О ржавчине и сорной траве

Луи всегда знал, что он особенный. Эта мысль сформировалась раньше, чем он окончательно убедился, что практически у всех людей на планете на руке по три имени. Любовь. Злейший враг. Лучший друг. У Луи было одно имя, достаточно редкое и очень красивое, поэтому Томлинсон знал, что не ошибся, когда встретил этого самого Зейна. В тот день всё изменилось. Сперва Луи был окрылен любопытством. Он никогда не думал, что дело в нем самом. В нем жила уверенность, что это Зейн — такой особенный человек. Часто бывало, что у людей на запястье было по два имени. Ничего удивительного в том, что человек, которого ты любишь, твой партнер по жизни, ещё и твой лучший друг. Не было ничего удивительного и в том, что возлюбленные и близкие друзья становились врагами. В жизни случалось всякое. Но одно имя! Сам Луи никогда с таким не встречался, да и в интернете не сталкивался с такими историями. Слышал лишь, что «кто-то где-то». Это вполне могла быть и городская легенда. А он был реальным. И Зейн был реальным. Луи сразу почувствовал в нем страстную натуру. Не из-за шарика в носу, не из-за того, что Зейн красил волосы чаще, чем брился. От него веяло интригой. Чем-то необузданным и ненормальным. Луи сразу вдохновился этим. Они не переспали в первый же день, хотя могли бы, потому что встреча пробудила в них дремлющий авантюризм. Они нырнули с головой в пьянящий туман алкоголя и дури, держа друг друга за руки, как настоящие партнеры по преступлению. Как лучшие друзья. Луи сразу понял — именно этого ему и не хватало. Близкого друга, который пустился бы с ним в любые глупости. Опасное вождение. Незаконное проникновение. Танцы на столе. Луи не мог представить их врагами. Зейн понимал его, как никто на свете. Там, где другие осуждающе качали головой, Зейн говорил: «Давай сделаем это». Его слова никогда не разнились с делом. Они делали и ни о чем не жалели. Они обсуждали политиков и других мудаков, других людей, друг друга. От сияющих звезд на небе до разодетых в пух и прах звезд на сцене. Разговаривать. Общаться. Луи не знал, как это упоительно, пока не встретил Зейна. И когда он почувствовал нестерпимое желание поцеловать Зейна, они тоже ни о чем не жалели. На самом деле, всё закрутилось ещё быстрее. Луи снес шквал грубоватой нежности, пьяной ласки, шальных укусов. Казалось бы, нельзя получить всё и сразу, но Зейн целовал его лицо, и под кожей Луи будто расцветали цветы. – Ты самое лучшее, что со мной случалось, – шептал ему Зейн, оттягивая пальцами его волосы, и тихо смеялся от радости. – Ты самое лучшее, что может случиться с человеком на свете. Луи млел от счастья. От поцелуев, от прикосновений, от того, что глаза Зейна светились, когда он на него смотрел. Их вождение стало еще более лихим. Их желание быть рядом выродилось в потребность. Мир сузился, и они заполнили его полностью. Луи врастал в Зейна, как ржавчина врастает в железо. Луи не знал, что он ржавчина, пока Малик сам не сказал ему об этом. – Что это должно значить? – спросил Луи, впервые в жизни чувствуя, что он совсем не понимает своего родного человека. – Ты меня разрушаешь, – сказал Зейн таким тоном, будто это объясняло всё. – Этой пидорской хуйней. – Какой хуйней? – в носу Луи начало колоть, но он продолжал смотреть в лицо Зейна, а глаза, что светились нежностью и радостью, глядели на него темнотой. – О чем ты? – О том, что мужчине нужна женщина, чувак. Не могу я всю жизнь тебя трахать, мне и семья нужна, между прочим, – сказал Зейн, и Луи действительно засмеялся. А потом они подрались. Луи не хотел его бить, это вышло само собой. Не хотел, но не мог остановиться. Он считал их семьей. Они были семьей, и вовсе не для того, чтобы Зейн нес эту ахинею. В кулаках Луи не было силы, но ярость ослепляла, и он действительно сломал