поспешно сел, откинув красное одеяло. Он не спеша встал с кровати и проследовал к бархатному креслу, которое стояло рядом с камином. Лёгким движением руки мальчик подхватил мою рубашку и накинул себе на плечи. — Не обольщайся, — тут же заявил Амадео, и игривая усмешка тронула его губы. — Моя порвана в клочья из-за твоей неспособности к самоконтролю, — он окинул взглядом комнату в поисках джинс. Красный струящийся шёлк переливался в свете огня, нежно обволакивая фарфоровую кожу. Пусть он напоминает обо мне, о моих объятьях, словах и отчаянных поцелуях, если тёмному ангелу суждено уйти. Пусть мой образ преследует его повсюду: пусть однажды заставит вернуться. Неужели всё может закончиться в один миг?.. Очередное расставание ощущалось до дрожи неправильным после стольких лет разлуки. Ужасных, одиноких, лет, когда от сумасшествия спасала лишь надежда снова взглянуть в знакомые глаза. Надежда услышать дразнящий, но полный любви голос. Я поднялся с кровати и направился к юноше. Он застегнул пуговицу на рубашке, а затем обернулся, словно почуяв опасность, и сложил руки на груди. — Амадео, прошу… — Ты упрямо продолжаешь называть меня так, — мальчик в раздражении закатил глаза. — Знаю, знаю. Амадео принадлежал лишь тебе одному, любил только тебя. Амадео отзывчивый, милый и по-детски наивный. Его не коснулся кладбищенский холод могил, он не видел смерти создателя, его сердце не почернело от убийства невинных. Все эти муки выпали на судьбу расчетливого, коварного Армана. Раз и навсегда запомни: Амадео давным-давно умер, а вампир Арман жив. Поэтому либо наслаждайся обществом того, кто сейчас перед тобой, либо перестань обманывать самого себя. С первого дня знакомства между нами всегда существовали определённые границы и правила, которые мальчику так нравилось нарушать. Он обладал умением виртуозно ходить по самому краю, а если и переступал запретную черту, то делал это с поразительной осторожностью, приправленной капелькой дерзости: достаточно, чтобы я разозлился, однако слишком мало для того, чтобы заслужить наказание. Временами, конечно, Амадео сознательно вытворял ужасные вещи, прекрасно понимая, что за подобное придётся ответить. Одна из издержек его непокорного нрава. Практически не допуская оплошности, иногда юноша из-за невнимательности терял чёткое ощущение ограничений и заходил слишком далеко. Такое случалось нечасто: от того мой ангел ещё ярче запоминал момент расплаты. И сейчас он внимательно осматривал меня, пытаясь отыскать малейшие признаки гнева. О нет, мои брови не нахмурились, кровь не прилила к щекам, дыхание не участилось; но обещание мести, мелькнувшее в глубине ледяных серых глаз, было стократ красноречивее. Я сделал шаг, уменьшая дистанцию между нами, и мальчик тут же отошёл назад. Стоило мне приблизиться, как он обогнул бархатное кресло и продолжил пятиться, следя за каждым моим движением. Амадео ступал осторожно, но уверенно, со смертельной грацией, присущей хищным кошкам. Я неумолимо продолжал надвигаться. Уделяя внимание лишь моим действиям, он не позаботился о своём отступлении. И теперь, упершись спиной в обитую тканью стену, окончательно осознал бесполезность попыток спастись. Глаза мальчика в ужасе распахнулись, а затем с губ сорвался нервный смешок. — Только пальцем до меня дотронься. По какому праву ты собираешься меня наказывать? Я уже не ребёнок. Пятьсот лет как не ребёнок, если на то пошло. Я в мгновение ока оказался прямо перед ним. — Конечно, не ребёнок, — Амадео вздрогнул, стоило мне обманчиво ласково провести рукой по его волосам. — Именно поэтому я не буду столь милосерден, как раньше. Грубо развернув юношу к себе спиной, я прижал его к стене, предупреждая любые попытки сбежать. Он дернулся, пытаясь освободиться, но его сила никогда не сможет сравниться с моей: всему причиной древняя кровь