***
У двенадцатилетнего Игоря есть своя собственная бутылка скипидара, дар видеть чудищ и Сережа, у которого неаккуратной гладью вышиты погоны на школьной рубашке, а ещё много новых синяков и ссадин. После уроков Игорь колотит крапиву палкой, а Сережа — хулигана. Проигрывают оба, прижимаются друг к другу, сравнивая боевые ранения. — Это ничего, что у меня нос разбит… Это мелочи, а вот у Ромы зато... зато… — Д-два, — подсказывает Игорь. — Ну какие же два! Где ж ты таких людей видел?! Игорь дергает плечом — видеть-то он видел, а объяснить все равно не сможет. Да и не надо это. Вдруг Сережа потом спать не будет, зная, что вокруг них постоянно всякая нечисть ошивается? Игоря вот кошмары мучают, реалистичные такие, что и не разобрать, где сон, а где явь. И носы эти, что у людей по лицам ползают, перебирая тоненькими лапками, пугают куда сильнее, чем огромные чудища. — Ты посмотри, какая у тебя рука красная, хороший мой… Пойдем к врачу скорее. В последнее время Сережа говорит мудрено, нахватался из своих сериалов про перестрелки и погони. Но из всех новых словечек «хороший мой» принадлежит только им двоим, и каждый раз, когда Игорь слышит это, сердце сжимается от нежности. — Н-не п-пйдем... Больницы он не любит даже больше, чем длинные предложения, так как в пропахших хлоркой коридорах рождаются самые жуткие ночные кошмары. Сережа дует на его покрасневшую руку, и кровь из носа начинает течь с новой силой, капает на обожженную крапивой кожу. Игорь тянет его на себя, прижимается грудью к его лбу и запускает пальцы в волосы. — Я ж тебе одежду запачкаю, хороший мой. Игорь согласно мычит, но не отодвигается — плевать ему на одежду, на все плевать, а на Сережу — нет. Пусть хоть с ног до головы кровью измажет, но лучше все-таки не своей… У Игоря внутри все разрывается от его бесконечных ран и фингалов, и он думает, что вырастет и обязательно заберет Сережу жить к себе.***
Сереже шестнадцать. Он не справляется со своими чувствами и родительскими ожиданиями. На дискотеке Сереже достается немало девичьего внимания, но он лишь с улыбкой отвечает: «Не положено». И не отводит взгляда от вусмерть пьяного Игоря. Удивляется, как тот вообще на ногах держится. — П-плжил, — бормочет Игорь, вставив ему за ухо веточку сирени. — Пшли… Сережа позволяет увести себя на танцпол. Ветер треплет волосы, пересчитывает лепестки цветков — невозможно, чтобы каждый из них был счастливым, но у них других не водится — и смешивает сладкий аромат сирени с горьким запахом перегара. Колонки грохочут «Я люблю тебя, Сергей!», Игорь прижимается всем телом, едва переставляя ноги. — Я л-лблю тя, С-серега… Сережа придерживает Игоря за плечи, чтобы не соскальзывал, и вздыхает в чумазую щеку. — Идем, хороший мой, я тебя рассола налью, голова утром болеть не будет, выспишься...***
Игорю шестнадцать. Он млеет в ласковых объятиях куста сирени и теплых руках Сережи. — Игорь, ну зачем же ты куст мнешь? Это вандализм, травонарушение какое-то... хе-хе… То ли дело в неприлично большом количестве выпитого скипидара, то ли в пальцах, мучающих тугую пуговицу на воротнике мятой рубашки, срывающихся раз за разом, то ли в дурманящем сладковатом благоухании, но Игорь подскакивает и неуклюже впечатывается в Сережу. Ведет губами по щеке, оставляя бесконечное множество влажных дорожек, дуговых магистралей и перекрестков. Сережа не выдерживает и целует сам. Важно, степенно, словно останавливает злостного нарушителя ПДД — Игорь готов дышать в трубочку и ходить по прямой, лишь бы снова засесть у него дома на пятнашечку и есть конфеты под тяжелым пуховым одеялом. Ну и все остальное, конечно же, тоже.***
