сold heart killer

Бутафорские клыки, Салемские ведьмы затянутые в силикон и громкая музыка, рвущая на части, настолько, что Лене, кажется, конец света уже не за горами. В безликой толпе мешаются звуки, голоса, запахи и эмоции, гостиная кружится словно безумная карусель и Лютор делает глубокий вдох перед тем, как крепко зажмурить глаза. Провальная идея, бестолкового дня всех святых. Дно. Вдох. И сильнее, чем вишнёвый пунш, Лена ненавидит только малышку Дэнверс источающую смрадный, дразнящий нос запах свежей крови, что-то новое, вязкое и мускусное, настолько же невинное, насколько опасное - до дрожи в чешущихся руках. Выдох. От Кары бьёт током, сбивает звуковыми волнами и раскаляет новыми запахами. Лена, голодный волк в густом лесу. Кара, немного опасности в шкуре Красной Шапочки, кричит сквозь толпу, словно видит всех насквозь: — Лена, разве тебе невесело? Скоро привезут тыкву и..Тони, это любимая ваза бабушки, стой! — носится от стола к столу, кого-то окликает, дёргает, будто нашла себе новую работу, воспитателя в детском саду и Лена не знает, куда деть свои глаза, лихорадочно бегающие за силуэтом. Просто Лена Лютор немного одержима. Вдох. — Ради бога, Лютор, собери слюни с пола, это неприлично, — Лена не может решить сразу, от чего её дёргает больше, от руки Андреа на плече или от имени того-самого, ради кого она должна собрать всю себя с пола. — просто помни, ей 19. Андреа Рохас то, что должны были сжечь на костре лет этак сто назад. Непризнанная ведьма, не иначе, сегодня она концентрация правильности во плоти, очки на переносице, учебник в сумке, даже на тусовке, пусть и паршивой. Завтра, сшибает всё на своём пути небрежным движением руки. И видит тот самый, не молитвы метят ключицы Рохас пошлыми багровыми разводами. Бесы, вполне себе реальные. — Мне тоже не двенадцать, если что, отвратный пунш, не правда ли? Музыка стучит всё громче по вискам и Рохас кричит, что пунш вполне сносный, музыка могла быть лучше и: "- посмотри, какая забавная тыква на столе, ты же помнишь, что в полночь все сменят костюмы, какой у тебя?" Лена не помнит ничего, морщится пропуская по пищеводу приторно-сладкую жижу и проклинает тот день, когда решила вновь социализироваться, нацепив костюм нормального человека. Ей что-то около ста пятидесяти и всё, о чём она когда-то мечтала, это вырваться из душных оков отцовской фермы и стать модисткой. Не стряслось. У Лены миллион профессий, тысяча имён, никаких эмоций и дикая жажда, скребущая каждую косточку на теле. Наверное, Андреа, впрочем, как и всегда, права, Дэнверс — 19, Лютор — больше чем полвека. Несправедливо Может быть, пора бить в набат и бежать на край земли, но Кара, выскакивая из ниоткуда, растягивает уголки губ в милой улыбке и подмигивает своими кошачьими глазами: «всё ок?» Всё более чем дерьмово, но Каре Дэнверс об этом знать необязательно. Кара та, кого в университете зовут «что-то с чем-то», Кара — это факультет социальных коммуникаций, какой же ещё, извечный стакан «латте» и апельсиновая цедра, обволакивающая чёртову стёганую куртку. Кара немного неуклюжего: «прости, я случайно» цепляясь за волосы Лены, в попытке не упасть на скользкий пол, капельку: «защитим права черепах, подпиши, я не отстану», чуть-чуть: «хэй, твоя рождественская пьеса очень даже ничего» и Лютор готова сплести верёвку из своих волос, поселить у себя всех черепах мира и написать миллион пьес, ради этого неуважительного «хэй» на которое она не имеет права. «Не имеешь права» бьёт кулаком по голове, заливает волной адреналина каждую свободную клетку в теле Лены, и та снова и снова прижимает к обшарпанной стене женского туалета, очередную «Холли-Молли-Полли, заткнись и поди к чёрту», царапает испуганную молочную кожу и впивается так, словно от этого станет намного легче. Ни разу. Не то. Пропади оно всё пропадом. Первую и последнюю, (Лена не любит грабли с детства) звали Дженни и, если тот самый любимец Андреа, восседающий где-то сверху, когда-нибудь заточит на неё зуб, он подскажет Дженни Уолш новый адресок человека, убившего её будущее и смешавшего с грязью прошлое. Ей, наверное, около девяноста, скорее всего, она всё так же чертовски красива и если она когда-нибудь увидит Лену, то просто снимет ей скальп и подвесит на центральной