бессмертного, вечного существа, матери всех вампиров; эликсир, преумножавший моё могущество на протяжении веков. Я прижался к мальчику сзади всем телом. Меня дурманит его близость, его прекрасное тело, мягкие вьющиеся волосы и бархатный голос. Жаль, что я не могу видеть глаз: тёмных, глубоких карих глаз, которые в минуты особых душевных потрясений становились почти чёрными. Сладкий пьянящий аромат крови, лёгкая уверенная походка, дерзкая улыбка, жестокий смех, белоснежная кожа, невероятного оттенка струящиеся медные локоны, изящные пальцы, стройные ноги, скверный характер и леденящий холод в сердце… Все это мой Амадео. Совершенство. Удобнее перехватив тонкие запястья одной рукой, другую я положил на его обнаженное бедро и с трепетом обвёл контур моего укуса. — Обычно вампиры пьют кровь мягко, посылая жертве чудесные видения. Последние минуты она проводит… в экстазе, — я с силой сжал мягкую плоть, и мальчик ахнул от боли. — Но далеко не все так милосердны, правда, любовь моя? Ты на протяжении столетий убивал людей самым жестоким образом. И всё, о чём могли думать твои жертвы на смертном одре — избавление от мучительной агонии. Прошло несколько секунд, прежде чем юноша осознал смысл произнесённых слов. Уязвимость положения нисколько не помешала ему уверенно заявить: — Ты не сделаешь этого со мной. Я улыбнулся от абсурдности его слов. Неужели он рассчитывает сбежать? Неужели найдёт силы вырваться? — Вот как, — я коснулся напряженного пресса, затем пробежался пальчиками по его груди и, наконец, поднявшись выше, с наслаждением сжал мертвой хваткой хрупкую шейку. А затем в подтверждение своих намерений оставил лёгкий поцелуй на пульсирующей жилке. И когда Амадео, злой и испуганный, вновь повел плечами, безуспешно пытаясь освободить руки, я уточнил: — И кто же мне помешает? Даже без чтения мыслей нетрудно догадаться, как сильно ему хочется съязвить, демонстрируя если не полнейшее безразличие к происходящему, то хотя бы отсутствие страха. Самым безопасным вариантом было бы промолчать, но видимо решив, что хуже уже не будет, юноша снова подразнил меня: — Возможно, тебя остановит здравый смысл? — легкий смешок оборвался, когда я сильнее сдавил его горло, отчего мальчик перешёл на шёпот. — А впрочем, лучше не возлагать на него больших надежд. Я резко подался вперед, впечатывая его в стену своим телом. Сорвавшийся с мягких губ стон, полный боли и отчаяния, ласкал мой слух, поощрял к дальнейшим действиям. Хватит нечестных игр, лживых слов, неуважения, дерзости и соблазняющих клятв — с меня довольно. Воскресив к жизни, даря своё тело и душу, мой тёмный ангел вновь хочет погубить меня расставанием. Сколь долгой будет эта разлука? Речь идёт о годах, столетиях или тысячелетиях? А может, Амадео планирует изредка заглядывать ко мне для объятий и поцелуев, а, утолив голод, сразу же уходить, окинув напоследок надменным взглядом? Слова, что произносит его бархатный голос, до невозможности лживы и лицемерны. Лишь мысли, мысли и чувства ничего не утаивали: они могли рассказать мне обо всем, независимо от его воли. Слишком жестоко? Может быть. Неэтично? Прошу, да мы убиваем людей каждую ночь. Действенно? Абсолютно, потому последствия окупятся сполна. Я перехожу черту? Однозначно да, мы оба её перешли; значит, мальчик встретит меня на той стороне, и вместе нам предстоит танцевать на осколках доверия, самозабвенной любви и преданности, что останутся от прежних чувств. Я обнажил клыки и, как никогда до этого, вгрызся в плоть, безжалостно раздирая зубами мраморную кожу шеи. Отдаленно я слышал, как Амадео вскрикнул от вспышки боли и осыпал меня проклятиями, каждое из которых звучало все тише и жалостливее. Скорее всего, я задел голосовые связки, но какое уже до этого дело? Необходимо жадно пить кровь, не останавливаясь ни на секунду, чтобы погрузиться в пучины