Пропасть чувств

Пьян. Тим был слишком пьян. Пьян, возможно, ещё до того, как его злостно споили за столом и как Вин решил за него, что ночевать в этих сборах они будут вместе. Однако жалел ли он об этом? Честно? Ни капли. Что бы там не помогло ему набраться смелости (алкоголь или безрассудство), прямо сейчас он лежал на кровати и смотрел, как Вин, беспристрастно за ним наблюдающий, стоял в дверях. И младшему, уже, однако, привыкшему к карусели настроения своего старшего, всё никак не удавалось понять, о чём же он думал. Поэтому, скорее для вида делая глаза затуманенными, Тим притворялся, будто перепил. На деле — в любой момент он был готов к обороне: не только к словесной, но и к физической, если таковая, конечно, потребуется. Ведь давно не секрет, что от Вина можно было ожидать чего угодно. Буквально. Особенно после притащенной им не пойми откуда омелы на Рождество. И это настораживало, честно. — Иди в душ, — заботливо бухтит Вин, от интонации которого на лбу Тима проступает морщинка. — Не хочу. Мне лень, — по инерции откликается на предложение он. И переворачивается со спины на бок, а потом и вовсе приподнимается на локтях. Вин, статично находящийся у входа в комнату и не сдвинувшийся оттуда ни на дюйм, из-за отказа младшего лишь понимающе улыбается. Натянуто, к слову. И это была совсем не та реакция, которую ожидал увидеть Тим. Он думал, что старший, по меньшей мере, хотя бы цокнет языком или глубоко вздохнёт, по большей — наругается, но никак не улыбнётся. Так что догадка, вдруг тронувшая за струны души, срывается с языка сама, не успевая толком пройти контроль логики. — Я тебе противен? Вин со сверкнувшими в полумраке глазами, будто всё это время ожидающий подобной выходки, в два шага преодолевает расстояние, разделяющее его с Тимом, и хватает за плечи, наваливаясь сверху. Оскорблённый и уставший прятаться в тени, он прижимается губами к крепкой шее и ловит оторопелый вздох. Вин знает ему причину, потому как сам едва сдерживает свой. Но его амплуа — самоувереннее. Он не может себе позволить сейчас расслабиться, когда случай, так мило предоставленный младшим, столь идеально подходил для того, чтобы признаться в давно спрятанных чувствах. — Да не особо, — отвечает запоздало и отстраняется. Глаза Тима, Вин готов поклясться, отражают всю гамму человеческих эмоций. Их так много, что он сам, впервые в жизни, теряется, не зная, что делать в такой ситуации дальше. До него вдруг доходит, в какое глупое положение он поставил только что и себя, и младшего, совсем не подумав, что… Мыслительная цепочка не находит своего завершения: Тим, слишком резко для пьяного, обхватывает шею Вина руками и прижимает его губы к своим. И целует. По-настоящему. Не так, как раньше — совсем не робко, вовсе не неумело. Он целует его по-честному, искренне отдаваясь, перебирается с одной губы на другую так нежно, что у Вина отключается голова совсем — его ответ на поцелуй диктуется исключительным инстинктом, не более, в то время как сердце перестаёт биться вовсе, застревая где-то поперёк горла. А потом, правда, всё возвращается на свои места, когда Тим, таким же резким движением, как и минутой до этого, отталкивает Вина от себя. Его лицо меняется за доли секунд и отражает самую настоящую злость. Тима будто дважды обманули, не меньше, и он стремится как можно скорее обвинить в этом своего обидчика. Ещё быстрее претворение этого желания становится, когда он замечает на губах старшего нахальную улыбку. — Ты всегда такой, — причитает он, смотря ему в глаза, — вечно дурачишься! Вин отвечает, не думая. — А