Когда он пришел в себя, уже стемнело. Сизый сладковатый на вкус дым струился узорами мимо приоткрытого окна, проплывая на фоне подмигивающего огнями городского пейзажа, заключенного в скромной раме, не более полуметра в ширину и длину. Фигура Аяцудзи казалась призрачной и нереалистичной в бледном свете настольной лампы, будто это был вовсе и не он, лишь фантом прошлого, которое еще не отпустило.
Сакагучи выпустил куклу из рук и вздрогнул, когда хозяин офиса обернулся, являя бледное, сильно осунувшееся за этот вечер лицо. Он молча двинулся ближе, волоча за собой дымный шлейф от раскуренной кисэру, склонился у ног гостя и бережно поднял шарнирную девочку, прижимая ее к груди.
— А теперь Вам лучше уйти. Молча.
Ноги не слушались первые пару секунд, но тем не менее Сакагучи не возразил. Он поднялся с места, снимая пиджак со спинки кресла, накинул его на плечи нетвердым движением и вышел, не сказав ни слова. Где-то за спиной он услышал, как детектив негромко заговорил с куклой.
На улице шел мелкий колючий снег. Вспомнились старые черно-белые фильмы, и этот таинственный монохром исходил от впечатленного увиденным недавно сознания. Пережитым — если быть точнее. «Рассуждение о Декадансе» походило на кинопроектор: менялись пленки, луч света прорезал тьму зрительного зала, рассчитанного лишь на одного человека, и начиналась магия неповторимых сюжетов. Но Сакагучи никогда не мешал искусство иллюзии с реальной жизнью, и это, признаться, все усложняло. Он любил эти черно-белые фильмы, снятые самой судьбой, однако комедии среди них попадались редко.
Яркие вывески резали взгляд, руки зябли даже в карманах пальто. Остановившись на переходе, мужчина поднес их к лицу и попытался согреть дыханием. Перчаток не было, сегодня они остались в офисе министерства, забытые под ворохом еще не разобранных бумаг. Сейчас ему предстояло вернуться на рабочее место и утонуть самому в хаосе сухих и бесчувственных цифр и букв — как раз то, что надо, после подобной эмоциональной встряски.
— Аяцудзи-кун, я пришел вовсе не для того, чтобы рассматривать твоих кукол.
Многие из них были просто ужасны, и оставалось загадкой, как можно по собственной воле держать у себя такую коллекцию намеренно сотворенных уродств. Мысль о том, что некоторые из находившихся там экземпляров были выполнены руками самого детектива, и вовсе холодной змейкой пробегала от затылка к спине. Что он за человек? За этим ответом Сакагучи пришел в тот вечер, но ответы на такие вопросы обычно в цене не дешевы.
— Вы же хотели узнать мою историю, чтобы составить точное досье.
Верно, сухих фактов часто недостаточно, когда речь заходит об эсперах, представляющих реальную угрозу для общества. О таких людях нужно знать все и в самых мельчайших подробностях, а истоки всех зол в большинстве случаев лежат именно в детстве.
— Не знал, что ты страдаешь таким нарциссизмом.
Две куклы, спрятанные за тяжелой бархатной занавеской, все-таки сумели поразить в приятном смысле: в них не было ничего жуткого, за исключением абсолютной их идентичности и слишком очевидной схожести со своим хозяином. Но стоило Аяцудзи снять с головы одной из них миниатюрную копию своей кепки, как светлые локоны струящимся водопадом рассыпались по плечам.
— Ее звали Мэй.
Ее звали Мэй, и она была родной сестрой особо опасного эспера Аяцудзи Юкито, не так давно взятого под надзор Отделом по делам одаренных Министерства внутренних дел Японии. Такое редкое явление, как разнополость близнецов, лишь усиливало впечатление от их схожести, и трудно было в это поверить, не увидев своими глазами.
Признаться честно, глазами куклы Сакагучи еще не приходилось смотреть на чужие истории, но именно ее, мрачноватую, с повязкой на левом глазу и при ближайшем рассмотрении действительно далеко не новую, пусть и прекрасно сохранившуюся, предложил ему детектив-убийца для взгляда в свое прошлое. Было прекрасно заметно, насколько он не в восторге от этой идеи, но попытки увильнуть отчего-то не последовало, а кукла оказалась в руках у составителя личного дела заключенного.