его души. Пришлось закрываться от мимолётных, неважных воспоминаний, которыми он пытался меня запутать. Все ещё недостаточно… Я зарылся рукой в его кудрявые волосы и рванул назад, вынуждая юношу запрокинуть голову, и погрузил клыки глубже. На мгновение боль ослепила его, сбросила оковы контроля, чем я с готовностью воспользовался. И чуть не задохнулся от огромного спектра эмоций. О, здесь было все: и ненависть ко мне, и ярость, и чувство унижения, и желание мести, и осознание собственной слабости; крах надежд вырваться из моих смертельных объятий, боль от необходимости покинуть меня, горькое сожаление о невозможности находиться рядом и отдаваться моим прикосновениям, остатки возбуждения, когда я так властно прижал его к стене… Признаюсь, последнее особенно льстило. Я сконцентрировался: ужасное одиночество, потребность в любви, моей любви и, наконец… Что это? У темного ангела ещё есть силы сопротивляться? Последнее чувство… да, такое мучительно близкое и неуловимое. Нечто похожее на безумие или слабость… Странный тандем. И признание власти… Вот оно! Совсем рядом… Нет, нет, неужели это… Подчинение? Слишком невероятен контраст между нашим доверительным обмером кровью и моим насилием. Это ли помогло мне сломить его волю? А может, всему причиной сама пытка, которая воскресила в памяти и другие наказания? Да, она сподвигла Амадео вспомнить времена, когда погружение во тьму только начиналось, когда он был ещё живым человеком. На пике боли, которая неизбежно накатывала волнами и в один момент достигла своего апогея, юноша принял ее в своё израненное сердце. И согласился страдать, если такова цена за мои последние прикосновения. Осторожно разжав челюсти, я прокусил язык и провёл им по рваным ранам, и мальчик с облегчением выдохнул. Знаю, насколько противоречивые чувства съедают тебя изнутри, знаю, и от того не в силах остановиться. Когда я осыпал нежными поцелуями его щёки, юноша откинул голову мне на плечо, открывая шею. Оставляя лёгкие укусы на белоснежной коже, обводя языком выступающие вены, я чувствовал нарастающую в его груди злобу и ярость. Я поднял голову и посмотрел на его лицо. Красные слёзы образовали дорожки и теперь медленно стекали по щекам, подбородку, капая на острые ключицы. Пустой, потухший взгляд устремлён вверх. Совершенно неподвижный мальчик был похож на безжизненную статую. Неожиданно его губы приоткрылись, чтобы безразлично прошептать в ночной тишине: — Я всегда любил тебя. Меня обдало таким холодом, какого я надеялся уже никогда не испытывать. Я гнал прочь ужасное сравнение, но напрасно. В циничном безмолвии и спокойствии юноша невероятно похож на Акашу, царицу Древнего Египта, великую мать всех вампиров. Такой же прекрасный, равнодушный и бесконечно далёкий «Я всегда любил тебя», — это было не горячим признанием, срывающимся с губ соблазняюще и интимно. Униженный, оскорблённый, слабый от потери крови настолько, что еле держался на ногах, Амадео не стал бы говорить о привязанности или страсти. И от того прекрасные слова приобрели извращённый, отвратительный смысл. «Я всегда любил тебя», — заявил мой ангел, грубо прижатый к стене. «Я всегда любил тебя», — шептал он, пока я удерживал его руки и жестоко раздирал клыками горло. «Посмотри, с каким восторгом ты причиняешь мне боль. Взгляни, перед каким чудовищем я преклонялся. Ты насильно залез в мою голову, познав самые потаённые мысли и страхи, оставил глубокие раны в душе и на теле. А потому не заслуживаешь ни любви, ни ненависти. Только леденящее безразличие», — вот что на самом деле означали его слова. Я разрешил себе последнюю вольность: трепетно слизать кровавые слёзы, а затем оставить поцелуй на шее. Возможно ли, что тёмный ангел всё ещё чувствовал вину за собственное возбуждение? Помнится, пару раз ему хватило наглости упрекнуть меня в совращении. Но нет, я