улице города, потому что Дженни мечтала познакомиться с Элвисом, стать модельером и побывать в лучших домах Парижа, а не пить паршивую донорскую кровь, скрываясь в разных концах света, скорее от себя, чем от правды, бьющей наотмашь по лицу. Лютор правда сожалеет, тогда кто-то должен был страдать вместе с ней, любить? Понимать? Умирать душой. Не то время, не то место, сто грамм эгоизма. Лютор теперь — факультет режиссуры, ей есть что написать, подработка в местном кафе, она умеет обаять и мелом на доске расписанная судьба. Через 5 лет она, быть может, преподаёт, через 20 пишет мемуары и исчезает, появляясь снова, может быть, новой подружкой правнуков, давно умершей от старости Кары. Тавтология жизни, череда глупых повторов и нестираемая память. Иногда Лена считает себя проклятой, пьёт литрами виски вперемешку с бренди пятидесятилетней выдержки, бьет стекла, режет вены, заливая всё вокруг давно мёртвой, но всё ещё сказочно красивой кровью и рыдает до боли в немеющих щеках. Потому что всё это неправильно, нечестно и так по-детски обидно, что она просто не понимает одного — за что. Вдох. Андреа всегда приходит по первому звонку, ничего не спрашивая, моет заляпанные полы, держит волосы над раковиной, пока Лена позорно извергает из себя всё, что в ней сидит неделями, до желчи и кровавых волн ненависти к самой себе. Рохас просто говорит: «всё будет хорошо, все устают» улыбается и соглашается с нелепой пьяной шуткой о том, что её бабушка была та ещё штучка. Рисует новую карту жизни и спорит, что финальная точка, это всё же не прямая кишка, "Лена, ты такой пессимист". Предлагает начать жить по-другому. Порой Лютор очень хочется её укусить, просто так, чтобы всегда была рядом, варила отвратительный, но помогающий облепиховый чай и грела в своих, вечно ледяные ладошки Лены. Ложка эгоизма. — Если твои кавалеры, ну или подруги, будут тебя обижать, я повыгрызаю им глотки, так и знай. Андреа кивает, говорит «спасибо», Рохас ценит преданную, немого странную подругу и её не всегда смешные шутки. Смеётся, мол, почему ты всё ещё не дружишь со старшей Дэнверс, у неё тоже немного отбитый юмор. Абсолютно не смешно. Немного по-человечески больно и пусто. Ханахаки не про неё, но Лена больше не цветёт, увядает как старое дерево, которое забыли полить. ***  — Хэээй, уважаемая, я прошу прощения, что вырываю вас из сакрального, но не могли бы вы..Латте, пожалуйста? Не то чтобы Лена спала на рабочем месте, но Андреа ушла в семь, на работу она пришла в восемь и желать умереть больше неактуально, но Лютор косится на недовольное лицо менеджера, подумывает, не отправится ли к праотцам снова и, стряхивая дымку сна, фокусируется на кассе. У «крошки» Дэнверс сегодня мист с инжиром, хулиганская дымка табака и безумно розовая помада, зажатая в тощей ладони, всё это мешается в хаотичный коктейль, заставляя Лену прятать нос в воротник форменной рубашки. Опасно. — Две сахара, одну шоколадного сиропа, правильно? — до одурения приторно, смерть диабетика, но Кара удивлённо кивает: - Это очень освежает, - Вздор. - ой, ты бьёшься током, пряник в подарок? Здорово и ты же придёшь на вечеринку? Часть костюма у тебя уже под глазами. Шутка. Не то чтобы не остроумно, но менеджер не оценит, дурной смех не по дресс-коду и Лена соглашается раньше, чем понимает на что. И вот сейчас, стоя перед чашей пунша и пьяной Белоснежкой, обнимающей кентавра, Лютор думает, что жизнь - немного тлен. Сказки — бред, она — дура, а Кары Дэнверс, сто семьдесят сантиметров журналистики, слишком много на один квадратный метр. Кара правильная бунтарка, такие не пляшут на барной стойке, посыпая себя конфетти, не зажимаются в углу с главным упырём университета и не скрываются на кухне в разгар собственной вечеринки, наверное, но и вампиров в этом мире не существует. Дэнверс хочется выжать как лимон, без остатка, просто за то, что она такая, как есть. Пьянящая вишня в шоколаде для ботаника. Абсолютно бесящая. Андреа появляется из ниоткуда отвлекая от осознания произошедшего, подмигивает, шепчет: — Слухи донесли, что у неё сегодня день рождения. Угораздило же родиться в такой день, иди, задорные "слегка за двадцать", нам не всю жизнь, знаешь ли. — и скрывается в шумной толпе. Словно это что-то меняет. Лене слегка за