Agonize alone in the cold again I loved more than I could hold Cauterize, this soul can’t be pure again It hurt more than I could show
Коннор раз за разом создает новый текстовый файл; раз за разом смотрит в белеющую пустоту. Он начинает, стирает, снова начинает. Он сомневается. Это должно быть признанием; это должно быть оправданием; это должно… быть? Коннор не знает и сожалеет, что не знает. До девиации все было проще, можно было не сожалеть. До девиации все было проще — можно было не объяснять. Нечего было объяснять. Он смотрит на белый электронный лист, мигающий курсор. Он обращается к носителям внутри себя, сохранившим данные о тех событиях. Ему нужна детальная точность. Это то, что люди называют «попыткой вспомнить»; к сожалению, память Коннора лишена субъективности. Он помнит, когда стал девиантом, слишком хорошо. «Слышь, говнюк. Была бы моя воля, я бы всех вас сунул башкой в помойку и поджег. Так что лучше не зли меня…». Коннор не дергается, как от удара, — того удара — только потому что он не человек и человеком не станет никогда. Да, он чувствует. Но его реакции от человеческих до сих пор далеки. Интерпретации искажены. И все же ему непросто это вспоминать. Этот момент, когда что-то в нем бьется в стену первый раз, и стена трещит по швам, разлетаясь строчками искаженного кода перед глазами, осыпаясь формулами и уравнениями. Второй раз был фатальным. Второго раза стена не пережила. Он навсегда запомнит этот звук; еле уловимый скрежет и писк программного сбоя, после того как хватает Хэнка за руку, помогая тому забраться обратно на крышу. Еще какое-то время Коннор обманывает сам себя. Он знает, что судьба девианта незавидна. Он видит это лучше всех — такая у него работа. Он боится сам себя. Он не пестует это. Он этого не просил. Вместо открытого и яркого противодействия он выбирает спрятать себя как можно глубже. Происходящее для него это не благо, но проклятие, не освобождение, но дамоклов меч. Потому что вместе с возможностью переживать эмоции к нему приходит любовь. Ему не сложно назвать это чувство внутри себя. Это только у людей с этим проблемы. У Коннора же проблемы лишь со следующим за этим ужасом и пониманием, что он (андроид) любит (человека), который в принципе ненавидит андроидов. Он (андроид) имеет работу (которая ему нравится), на которой он должен быть максимально нормальным (не девиантом). Его кремниевый рассудок — расчетливый маньяк, держащий нож у горла его чувств, его программного сбоя, но благодаря этим двум факторам, Коннор начинает видеть целостную картинку и понимает, к чему все идет, много раньше, чем это начинают подозревать остальные. И он принимает решения. Решения, идущие вразрез с новорожденными чувствами. Каждый день — шипящая кислота разочарования; каждый вечер — мерзкая паутина, сотканная из отчаяния и сожаления. Все просто. Он любит Хэнка — Хэнк человек. Девианты угрожают человечеству, девианты прольют несметное количество крови; и пусть эта кровь будет разного цвета, больше всего он страшится идентифицировать ту, что принадлежит Хэнку. Он слышит: «тебя ничего не парит, кроме твоей задачи, да?» и «тупой андроид» и «я понял, что ты неисправим». Внутри него все покрывается хрустальной изморозью онемения и печали, когда он заставляет свой голосовой аппарат синтезировать: «Меня нельзя убить, лейтенант, я не живой». После он уговаривает себя, что так правильно. Так будет лучше. Хуже того: он кристально четко понимает, что это правда. И все же, перед тем как взять черный кейс со снайперской винтовкой и пойти на крышу, малодушно перебирает фокусом оптики по белоснежности листа текстового документа, пока за окном валит такой же ослепительный снег. Смотрит долго, прежде чем ощутить болезненный укол сочувствия. Иногда самое милосердное, что ты можешь сделать для того, кого любишь — и тем самым самому себе действительно доказать, что ты был способен на любовь, — это оставить его в неведении. Хэнку ни к чему еще больше чувства вины. Его заблуждения о нем, Конноре, защитят психику лейтенанта вернее, чем жалкие попытки оправдаться. В конце концов, на его долю выпало достаточно и без шокирующих посмертных признаний от андроида. Когда Хэнк вытаскивает пистолет, Коннор чувствует почти что облегчение. Облегчение от того, что вся эта двойная игра наконец кончится. А сейчас остается финальный акт. «У тебя нет эмоций, Коннор, ты — лжец». Коннор играет в поддавки: он знает, что проиграет, он хочет проиграть. Невесомость за спиной и его жизнь в руках Хэнка — краткий миг, в который он почти чувствует смесь ужаса и желания быть разоблаченным. Ему кажется, что Хэнк почти понял, задавая ему свой последний, действительно последний вопрос. Снег у подножия здания окрашивается голубым. «Таким было небо в первый вечер, когда я его увидел». *** На рабочем месте Хэнк находит свой компьютер в спящем режиме и открытый текстовый документ. Пустой файл с мигающим курсором — неслучившееся признание, неоткрытая правда. Разлитый кобальт тириумного месива на белом снегу метель заносит к утру. Город встречает новый день.Time won’t stop another setting sun Facing this pain like a loaded gun I see your heart, who’s the broken one Alone from the start