не внушал ему запретных желаний: они всегда жили в его сердце, умело скрываясь под маской благочестия и невинности, — мне лишь оставалось их пробудить. Ах, будет ли Амадео вспоминать эту ночь? Может быть, даже станет спать в моей алой шёлковой рубашке?.. Наконец, я отпустил его, но тут же подхватил снова, когда, лишившись поддержки, тело мальчика неожиданно обмякло. Теперь его густая, солёная кровь бурлила в моих венах. Так неужели я взял слишком много? Будто пробудившись ото сна, юноша моргнул, сбрасывая оцепенение, и тут же дёрнул плечами, призывая меня ослабить хватку. На дрожащих ногах он повернулся ко мне и опёрся на стену, чтобы удержать равновесие. Кровавые слёзы текли по прекрасному юному лицу, и я в нерешительности поднял руку, намереваясь ласково стереть их — свидетельство жестокого надругательства. Резким взмахом Амадео отвёл мою ладонь. — Смотри, — приказал он, — Смотри, что ты со мной сделал. Соблазнительно откинув назад медные локоны, мой ангел продемонстрировал искусанную шею. Этот жест вышел невероятно обворожительным и настолько призывающим к действию, что на секунду показалось, будто мальчик сознательно играл со мной. Я не сдержал ухмылки, любуясь кровавыми отметинами на белоснежной, мягкой коже, и юноша раздражённо запахнул рубашку. Меня бесконечно веселил тот факт, что он прекрасен даже тогда, когда прикладывал максимум усилий, чтобы таковым не казаться. Подобные попытки делали его лишь ещё более очаровательным. Неожиданно привычное ощущение завладело моим рассудком. Это чувство никогда не подводило, и по тому, как взволнованно озирался Амадео я понял, что он полностью разделял мои опасения. Рассвет. Смертельный для пьющих кровь рассвет почти наступил. Я осторожно заметил: — Остаются считанные минуты. Прекрати дерзить и останься, иначе рискуешь обгореть. Юноша безразлично пожал плечами. — Ну, значит мне предстоит встреча с солнцем. До чего таинственное существо. Столь свойственная молодым людям игривость, беспечность и дерзость поразительно гармонично сплетались с привычками пятисотлетнего, измученного жизнью циника. Вот и сейчас мне оставалось только тяжело вздохнуть, поражаясь его детскому упрямству. Юноша уверенно продолжил: — Уж лучше с меня будет слезать кожа, чем я проведу с тобой ещё хотя бы минуту. Серьёзно, Мастер, предпочту следующее десятилетие восстанавливаться на крови смертных, чем… — Замолчи, — я снова злился. Удивительно, как скоро может появиться повод для очередного наказания. — Перестань притворяться, просто спи в моей постели, будь рядом со мной этим днём. Сколько можно капризов и игр? — в ответ он демонстративно закатил глаза, и пришлось повысить голос: — Я честен с тобой, возможно, даже слишком! Уже буквально опустился до мольбы. Мне что, встать на колени? Вдруг, пошатнувшись, Амадео отошёл от стены. Я хотел предложить свою помощь, протянув руку, однако он проигнорировал мой жест и нагло заявил: — Дерзай, — мальчик подошёл ближе, скрестив руки на груди. Я засмеялся. — Прости, что? — Давай. Вставай на колени. Слишком неуважительно и рискованно. Осознавал ли он это?.. Что ж, серьёзный, подчёркнуто ожидающий взгляд карих глаз не оставлял сомнений. Нет, мой мальчик переходил все границы. Очевидно, что я точно не собираюсь так унижаться. Это значило бы окончательно и бесповоротно признать собственную слабость, неправоту. Даже если бы Амадео остался, то… Я посмотрел на него. А ведь на кону многое: стоит ли гордость жизни без тёмного ангела? Словно прочитав сомнение на моём лице, он уверенно кивнул, а затем указал тонким пальчиком вниз, на пол, призывая подчиниться. Я гневно всплеснул руками и принялся ходить по комнате. — Чёрт! И не надейся, это полнейший абсурд, — я развернулся и покачал головой. — Нет, ни за что. Иди и сгорай заживо в лучах восходящего солнца, — юноша успел прошагать до