Фантастические зануды и где они обитают

Арсений смотрит в шкаф с задумчивым видом — так, словно и впрямь не знает, на чем остановить выбор. Антону хочется закатить глаза: тот ведь ничего, кроме однотонных черных и белых рубашек, не носит. — Выбери что-нибудь, и пойдем, а то мы уже опаздываем. — Опаздываем, — щурится Арсений, поворачиваясь к нему. — Если мы опаздываем, значит, у нас бронь на определенное время. Это ресторан? Он раздет по пояс, и обнаженные крылья переливаются в свете люстры — они и сами как хрустальный светильник, сделанный из сотни плоских отполированных кусочков. Из-за того, как они отражают свет, смотреть на них больно, но Антон всё равно смотрит — красиво же. — Увидишь, — увиливает он. — Я же сказал, это сюрприз. — Но я не могу выбрать одежду, если не знаю место, — ворчит Арсений, и его крылья трепыхаются, выражая недовольство. Кожа спины из-за них покрыта узором, как тиснением — обычно они прилегают плотно, как защитная броня. — Если мы идем в ресторан, я надену рубашку и брюки. А если на какой-нибудь скалодром, то футболку и джинсы. — Одевай… ну извини, надевай. Надевай то, что захочешь, — сдается Антон. — Мы там будем одни, никто тебя не увидит. — Неважно, одни или нет. Дело не в окружающих людях, а в том, чтобы одеться уместно ситуации, — последнее он произносит, с укором глядя на Антона, который спокойно может заявиться в ресторан в трениках. Да и что в этом такого: сейчас рамки официоза вообще стерлись, давно уже нет этого правила «приличный вид — только костюм и лакированные туфли». — Да блин. — Антон рывком поднимается с кровати — голова немного кружится от таких нагрузок его совершенно неспортивного тела — и в пару шагов подходит к Арсению. — У тебя же до фига вещей, надень что-нибудь из этого. Он жестом очерчивает ту часть вешалок, что занята необычной одеждой Арсения: цветными штанами, яркими рубашками, футболками с дурацкими и не очень надписями. За пять лет совместной жизни Антон ни разу не видел, чтобы Арсений надевал хоть что-то из этого, его максимум — это носки с несуразными картинками, и то если их не видно под штанами. — Я же объяснял, — вздыхает Арсений, — это не вещи для носки. Мне они нравятся сами по себе, как объект искусства, но я не хочу их носить и выглядеть как клоун. Привлекать к себе внимание внешним видом — это как минимум неприлично. Годы идут, а Арсений остается всё таким же занудой. Антон улыбается и, поправив его отросшую пушистую челку, звонко чмокает в лоб. След поцелуя мгновение светится, а потом затухает. — Надень что-нибудь удобное, — советует он. Ему просто хочется, чтобы Арсению было удобно — в конце концов, там всё равно темно, так что их одежды и не будет видно. А чуть позже, как Антон надеется, одежда им вообще не понадобится. На прошлую годовщину Арсений водил его на крутое фаер-шоу, билеты на которое были распроданы за несколько месяцев до. А потом у них еще был мастер-класс от ведущего артиста: Антон учился создавать необычные фигуры и сложные связки, заключать Арсения в огненные кольца и пузыри из дыма — и это был лучший день в его жизни (не считая свадьбы, разумеется). Теперь его очередь устраивать годовщину, и он боится обосраться: всё-таки пять лет — это не шутки. Конечно, будет и десять, и двадцать, и дальше, но планку сюрпризов надо повышать, а не занижать. Иначе такими темпами через сорок пять лет он приведет Арсения в Макдональдс, поесть «золотой» картошки фри. Ага, и в местном туалете поссать по-золотому. — Ты когда думаешь, у тебя лицо вот такое. — Арсений открывает рот и переводит взгляд в стенку — выглядит очень глупо. — О чем задумался? — Вообще не похоже, — смеется Антон. — Задумался о нашей золотой свадьбе. — Давай сначала деревянную отпразднуем. До золотой нам еще жить и жить, нечего думать о ней с таким, — Арсений вновь принимает глупый вид, — лицом. — Ты бы себя видел, когда рассуждаешь о чем-то! — Антон