Сейчас, постукивая кончиком перьевой ручки по краю столешницы, Анго едва ли мог решить, о чем можно писать, а что лучше так и оставить в секрете. «Казнить нельзя помиловать», зависнув над головой подсудимого, ожидало своей запятой, а вознамерившийся вначале писать правду, только правду и ничего, кроме правды, вдруг спасовал перед слишком темной истиной, открывшейся ему с ракурса одного пустого стеклянного глаза.
***
— А с пацаном что будем делать?
— Сказали же всех убрать, чем он такой особенный?
Страх. Страх Юкито, а не куклы, но она его будто впитала и сохранила в себе на долгие годы, как прочный сосуд, не позволяющий выветриться этому отталкивающему эфиру, смешавшему запахи пота, мочи и горького дыма от сигарет, наводнившие комнату.
Изрешеченный пулями кусок голого мяса, привалившийся мешком к стене с застывшим на ней рисунком из ошметков мозгов и кровавых разводов — это его отец. Где-то мельком возникали помехами кадры из еще более раннего прошлого. Взрослые говорили о чем-то ему непонятном, но позже переосмысленном: мать умоляла отца выйти из опасной игры, завязанной на теневом бизнесе. Забавная детская мысль «Но разве можно торговать тенями? Если бы я продал свою, сколько бы она стоила?» переросла в болезненно взрослую: «Если продать свою тень, потеряешь и то, что ее отбрасывало». И самым жутким для него оказался момент, когда тень подошедшего слишком близко человека с оружием накрыла его детскую фигурку, окутывая аурой смерти. Это слово он понял в тот самый момент, когда последний крик матери оглушил его и сдавил спазмом горло, лишая возможности двинуться дальше спинки огромного в сравнении с ним семилетним кресла.
— Вы их убили. Вы убили маму.
Слова, которые он вытолкнул насильно из груди из страха, что они его задушат, прозвучали удивительно спокойно. Труп его матери лежал всего в метре от мальчика: рукоять длинного кухонного ножа торчала из широко раскрытого рта, а лезвие вонзилось глубоко в пол, пройдя через затылок. Красивая юбка в бежевую клетку, чей подол он так любил перебирать в пальцах, прощупывая аккуратные ровные складки, была безжалостно разорвана, открывая уродливо нелепо разведенные в стороны бедра.
Человек, отбрасывавший большую тень, склонился к самому его лицу и с равнодушным смешком потянулся грязными пальцами ближе. Юкито молча стоял, заглядывая в поблескивающие нездоровым любопытством глаза, которые секунду спустя расширились неестественно, едва не выскакивая из орбит, и закатились под отвратительный хрип, прежде чем испугавшая ребенка тень исчезла на полу у его ног. Острый угол люстры, потухшей при падении, попал точно в шею, раздробив позвонки.
Наступившее после этого молчание показалось ему оглушительно долгим. Две пары ошарашенных и злобных глаз сверкали из темноты, разбавлявшейся теперь лишь светом уличного фонаря, пробравшимся в разбитое пулями окно.
— Что за чертовщина…
— Думаешь, это он сделал?
— Не подходи к нему на всякий случай. Нас не предупреждали, что мальчишка может быть эспером.
Дуло пистолета коротко сверкнуло, прозвучал скрип половиц, затем сильный грохот от падения тела, вскрик и одиночный выстрел. Второй бандит застыл на полу чуть поодаль с простреленной грудью: споткнувшись, он случайно упал и нажал на спусковой крючок. Когда Юкито поднял взгляд на последнего человека, оставшегося в живых, тот попятился в ужасе, кидая в адрес ребенка проклятия, и выскочил за дверь. Спустя пару минут послышался скрежет шин тормозящего резко автомобиля и звук его столкновения с чем-то тяжелым.
Тепло груди мальчика дарило успокоение, и очевидно, то же он ощущал, прижимая к себе куклу. Забравшись с ногами в кресло, доселе казавшееся непреодолимой преградой, он поджал к себе колени и свернулся калачиком, смотря в одну точку. Мрак, окутавший пространство вокруг, лишь сгущался, и он подумал вдруг с чувством абсолютного опустошения: «Это моя тень, слишком большая для такого, как я».
***
Лист бумаги захрустел под ладонью и, безжалостно разорванный в мелкие клочки, полетел в мусорное ведро. Это без сомнения было одно из самых непростых дел на его памяти. Сакагучи оглядел пустой офис Министерства, дрожащими от усталости пальцами вытащил сигарету из пачки, давно забытой на дне строгого кожаного портфеля, и чиркнул спичкой, вскоре глубоко затягиваясь.
Эта ночь будет действительно долгой.