Сереже восемнадцать. Детская рубашка с погонами и «тюрьма» с игрушками пылятся в кладовке, а в руках приказ о зачислении. Мечта скоро исполнится, но радости нет — придется покинуть Игоря и рассказать родителям, что он не стал подавать документы в медицинский. Когда отец вспоминает, что его первое слово было не «мама», а «мент», Сережа даже не удивляется. Посмеивается только в свои еще жиденькие, нелепые усишки и признается, что его приняли в училище МВД. В него прилетает чашка, а за ней крепкий отцовский кулак. Мама плачет, умоляет одуматься и не позорить покойного деда — тот любил повторять, что в их семье мусоров и педиков не будет. Сережа думает, что дважды главным разочарованием стать нельзя, и добавляет, что после учебы собирается съехаться с Игорем. Мать хватается за сердце, отец — за кованую каминную кочергу. Дальше проверять себя на противоударность Сережа желанием не горит, а потому дает деру. Сидя на кухне, шутит об этом — глупо, надрывно. Игоря это не впечатляет, но все же он подливает в чай скипидару. Градусы ударяют в голову, и Сережа рыдает у него на плече. Утром, сгорая от стыда, пишет в ежедневнике, что жить теперь будет в общежитии и съезжаться в дальнейшем не планирует, аккуратно вырывает лист при помощи линейки и оставляет на тумбочке. Окинув взглядом маленькую, уютную квартирку, позорно сбегает.***
Просыпается Игорь от шевеления под боком, думает сонно, что Сережа как-то припозднился. Кровать подпрыгивает и стонет, словно с нее убрали тяжелый трактор. Сколько весит трактор, Игорь не представляет, но прикидывает, что больше утреннего Сережи. Приоткрыв глаза, он видит двухметровое существо, упирающееся горбом в потолок. Длинные костлявые руки болтаются вдоль тощего тела, а солнечные блики отскакивают от длинных, острых когтей. Само существо серое, выцветшее. Ужасающее. Игорь жмурится, старается не привлекать к себе внимания. Почти не дышит, мысленно считая до ста (хочет до тысячи, но сбивается, путает цифры). Еще не обнаружив записку, чувствует, что Сережа не вернется. И страх потерять его постепенно вытесняет ужас хтонического присутствия. — К-кда ушл? В-врнись… — бормочет он, вжимаясь лицом в подушку, пропахшую огуречным лосьоном и справедливостью. Игорю девятнадцать. После капитуляции Сережи в его жизни остаются лишь монстры, неиссякаемый запас скипидара и желание забыться.***
Сереже двадцать. У него густые усы, выразительная морщинка на лбу и впечатляющие успехи в учебе. А еще не менее внушительная тоска по Игорю. Впрочем, студенческая жизнь затягивает, а изнуряющие тренировки не оставляют времени на темные мысли и волнения. Вот только свербящее ощущение в районе сердца не исчезает до конца. Сережу постоянно зовут на свидания, а он посмеивается тихонько — да как можно романы крутить, когда учиться надо? После очередного любовного письма он разглядывает трещинки облупившихся общажных стен, видит в них леса близ Катамарановска и довольного Игоря, всего в иле и с подболотниками в руках — вот ему отказать не получилось бы. — Глупости какие, голубчик, — сам себя журит Сережа, понимая, что получилось уйти, как принято говорить, по-английски. Или все же по-французски? В голове вечно путаются поцелуи с разлуками. Игорь совершенно точно не заслуживает скомканного листка с сухими словами прощания, его бы расцеловать всего да укутать в одеяло, чтобы не заболел после своих скитаний. А кто его сейчас укутывает, когда Сережи нет рядом? Сам-то он даже носки чистые отыскать не может, у него радар не настроен. А вот если бы чистые носки на деревьях росли или на дне озер в стайки сбивались… — Я н-ничего н-не говорил… — А? Сережа смотрит на своего соседа по комнате — тощий, лохматый, заикается. И понимает: нет в нем чего-то важного, особенного. Есть набор характеристик, но этого недостаточно. В мире полно красивых и несуразных, вот только все они какие-то блеклые. И не шатаются проскипидаренные по болотам. — Т-ты говорил: г-глупости… А к-какие г-лупости? Я в-ведь т-только в-вошёл… — Да я не тебе, мухе. Ходит тут не по своей полосе, нарушает… Документики, говорит, в других штанах оставила. А я ей: глупости, каждая порядочная букашечка знает, что из широких штанин только паспорт можно достать, а остальные бумажки — это пятнашечка… хе-хе… Сосед поджимает губы и смотрит как-то странно. Сережа вздыхает — что с него, болезного, возьмешь? — и отворачивается. Родных глаз не находит: перед ним лишь бирюзовые вздутости штукатурки и плесень.***