Зейну нос. Малик сказал, что не простит. Луи смеялся ему вслед, но внутри... ему хотелось плакать. И он плакал, когда остался один, потому что это было невыносимо. Потому что как можно быть целым, когда от тебя оторвали кусок. Когда ты ржавчина и не можешь существовать без железа? Он не мог очиститься, как Зейн, не мог содрать с себя бурый слой — Луи был этим слоем. Его жизнь зависела от Зейна. Быть вселенной, а потом стать никем. Быть партнерами по преступлению, чтобы превратиться в случайных знакомых. Луи знал тело Зейна, как свое. Луи думал, что знает все его мечты и надежды. – Моя девушка, – представил Зейн, когда они столкнулись на улице, но Луи услышал: «Вот мои мечты и надежды». Луи удивился, почему Зейн не перешел на другую сторону улицы. Он был здоров, его глаза снова светились. Не трезвый, нет. Но и не пьяный до чертиков. Осторожное вождение, нелепый автомобиль. Луи почти спросил: «Ты ли это?», но губы не позволили ему так сглупить. Он сказал: – Приятно познакомиться. Хотя ему было неприятно. Он слова плакал на полу, свернувшись в клубок, и в тот день было больнее, чем за день до этого, пусть Луи и плакал всё время, не прекращая. Он пил, пил как свинья, пока его сознание не растворилось в алкогольном тумане. Воспоминания о временах, когда он был счастлив, резали без ножа. Почему нужно быть счастливым, если за счастье нужно платить так много? «Неужели ты правда сможешь так жить?» – напечатал Луи и отправил, потому что ему было нечего терять. Он уже потерял всё, чем хоть сколь-нибудь дорожил. «Я живу», – ответил Зейн. А потом Луи писал в пустоту, потому что Малик просто сменил номер телефона. До того, как они встретились, Луи не знал, что смех тоже может приносить боль. Он не понимал, и непонимание убивало. Быть нормальным. Иметь семью. Словно они не были нормальными, словно у них не было семьи. Кого Зейн пытался обмануть, чьим ожиданиям он пытался соответствовать? Он говорил, что они — единственное, что имеет цену. Говорил без конца, и Луи не мог поверить, что просто слушал это и верил его словам. – Как такое может быть? – спросил Луи, глядя на свою руку. Он говорил об этом с каждым, кто рисковал прийти к нему в дом, потому что боль сочилась из его ржавой кожи. – Как он может быть счастлив без меня? Без своего друга, без своей любви? – Мне так жаль, милый, – Гарри мягко погладил его по голове, и, наверное, он действительно его жалел, иначе не пришел бы. – Но миллионы людей живут в мире без друзей и без любви. Тебе очень не повезло, что ты встретил его и потерял. Гарри был счастливчиком, потому что лелеял и оберегал имена на своей руке. «Если я ржавчина, – думал Луи в четыре часа ночи, оставаясь наедине с темнотой. – Значит, резать нужно меня». У него не было других идей. Мир погас для него. А имя будто горело на запястье, и Луи трещал по швам. Он вытащил из пачки последнюю сигарету. Закурил, чтобы было время передумать. Это было дьявольски больно. Не так больно, как слышать: «Это пидорская хуйня». Сам ты пидорская хуйня. Даже хуже. Намного хуже. – А это что? – спросил Зейн, когда они столкнулись у общих знакомых. Непринужденно, словно он не сменил номер и не трахал женщину, пока Луи заживо горел. Томлинсон не хотел показывать руку — так вышло само, потому что он не мог избавиться от привычки поправлять волосы. Шрам не болел, совершенно, и не вызывал никаких эмоций, хотя Луи продолжал иногда плакать, потому что воспоминания жгли его заживо, по-прежнему, каждый день. Он знал, что никогда от них не избавится. Он знал, что некоторые чувства из себя просто не выдрать. Но насмешливые глаза Зейна напомнили ему о причине. Луи улыбнулся, хотя скулы у него свело. – Ты сорняк, Зейн, – сказал Луи, игнорируя вспыхнувшую в груди боль. – Я тебя выжег. Он всё ещё был особенным. Даже без имени.