Исповедь

      Я молчал. Молчал, раздираемый изнутри собственными бесами. Молчал, хотя и хотелось кричать. Много. Громко. До боли в горле, до хрипоты. Но я молчал, как молчала и ты, взирая безжизненными глазами на меня с постамента, на который тебя воздвигли, чтобы было всем в назидание — безответная любовь убивает.       Твое застывшее лицо в вечном смирении всегда снится мне в кошмарах. Это больше не та улыбчивая Fräulein*, которая была мне сестрой. Пусть не кровной, но сестрой. Самой дорогой. Самой красивой. Хрупкая, ранимая, непокорная и до непозволительного милосердная. Ты же боролась до конца, пока я даже не подозревал о твоей борьбе, которую тихо вела внутри себя. Я видел лишь сладкую улыбку, от которой мне было тепло, лишь румянец твоих розовых щечек, лишь шелк твоих золотых, как чистейшая рожь, волос.       Милая, дорогая моему сердцу kleines Mädchen*, которой я обязан жизнью за все, что имею сейчас. Даже сейчас твое лицо не выглядит таким осуждающим, хотя ты и должна была ненавидеть меня перед своей смертью. Перед тем, как твое тело начало обращаться в камень. — Мне жаль, что я не успел тогда.       Уверен, ты хотела бы обнять меня своими теплыми, бархатными руками, но ты неподвижна, а твои чудесные ласковые ручки, которые постоянно ерошили мои волосы и трепали за щеки, сейчас они обращены в камень. В красивейший опал. Камень, сулящий неудачу. Ты как лучшее творение скульптора, выглядишь копией себя. И мне кажется, что сейчас ты ворвешься в эту старую кирху, которая полностью заброшена и стала местом паломничества девиц с неудачной любовью. Мне хочется в это верить. Хочется, чтобы ты просто пришла сюда, широко раскрыв старые двери, просто рассмеялась, пугая птиц, что обосновались на верхних балках под крышей в свете разноцветных витражей.       Но ты не придешь. Ты уже здесь передо мной стоишь. А в остекленевших опаловых глазах смирение. Ты все мне простила, но не отпустила свою любовь. И твоя мать, что рыдала мне много лет назад в жилетку, твердила, что всем все прощено тобою. Только я себе этого не прощаю.       Твоя любовь, как ужаснейший яд, забирала медленно и беспощадно ласковую душу. Превратила в зеленый опал твое юное тело, твои золотые кудри, твое ситцевое платье, твои зеленые глаза. И твое маленькое сердечко, что не может биться — оно тоже из опала. Я уже ненавижу этот камень, но тогда мне придется ненавидеть и тебя, а этого я себе не позволю. Не позволю, как не позволяю себе коснуться тебя.       Я чувствую холод, который ты впитала в себя. У твоих ног сложены каменные цветы, сделанные из родохрозита — розы Инков. Алые дивные цветы в бесчисленном количестве лежат вокруг тебя. Твой отец приказал мастерам их сделать, чтобы возложить прямо здесь — посреди кирхи — в дань памяти о тебе. Кажется, словно ты стоишь посреди кровавого пятна искупления. Эти цветы никогда не завянут, как и твоя красота. — Моя маленькая…       Я могу только преклонить колени, вымаливая у тебя, словно у неведомой богини, прощение. — Я не успел. Но я спешил. Правда, спешил, но прибыл слишком поздно.       Каждый день молю тебя о прощении, это уже стало моим каждодневным ритуалом. Из глаз брызжут слезы, стоит вспомнить тот миг, когда ты замершая стоишь, прижав руки к сердцу, а золото твоих волос затягивает зеленым опалом. Я не успел тогда сказать, что влюблен. Был влюблен, но молчал. — Мне нет оправдания, — я запрокидываю голову, смотря на тебя снизу вверх, словно грешник, тянущийся к искуплению, которого не получит никогда более.       Подобно осужденному на казнь, взираю к небесам, проглядывающимся сквозь дырявый купол кирхи, прося о пощаде. — Ich liebe dich*.       Запоздавшее признание, самое горькое в жизни. И я впервые произношу его здесь, под взором этого твоего бога, которому ты была верна, в своей заброшенной кирхе. Слова, которые я боялся сказать в гнетущую тишину, сорвались с губ отчаянно. Ласковый свет с витража озаряет твой силуэт, бросает на него разноцветные блики от цветных стеклышек в нем, а твои волосы приобретают медленно свой пшеничный цвет, кожа играет румяным оттенком, а выражение лица становится подвижным. Ты словно снимаешь с себя маску. Все выглядит так, будто мы в сказке, а я тебя разбудил от проклятия.       Твои бровки выдают удивление, а сама смотришь вниз — на меня. Я помогаю тебе спуститься с постамента, не поранившись о каменные цветы, и прижимаю к себе, не в силах больше отпустить тебя. И плачу. Шепчу, как люблю, как скучал и корил себя. И ты все так же снова прощаешь.       Ты прощаешь меня снова, даже не смотря на те муки, что пережила, заточенная в камень из-за моей нерасторопности. Над нами порхают птицы, дует легкий ветерок сквозь щели хрупкого строения, а солнце светит через витражи красивыми картинками на мраморный пол. И ты не прекращаешь рыдать мне в шею, отвечая любовью на мои признания.       Тогда я обещаю себе больше никогда не медлить, если это будет касаться тебя — с твоими пшеничными кудрями, алыми устами и благородным румянцем на щеках.