если я буду серьёзен, сможешь мне пообещать, что не сбежишь? Да. Наконец-то. Старший ликует про себя, что у него наконец-то хватило смелости, чтобы высказать давно скребущие на душе слова. Он подаётся вперёд так, что до приподнятых в растерянности бровей Тима дотрагиваются его волосы, выкрашенные в белый, а затем — он чуть прикасается носом к носу. Жест невесомый, едва ли ощутимый, но слишком интимный для повисшей в их диалоге паузы. Тим задерживает дыхание, когда губы Вина при следующих словах остаются в паре миллиметров от его. — В этом мире, — уверенно произносит старший, — можешь бояться чего угодно, поскольку я всегда буду рядом. Но меня бояться не смей. Понял? Осознание приходит к Тиму, возможно, слишком запоздало: где-то в перерыве между вопросом «понял?» и прикосновением Вина к его руке, которую он вскоре прижимает к своему бешено колотящемуся сердцу. Он по-прежнему нависает над ним — такой обаятельный, — в его жесте читается отчаяние, и младшему от этого так трудно дышать. — Особенно моих чувств к тебе, — всё же выдаёт Вин, — признай их уже! И единственное, что может выдавить из себя Тим, когда выходит из прострации, — это вовсе не ответные слова, знаменующие взаимную любовь, а растерянный выдох, больше похожий на жалкую попытку притвориться, будто он не был заставлен врасплох. — Ты, блин… А Вин будто и не слышит его. Он улыбается, да, именно — искренне, будто уже знает ответ. — Что скажешь? Сбежишь от меня? Противный. Такой вредный и противный этот Вин. Тим дёргается и подминает его под себя. Тело старшего худое, в каких-то местах — костлявое, но, вне любых сомнений, именно такое, какое и нужно. Младший ловит себя на этой мысли, когда его рука проваливается в неожиданную ямку на талии Вина, которую он никогда прежде не замечал. — Не сбегу, — смотря ему в глаза, собирается с духом он, — но убедись, что сможешь меня удержать. Из губ старшего вырывается облегчённый выдох, так сильно себя выдающий. Словесное согласие, которое даёт ему Тим, было больше похоже на сон. Поэтому, чтобы убедиться в реальности происходящего, Вин вновь меняется с ним местами и, больше не стесняясь ни своих чувств, ни нахлынувших эмоций, открыто целует младшего в шею. Тот бормочет ему что-то про завтрашнюю поездку к водопаду, про следы, которые просит на себе не оставлять… И Вин почти клянётся, что сохранит его кожу в целости и сохранности, однако, когда видит первый красный след, понимает, как безбожно только что соврал, вновь припадая губами к ключице. А дальше — беспорядочный поцелуй за беспорядочным поцелуем. И Тим не знает, от чего теряется больше: от столь открытой близости или от её неожиданности. Однако одно он осознаёт наверняка: у него отключаются всякие тормоза, хоть малость сдерживающие до этого. Он больше не может лавировать и удерживаться на краю пропасти, поэтому падает. А та ему будто и рада — окутывает своим холодом, остающимся на кончиках пальцев, и переливается всеми цветами жёлто-карего, заключенного в двух зорких глазах. Тиму всегда казалось, что в Вине слишком много душащего. Может поэтому так долго и не подпускал его к себе ближе. Потому что знал, что в конечном итоге сам же сорвётся, утонет, задохнётся и больше не найдёт выхода. Никогда. А Вину это словно и в радость. Он смотрит на Тима горделиво-насмешливо, видит в его взгляде и смятение со страхом, и сомнения, отброшенные куда-то в сторону, и злость вперемешку со страстью; эмоции в этом мальчишке всегда клокотали где-то за гранью разумного и всем понятного. Но Вин понимал каждую из них. — Почему не оттолкнёшь меня? 