кровати, когда я в страхе крикнул: — Подожди! — он присел на край постели, вальяжно закинув ногу на ногу, и окинул испытывающим взглядом. Я взмахнул рукой, обратив внимание на его голые длинные ноги. — Так и не нашёл джинсы? — Нет, потому что ты бросил их в неизвестном направлении, когда срывал с меня одежду. — И что, уйдёшь в одной моей рубашке? Амадео хитро улыбнулся. — Да, — он распахнул полы алого шёлка, открыв мраморную грудь и соблазнительную шейку. — Кому-то очень повезёт увидеть меня практически обнажённым, — произнес мальчик, а затем невинно обвёл пальчиком выступающие ключицы. — Спешу разочаровать, но моё убежище во многих милях от поселений людей. Оно надежно скрыто среди таёжных лесов. Так что твою красоту смогут лицезреть лишь горностаи, полярные волки и пумы! Он звонко засмеялся, и этот чарующий звук отразился от стен, заполняя всё пространство. Мой мальчик восхитительный, совершенно расслабленный и до дрожи притягательный… Даже слишком, чтобы при этом быть настоящим. Определенно, недостаток крови наложил отпечаток на столь… вызывающее поведение. Однако это лишь притворство: многообещающие, сводящие с ума поддразнивания. В плавных движениях рук иногда проскальзывала нервная резкость, ласковый блеск глаз затухал, окутанный тьмой жгучей ненависти, и тогда взгляд его становился угрожающе острым. А в мягкой улыбке таилась опасность в виде пары белоснежных клыков. Я остановился рядом с кроватью и аккуратно провёл рукой по каштановым кудрям. — Если мы когда-нибудь встретимся снова, — угрожающе пообещал я, — будь уверен: выпорю тебя твоим же ремнём из крокодиловой кожи. Его брови приподнялись в возмущении. — За что? — За то, что посмел уйти, — я тяжело вздохнул, собираясь силами. — И за это. Неужели я правда собираюсь преклониться перед моим тёмным ангелом? Перед его красотой, обаянием, циничной дерзостью? Осторожно опустившись на колени, я уже знал ответ: да. Да, если он останется. Да, если мне будет позволено находиться рядом, пусть только на один день. Я уткнулся лбом в его колено. Осторожно коснувшись мраморной лодыжки и не встретив сопротивления, я медленно повёл руку вверх по голени. — Так ты останешься? Секунда. Две, три… Десять. Молчание. Я поднял голову и наткнулся на восторженный, ошарашенный взгляд. Безусловно, моя покорность была слишком неожиданна, однако меня всё равно развеселил тот факт, что Амадео потерял дар речи. Очертив нежную кожу голени, я пробежался пальцами по внутренней стороне бедра, когда мальчик перехватил мою руку и, наконец, заговорил: — Ладно, но только на день, и… О, Боже, — голос юноши предательски дрогнул, стоило мне поднести к губам его запястья и осыпать поцелуями выступающие вены. — Дослушай. Я слишком ослаб, и уже не успею укрыться в безопасном месте до восхода солнца. Поэтому, и только поэтому я расположусь у тебя, Мастер. Оставь поцелуи, укусы, а про игры с кровью даже думать не смей. Сделаешь ещё пару глотков, клянусь — упаду в обморок, — с этими словами он приподнял мою голову за подбородок, призывая встать. Осторожно поднявшись с колен, я выпустил его дрожащие руки из своих. Было бы глупо надеяться на большее после всего произошедшего, от того я не стал спорить. Достаточно лишь его присутствия, лишь возможности наблюдать его красоту и смиренно находиться рядом, сгорая до тла от желания. Пусть взгляд тёмных глаз полон презрения, пусть алые губы не раскроются навстречу моим, изящное тело не запылает от моих прикосновений. Озлобленный, сломленный, ужасно вымотанный и надменный, он всё равно остаётся воплощением совершенства; недостатки такая же неотъемлемая часть характера, как и его преимущества, а потому отрицательные качества наравне с благоприятными формируют неповторимое существо, которому ещё много лет назад было суждено покорить моё сердце. Амадео с присущей ему грацией