строит максимально сосредоточенное лицо: сводит брови, морщит нос и поджимает губы, будто пытается просраться при жестком запоре. У Арсения всегда такой вид, когда тот думает о своих невероятно, очень сильно, в высшей степени наиважных экологических проблемах. — Ничего подобного, — цокает тот. — В любом случае, я хотя бы не похож на деревенского дурачка, которому сказали купить корыто, а он привел корову. — Я сейчас оближу тебе щеку, и завтра ты будешь позориться перед своими серьезными коллегами. — Как будто в первый раз. — Арсений закатывает глаза, но всё-таки немножко краснеет: появляться на людях со «следами их любви», как он сам выражается, ему по-прежнему неловко. Поэтому полноценно они сосутся только на выходных, а в остальное время Антон довольствуется тем, чтобы целовать тело Арсения ниже ворота рубашки. Под одеждой тот постоянно так светится, что может осветить собой комнату метров на двадцать. — Не хочу, чтобы ты уезжал. — Я тоже не хочу, — грустно улыбается Арсений и, поднявшись на носочки, коротко чмокает его в губы. — Но животные на Камчатке умирают из-за этих новых заводов. Если я не упрошу местных толстосумов позволить нам вывезти их в другой регион, то они все погибнут. Антону искренне жаль животных, и ради них он готов пожертвовать целыми двумя неделями без мужа — но не грустить из-за этого не получается. — Я постараюсь приехать раньше, — обещает Арсений, ласково проводя пальцами по его волосам и вдруг хмурится, вытягивает кудрявую Антонову челку и прикладывает ему же к лицу — доходит почти до кончика носа. — Боже, ты когда стригся последний раз? — Месяца три назад? — предполагает Антон. — До твоей командировки на Сахалин. — Кошмар. Будь добр, подстригись, а то становишься похожим на лесника. — Арсений отпускает кудряшку, и та складывается колечками, как ей и положено. — Хотя есть в этом что-то милое… Но длинные волосы — это несуразно, если ты не панк. — Панк — это не внешность, это состояние души и внутренний протест. Я всегда панк! — И против чего же ты протестуешь? — Арсений выразительно поднимает бровь и кивает на носки, двумя белыми комочками валяющимися у кровати. — Против чистоты? Удивительно, но именно такой нудила Арсений и вызывает у Антона самый яркий прилив нежных чувств. Тяжело сдержаться и не расцеловать его с ведром слюней в подарок, но в объятиях Антон себе не отказывает — крепко стискивает так, что Арсений еле успевает сложить крылья и кряхтит: — Осторожнее, ты мне ребра сломаешь. — Прости. — Антон его отпускает. — Просто когда ты такой, я хочу тебя тискать, ничего не могу с этим поделать. Арсений смущенно и в то же время игриво закусывает губу — так может лишь он один на всей планете. Впрочем, как и множество других вещей, потому что Арсений самый особенный, самый необычный, самый талантливый и вообще самый лучший. Именно в такие моменты понимания, как же им повезло найти друг друга, Антона накрывает не только приливом нежности, но и волной любви. Он даже думает забить на всё и просто затащить Арсения в койку, но нельзя понижать планку и отмечать годовщину в постели. А заняться любовью они смогут и позже, уже на месте. — Нам пора, — подстегивает он, кивая на шкаф. — Арсений Сергеевич Попов-Шастун, одевайтесь быстрее, пожалуйста. Не хочу, чтобы таксист вместо дороги пялился на ваши соски. Он наклоняется и облизывает упомянутые соски — сначала один, затем другой. Арсений рвано выдыхает, как и всегда при внезапных ласках: он никогда не протестует, но больше любит, когда всё идет по плану — зануда же. — Анто-о-он, — стонет он, потому что Антон увлекается и прикусывает сосок, чуть оттягивает его зубами, — ты же сам сказал, что нам… ах. — Прости, — Антон тут же выпрямляется, — да, нам надо идти. Арсений заторможенно, будто уже успел немного улететь, кивает и поворачивается к шкафу, затуманенным взглядом всматриваясь в череду своих белых и черных