В перерыве между частыми поцелуями спрашивает он, пряча за своей подтрунивающей интонацией истинную боязнь быть отвергнутым. Он всегда беспокоился об этом, пожалуй, рядом с ним: не столько о том, что его могут взаимно не полюбить, сколько о том, что полюбят, но бросят. Как и все, кто встречался раньше на пути. — Чёрт бы тебя побрал, — сердится Тим на его вопрос, — или дрянь бы какая… Он скрывает, что услышал на самом деле: «Пожалуйста, не отпускай», — но его движения выдают всё сами. Рыпнувшись всем телом, младший вновь оказывается сверху, валит Вина почти нещадно и перехватывает его руки, прижимая над белёсой головой к постели. Свет падает на его многочисленные серёжки, от чего те блестят, и Тим находит это внезапно очень красивым. Вообще всё это. Нахальная ухмылка Вина, тронувшая уголок его рта, говорит за него, что он только что прекрасно понял пробежавшую в чужой голове мысль. И это смущает, если честно. Эти проницательность и уверенность, исходящие всегда от него, заставляют младшего чуть поёжиться, на пару секунд потерять контроль над ситуацией и ослабить хватку. И этого достаёт, чтобы Вин высвободил свои ладони и поднял их над собой, пальцами вплетаясь в чужие коричневатые волосы, притягивая манящие губы ближе к себе. Он замирает на пару мгновений, когда видит, как внимательные глаза рисуют путь прикосновений от его ушей к ключицам. — Поцелуй меня, — Вин опускает руки вдоль туловища и прикрывает веки, подставляясь, — сделай, что хочешь. Тим хочет послать его, если честно. Как и всегда до этого. Но не шлёт. Ведёт кончиком указательного пальца по серёжкам, аккуратно спускаясь по острой линии челюсти к подбородку и чуть на нём кружа, замирает около приоткрытых губ. Ему страшно представить, как много людей хотят их поцеловать, однако ещё сложнее понять — каким счастливчиком нужно быть, чтобы обладать такой привилегией. Касаясь нижней губы большим пальцем, он чуть оттягивает её вниз, а после — проводит по ней вдоль от уголка к уголку. Движение рваное, чуть грубое. Ресницы Вина дрожат, и Тим не знает, на верном ли он пути. Подсовывает под его голову ладонь, обхватывая ей затылок, и касается поцелуями чужих чуть пульсирующих век. Так надо — он чувствует. — Перестань, — чуть шепчет, — когда ты стал таким беззащитным? Вин не открывает глаз. Заламывает брови как-то болезненно и прижимает Тима к себе, крепко хватая за талию, из-за чего тот теряет равновесие и падает ничком на его часто вздымающуюся грудь. Где-то на уровне горла он чувствует, будто сейчас вот-вот расплачется, сам тому не находя причины. Как глупо. — С тобой слишком спокойно, — проговаривает срывающимся голосом Вин, хватаясь пальцами за ткань чужой майки, — ощущения ни с чем не сравнимые. На душе одновременно больно и тепло. Тим жмётся к нему — так это уже привычно и правильно. Кладёт пальцы на шею, где пульсирует венка и считает про себя бесконечно быстрые удары пульса. Три, пять, десять, двадцать, тридцать семь… Этим цифрам в голове нет конца, они утягивают в приятную дремоту, из которой вырывает вскоре выровнявшийся нежный голос. — Спасибо. «За что? — Проносится беспощадно в мыслях. — За то, что упал, раскрошившись, позволил твоему лицу изогнуться в грустном выражении? Или за то, что так с тобой груб?» — За то, что не оттолкнул, — отвечает ему Вин, будто слышит неозвученные вопросы, и гладит по взъерошенным волосам. — Тебя попробуй оттолкнуть, — хрипло произносит Тим, чуть водя пальцами по гладкой коже, — потом ведь фиг отвяжешься. Закусывает язык. Не то он хотел сказать. Однако старший, уже привыкший к подобным репликам, смеётся чисто и искренне, опускает голову вниз, сталкиваясь с чужим внимательным взглядом. И в нём куда больше, чем в словах — безграничная доброта вперемешку с лёгким угрызением совести. Вин знает, что прав. Он понимает это, когда мягкие губы тянутся к его, трепетно касаясь. Только что свалившийся в эту пропасть открытых чувств Тим и не подозревает, что всё это время его в ней, чтобы поймать, поджидал Вин. Потому что упал туда первым.