залез на алую постель и лёг на спину, подложив руку под голову. Цветом моего ангела всегда был синий, и раньше я тщательно следил, чтобы мальчик носил жилетки и накидки именно этого оттенка. До чего же восхитительно он смотрелся в лучших одеждах эпохи Возрождения! Стройные ноги в небесно-голубых чулках, короткая куртка из полуночно-синего бархата, расшитая золотой нитью, а под ней свободная белоснежная туника… Ах, ослепляющий своим блеском, неподражаемый Ренессанс! Синий подчёркивал медный оттенок волос, делал ярче большие глаза, и от того совершенно уводил меня от идеи одеть моего ангела в красное. Нет, мне до сих пор нравилось смотреть на юношу в кобальте и тёмной лазури. Однако, увидев его пять столетий спустя, одетого в алый шёлк, я по-настоящему пожалел, что до этого ревностно не желал разделять свой цвет с кем-то другим. А сейчас этот ангел раскинулся на кровати в красной рубашке, моей рубашке. Если бы он остался, я бы проследил за тем, чтобы в его гардеробе появились как можно больше этого оттенка: галстуки, футболки, рубашки-поло, кроссовки, платки, шляпы, перчатки, туфли… Всего одна деталь, которая заявляла бы всему миру, что очаровательный Амадео принадлежит мне, и только мне. Я опустился на постель и закрыл глаза. Еле заметная сонливость уже подступала. Досадно, что вампиры засыпают независимо от их желания. Звуки морозного утра возвещали о приходе рассвета: низкая трель черноголовой сойки, чуть слышный шорох, когда она перебирает коготками по ветке сосны; фырканье рыжей лисицы, звук прикосновения ее мохнатых лапок к свежему снегу; завидев ее приближение, ласка повернула продолговатую головку с округлыми ушками и тут же кинулась к своей норке, спрятанной под корнями старой пихты. Первозданная природа во всей своей красоте и невинности рождается заново: и снежинки, и чёрные глазки животных, их тёплый мех, и кора деревьев в обрамлении зелёных иголок — все несло в себе отражение самых первых, ярко-розовых лучей восходящего солнца. Люди находились во многих милях от этого места — так далеко, что почти невозможно среди общего гула выделить хотя бы отрывки мыслей. Вместо этого город издавал ужасную какофонию из оглушающих гудков машин в пробке, утренних телевизионных передач, телефонных разговоров, хлопающих дверей и других всевозможных звуков разной степени раздражительности. Я открыл глаза и, приподнявшись на локте, осмотрелся. В отличие от остального залитого солнцем мира, вся комната была окутана полумраком: лишь свет от камина рассеивал тьму. Дрова приятно потрескивали и источали пряный древесинный запах. Языки пламени отражались от лоснящейся поверхности простыней на кровати, из-за чего шёлк становится похожим на жидкое золото. Но великолепию рождения дня не под силу затмить юношу, лежащего рядом. Его густые локоны обрамляли прекрасное лицо: мягкие, податливые губы, изящный нос с заострённым кончиком, чёрные ресницы и густые брови. Затем каштановые волосы спускались до плеч, пряча от взгляда точёную шейку со следами беспощадных клыков. Несколько грубых укусов украшали плечи и грудь. Гибкие руки покоились на подушке, и тонкие пальцы с блестящими длинными ногтями придавали им особую утончённость. Все черты были исполнены аристократичности, изысканности, а вместе с тем сочетали в себе раскованность и юношескую дерзость. Сначала мне показалось, что Амадео уже уснул, но неожиданно его веки затрепетали, и густые ресницы поднялись, открывая ясные карие глаза. Спокойный, уверенный, он осматривал меня внимательными взглядом, и, наконец, спросил: — В чем дело? Внезапно желание обнять, почувствовать его обнаженную кожу своей стало настолько невыносимым, что я неопределенно покачал головой вместо ответа. В Венеции мы часто просто лежали на кровати и говорили ночи напролёт. Амадео с энтузиазмом рассказывал о прошедшем дне, о