рубашек. Его грудь ярко светится, словно на нее налепили светоотражающие ленты — красиво, а еще полезно — в темноте машина не собьет, если вдруг тот решит походить ночью по улице голышом. Антон запоздало вспоминает, что надо вызвать такси — и достает телефон из кармана, пока Арсений надевает рубашку и меняет домашние штаны на элегантные брюки. Он вбивает адрес, но отвлекается на обтянутую серой тканью округлую задницу, и чуть не пишет «Задовая-Кудринская» вместо «Садовая-Кудринская» — на такой улице он бы пожил. Впрочем, под утро, когда они приедут домой, он может уложить голову Арсению на задницу, как на подушку, и вполне удовлетвориться этим. *** Он ведет Арсения за руку — глаза у того завязаны шелковой лентой, которую Антон купил специально, чтобы было по красоте. Тот вертит головой, будто это поможет ему как-то разглядеть обстановку. — Что-то мне это напоминает, — посмеивается он. — Безусловно, радует тот факт, что я могу просто снять повязку и всё видеть. Тот случай они оба вспоминают с теплом и, по истечении стольких лет, без чувства вины. Как ни крути, если бы не то стечение обстоятельств, может, они бы и не сблизились так сильно и за такой короткий срок. Поэтому что ни случается, то к лучшему — это любимая фраза Арсения. — Как же я жалею, — нарочито горько вздыхает Антон, открывая нужную дверь и помогая Арсению переступить порожек, — что не подглядел за тобой в ванне. Представляешь, мне даже в голову эта мысль не пришла, такой я джентльмен! — Джентльмен и извращенец в одном флаконе, — фыркает Арсений, и его слова в огромном зале отдают эхом. — Мы в большом помещении? Как Антон и ожидал, всё готово. Ему ужасно повезло, что друг Макара работает в планетарии, и за небольшое (большое) вознаграждение тот согласился пустить их сюда ночью, во время закрытия. Прожектор включен, и потолок — идеальное отражение звездного неба, оно яркое и живое, красивее и красочнее настоящего. Миллионы оттенков синего, желтого и фиолетового смешиваются друг с другом, образуя созвездия, туманности, астероидные пояса — или нет, Антон совсем не шарит в астрономии и не разбирается в звездах, всё его внимание уделяется одной-единственной звездочке. Он аккуратно развязывает узел повязки и пихает ее в карман, а Арсений промаргивается и оглядывается — и только потом поднимает голову. В его глазах искрится настоящий детский восторг, рот приоткрывается от удивления, губы постепенно растягиваются в широкую улыбку. Он долго смотрит на потолок, крутясь на месте и рассматривая «небосвод» с разных ракурсов, и Антон его не торопит, позволяет насладиться видом. Его самого вся эта красота не слишком интересует, потому что Арсений в тысячу раз красивее и смотреть на него куда приятнее. — Так красиво, — выдыхает тот. — Ты же любишь звезды, — смущенно бормочет Антон. — Подумал, что тебе такое понравится. — Я никогда не был в планетарии. — Арсений переводит на него светящийся взгляд — улыбка такая широкая, что в полумраке белеют зубы. — Это потрясающе. Он подается вперед и целует Антона — не чмокает, не прижимается губами на секунду, а целует с чувством, глубоко, одновременно с этим запуская холодные после улицы руки ему под куртку. Как будто ему плевать, что завтра его губы будут светиться, вызывая недоумение коллег — а ему, наверно, и плевать. Антон отвечает на поцелуй и расстегивает его пальто пуговица за пуговицей — вообще-то, он планировал это попозже, после ужина при свечах, но почему бы и не начать свидание с секса под звездами. В конце концов, всё идеально не продумать, ведь жизнь всегда идет не по плану — и именно в этом ее прелесть. Пять с лишним лет назад, когда Антон упрашивал Пашу не брать его с собой в командировку, он и не думал, что именно там найдет любовь всей своей жизни. Иногда то, чего меньше всего хочешь, и приводит к самому лучшему. Антон прижимает своего самого лучшего как можно крепче и улыбается в поцелуй.