Игорю двадцать один. Он знает городскую канализацию как свои пять пальцев и может протиснуться в трубу любого диаметра. Но особенно четко в голове вырисовывается путь в училище МВД, поразительно детальный, почти не теряющийся в алкогольных парах. Игоря туда тянет безмерно — без Сережи жизнь безрадостная и сложная, никакого скипидара не хватит, чтобы утопить хтоническую печаль. В одиночестве Игорь пьет слишком много. Не то чтобы он раньше был трезвенником, но за последние три года так ни разу и не просох. Просыпается Игорь неизменно в гнезде из грязи, листьев и пустых бутылок — Сережи нет, так зачем придавать этому месту лучший вид? Да и не помнит он уже человеческих интерьеров, только большой советский ковер на стене в спальне у четы Жилиных. В особо меланхоличном расположении духа он воссоздает его до мельчайших деталей. Вот кляксы-ямы, где живут жабы, справа от них — дракон, которого Сережа арестовал триста двадцать четыре раза. В самом низу кричащая голова бабы Нюры (раззеванная пасть совсем как у настоящей). А еще дворцы, милицейские машины, одноклассники и всевозможные покемоны. И много-много нежности.***
Сереже двадцать один. Из общажного унитаза в ночь на пятницу тринадцатого вылезает Игорь, нарушая законы физики и здравого смысла. — С-серега… Скчал?.. — Скучал, мой хороший, очень скучал!.. Но Игорь словно не слышит — смотрит куда-то за спину, бормочет невнятное и неожиданно хватается за ершик. Сережа едва успевает пригнуться, а когда поднимается, не видит его больше. И только мутные капли на черно-белых плиточных ромбах намекают, что это не странное видение, а безжалостная реальность.***
Сереже двадцать восемь. Он получает свою первую взятку — дом с покосившимся забором и грустным необлагороженным участком — и тайно расследует все паранормальные дела Катамарановска. Игорь за годы разлуки совсем одичал: спит то в канаве, то лицом в муравейнике, пропадает сутками в лесах и все ломает своим неугомонным трактором. На руки не идет, только жалобно воет на болотах, распугивая птиц и белок. Что он там видит, Сережа даже представить не может, а Игорь не планирует объяснять. Словно видит в нем беспомощного гражданского, а не стража закона и порядка. Сереже, несмотря на табельное, страшно, но он не хочет снова сбегать от ответственности и от того, кого любит больше всего на свете. — Игорь, ты мне скажи, что там такое в лесу этом? Если нечисть какая нехорошая, то я ее на пятнашечку запру, чтобы порядочных людей не пугала. Игорь фыркает, заливает в себя остатки скипидара и забирается с ногами на заднее сидение казенной машины. Сжимается весь, как еще неоперившейся птенец, оставленный среди высокой травы, где всего в полуметре притаился голодный бродячий кот. Сережа заворачивает Игоря в плед, садится рядом и прижимает к себе. Сердце щемит от беспомощности — что толку в погонах и званиях, ради чего он вообще впахивал все эти годы?! — Ну же, хороший мой, не молчи. Вместе мы со всем справимся. — Т-ты н-нет… н-нкто н-нет… — Ну как же нет? Я ордер выпишу и задержу, как положено. Я тут закон, разве есть кто сильнее меня? Глаза у Игоря двигаются из стороны в сторону, словно он считает, перебирая в уме всех тех, кто сильнее и опаснее. — Да зачем ты в честном человеке сомневаешься?! Помнишь, как я одним ударом Роме аж два носа сломал? Кому еще такое по силам?.. Игорь чуть улыбается, и дрожь постепенно сходит на нет. — Г-грой… в-сем н-носы с-сломшь… — бормочет он, придвигаясь ближе, утыкаясь лохматой макушкой в идеально выбритый подбородок. — А ему н-нет… Н-носа н-нету… Сережа вздыхает, гадая, что же это за чудо-юдо такое безносое, что постоянно его Игоря по лесам и болотам гоняет. И решает, что каким бы ужасным это существо ни было, он больше не позволит ему творить беспредел и пугать дорогих сердцу людей. Сереже понадобилось долгих десять лет, чтобы осознать: погоны сами по себе ничего не стоят и храбрости не прибавляют, но все меняется, если рядом есть тот, кого хочется защитить.