том, какие новые книги успел прочесть, как обстоят дела в городе и в доме прекрасной Бьянки. Мне нравилось расспрашивать о радостях людской жизни: каково на вкус спелое хрустящее яблоко, каково это греться в солнечных лучах, какие новые итальянские слова он сегодня выучил? А как обстоят дела с изучением философии, права, истории искусств? Он говорил не переставая, и тогда я ловил отрывки его мыслей, полные разнообразных впечатлений, вкусов, цветов, запахов, образов… И на долю секунды я становился человеком. Невероятно ценны моменты, когда разум не охвачен всепоглощающей страстью, и тогда каждое произнесенное слово ощущается стократ чувственнее, более интимно и доверительно. В такие тихие вечера я оставлял нежные поцелуи на фарфоровых щеках и веках, проводил руками по плечам, груди — не более. Он в свою очередь отвечал столь же неспешными, целомудренными прикосновениям, будь то длинные пальчики, перебирающие кончики моих волос, или бархатные губы, целующие мою шею. Как много я отдал бы, чтобы вернуть те далекие ночи! Мой тёмный ангел, неужели ты собираешься покинуть меня? Но зачем разрушать только что воссозданный рай? — Что случилось? — повторил юноша, вырывая меня из воспоминаний. Я отчетливо произнёс: — Хочу прикоснуться к тебе. Удивлённый столь простым и честным ответом, Амадео ухмыльнулся и сказал: — Отлично, продолжай хотеть дальше, — и отвернулся, закутавшись в одеяло. Я накрутил на палец локон медных волос. — Как ты там говорил? Никаких поцелуев и игр с кровью? — положив руку на его плечо, я продолжил: — А что насчёт объятий? Лишь тяжёлый недовольный вздох служил ответом. — Что ж, молчание — знак согласия, милый. Даже видеть лицо Амадео необязательно, чтобы знать: он точно закатил глаза. Юноша холодно отозвался: — Молчание — знак согласия? Этим ты оправдываешь свои действия на протяжении двух тысяч лет? От злости я царапнул ногтем рану от укуса на его белоснежной шейке, и Амадео вскрикнул: — Да делай что хочешь, мои протесты все равно никогда тебя не останавливали! — и, не давая возможности отреагировать на очередную колкость, он сам подвинулся ближе и положил голову мне на грудь. — Ну, доволен? А теперь спи, иначе я уйду в другую комнату, которых в этом доме более, чем достаточно. Определенно, теперь гораздо лучше. Однако не совсем, как мне бы хотелось. Поэтому, обняв одной рукой его за плечи, я притянул податливое тело так близко, насколько возможно, вынуждая мальчика закинуть на меня длинную изящную ножку. Больше говорить совершенно не хотелось: лишь наслаждаться тем, как мягкие волосы приятно щекочут плечо, как они мерцают, отражая пламя в камине. Чувствовать на себе тяжесть стройного, гибкого тела, и то, как юноша водил тонкими пальчиками по моей груди. Умиротворение, долгожданный покой, блаженство… Однако необходимо узнать одну очень важную деталь. Я ласково поцеловал Амадео в лоб и позвал по имени. Когда он приподнял голову, в темных глазах промелькнула тень недовольства. — Что ты увидел в моих мыслях? Чёрные бровки нахмурились, выражая полнейшее непонимание. — Когда тебя позвала Маарет, и вы вместе с Пандорой подслушивали меня. Что именно заставило тебя прийти ко мне и наброситься с поцелуями? Выражение лица сразу же стало серьёзным, и мой ангел отвёл взгляд, задумавшись. Но, когда он снова посмотрел на меня и кажется, был готов дать ответ, насмешливая улыбка тронула его губы: — Не скажу. — Серьезно? — Более чем. Я покачал головой. — Амадео, ну что за ребячество… — Нет, — нараспев произнёс он и вернулся в прежнее положение, давая понять, что разговор окончен. Мне важно было это услышать. А его глупое упрямство вновь вселило ощущение собственной уязвимости. Значит, придётся узнать о произошедшем подробнее у Пандоры. Но как только я представил ее сочувствующий взгляд и то, как она рассыплется в извинениях, сразу оставил эту затею. Уж лучше навестить древнюю Маарет и выведать все необходимое, чем встретиться с человеком из прошлого и наблюдать за тем, как мои мысли помогли ему собрать кусочки головоломки и привести к полному понимаю моих желаний и мотивов. Даже при обмене кровью я умело скрывал все тайны, пряча их за яркими образами. Однако специально для Торна пришлось открыть своё сознание для полноты восприятия всей истории. Поэтому впервые за всю мою жизнь у бессмертных была потрясающая возможность познать меня целиком и полностью, чего, я надеюсь, у них не получилось. Но они определенно узнали больше, чем следовало бы. Напоследок я провёл костяшками пальцев по нежной щеке, будто прощаясь, и закрыл глаза. Интересно, сколько времени хватает Амадео на сон? Безусловно, с возрастом вампиры спят все меньше и меньше, но по большей части это сугубо индивидуальная потребность. В первые годы обращения мальчик просыпался спустя час после захода солнца, в то время как я имел возможность провожать последние огненно-красные лучи заката. Но тревога съедала изнутри, уверенно нашёптывая, что темный ангел собирался уйти ещё до моего пробуждения.***
Ещё не открыв глаза, я осознал, что нахожусь в постели в гордом одиночестве. Однако ровный стук бессмертного сердца успокоил мои опасения. Амадео устроился в бархатном кресле, подперев голову рукой. Он все-таки отыскал джинсы, застегнул на все пуговицы красную рубашку и теперь сидел полностью одетым, нервно выбивая ногой в кроссовке одному ему известную мелодию. Стоило мне пробудиться, как мальчик вздрогнул и обернулся. Его белоснежное лицо было обманчиво безразлично, и только в глубине темных глаз пряталась неизбежная боль. Наше прощание навсегда останется в моей памяти. В какой-то момент юноша поднялся с кресла и кинулся навстречу распростертым объятиям. Я успокаивающе гладил его по спине и каштановым волосам, невероятно благодарный за то, что он не ушёл до моего пробуждения. Ах, Амадео! Одно упоминание твоего имени вызывает во мне благословенный трепет. Доведётся ли ещё попробовать на вкус твои холодные манящие губы? Почувствовать сводящие с ума прикосновения? Слышать, как бесстрастный голос произносит с издевкой «Мастер»? Смотреть в темные глаза и окончательно терять хоть какое-то подобие контроля? Мой ангел хотел отстраниться, но я снова прижал его к себе, и он грустно улыбнулся, обвивая руками мою шею. Ещё немного, прошу, подари эти последние, болезненно-сладкие секунды. Позволь раствориться в густом аромате твоей крови, соблазнительном шепоте, от которого бегут мурашки по коже. Твоя красота, твоё сияние разрушают мою душу, оставляя от личности лишь слепое подчинение и обожание. Надменный взгляд карих глаз заставляет меня желать смерти, и спасение лишь в желании, что ты во мне разжигаешь. Наконец, я разжал объятья и поднял взгляд. Испугавшись, что не смогу сдержаться, я осторожно провёл вниз по его руке и переплел наши пальцы. Это помогло унять стремление схватить, обездвижить моего мальчика, чтобы навечно оставить подле себя. Он понимающе кивнул и сжал мою ладонь. Мы стояли так некоторое время, прежде чем юноша резко повернулся назад и сделал первый шаг. Его рука легко выскользнула из моей, словно дуновение ветерка. Мне бы хотелось, чтобы он обернулся, сказал, что передумал, однако Амадео уверенно продолжал идти. Дверь за ним плавно закрылась, оставляя меня в комнате совершенно одного. Несколько секунд мне не верилось, что после всего случившегося он снова меня покинул. Я закрыл глаза и прислушался к скрипу половиц в другом конце дома. Амадео неспешно поднимался по лестнице и вдруг остановился, словно ощутив мое незримое присутствие. И тогда чувственный шёпот разрезал тишину ночи: «Прощай, mio maestro immortal». Прощай, мой ангел. Надеюсь, как-нибудь мы повторим наше маленькое ночное приключение.