двадцать последние сто лет. Лютор не любит себя, людей, бизнес-ланч в лавке за углом и все эти привычные «нормальным» привязанности, ей давно чуждо всё, кроме жажды. *** Чтобы понять, насколько Дэнверс пьяна, не надо быть экстрасенсом и Лена наконец-то вспоминает все эти странные вечерние улыбочки, суету, чрезмерное веселье. Всё становится на свои места, «крошка» Дэнверс слегка поломана, у девчонки пир во время чумы. Кара бесстрашно улыбается одними глазами и салютует бутылкой, похлопывая у места рядом с собой. — Я жду — Кого? — Лена ощетинивается, опасливо смотрит по сторонам и сжимает ладонь в кулак, чувствуя, как острые ногти впиваются в собственную плоть. Контроль. — Тебя — Зачем? Пустой и нелепый монолог, Лена нервно потирает большой палец и пытается сфокусировать взгляд на Каре. Невозможно болит голова. — Знаешь, у тебя очень печальные глаза, словно ты уже как минимум три жизни прожила, — Кара пьяно икает, заливаясь хохотом. — Представляешь, какое наказание, прожить несколько жизней? Мне эта и то уже надоела. Эпицентр торнадо. — Мой отец, дипломат, настоящий такой чемодан на ножках. Правильный джентльмен, ну совсем не приемлет новых американских законов. Говорит, что все стали дикие. Это он дальше кабинета не выходил, умер бы от ужаса. Знаешь, что делают дочери дипломатов после учёбы для галочки? Выходят замуж, за миллионеров, желательно. Знаешь зачем? Откуда дочери фермера знать. Пройди хоть тысяча лет, а они всё равно будут из разных галактик. — Вот и я не знаю, но даже ради интереса не пойду. Посмотри на мою мать и пойми, что так жить не стоит. Всё в ней внезапно какое-то поломанное, без былой бравады и спеси. Как шарнирная кукла, совсем не вовремя потерявшая пару пружин, беспомощная и обездвиженная. Куда толкни, туда и упадёт. Лене хочется, то ли запеть, то ли заплакать от того, как всё в этом мире бестолково и бесполезно, вот ты живёшь одну насыщенную жизнь, потом, словно чайный пакетик, разве что выжать да выкинуть. Она говорит, вроде как в поддержку, может чтобы не молчать, что замуж выходить, наверное, весело, что надо жить ни в чём себе не отказывая и никого не слушая, вспоминает, что её родители, ни много ни мало трупы и усмехается округлившимся в смятении и немом извинении глазам Кары. Пустое. Это даже не сарказм, но выглядит настолько пусто и мелочно, что Лена в очередной раз проклинает свою бездушность. Больно, где-то там, куда уже не дотянутся. Дэнверс, словно бы и не удивляется, кивает на бутылку, мол, будешь? (так вроде проще) Игра без правил. Лена не пьёт в тёмных комнатах с пьяными (опасными) девчонками. — Вот мне всегда интересно было, в твоих, прости уж, мёртвых глазах, когда-нибудь бывает жизнь? Всегда невозмутимая до тошноты. — Кара придвигается ближе, и солнечные кудри щекочут шею, развиваясь тут и там. — У тебя лёд под кожей? На тебя даже падать бесполезно, отряхнулась и пошла. Ноль внимания. В чём секрет? Лютор словно на фронте, вообще ничего не понимает, вокруг взрываются снаряды, земля бьёт по лицу и вместо слов воздух, уносящий куда-то в Антарктику. — Ну, потому что я эмоциональное бревно? — Я так не могу, — остатки бренди, даже здесь они похожи, тонут на дне желудка Кары и Лена тяжело сглатывает, разглядывая жёлтые цветы, на зелёных обоях. Верх сюрреализма, но это лучше, чем жадно наблюдать за пульсирующей веной, на шее хозяйки дома. Надо встать и уйти, но Лена тоже больше так не может. — И повторится всё как встарь, аптека… — Кара молода, пьяна и несмотря ни на что — умна, цитирует русских классиков, рвётся жить и спотыкается об «надо» и «не так», скрываясь под толстой маской хорошей дочери. Лютор, до сих пор готова душу продать, чтобы снова хотеть жить для чего-то, а не «потому что». И всё это так, что словами не описать, хочется всё-таки плакать, так сильно, чтобы унесло волнами по течению. — Хэй, ты чего, режиссёр? — Кара на ватных ногах поднимается, и чтобы не упасть, цепляется за дверной проем, вглядываясь в мокрые глаза Лены. — По сценарию, кто пьян, тот и ревёт, жалуясь на жизнь. Ты что? Лена всё. Триллионы невысказанных и неуслышанных слов. Пустые вечера, промозглые ночи как в аффекте и бездонная боль напильником по рёбрам. Больше ничего. Кара придвигается ближе, глаза лихорадочно блестят и пахнет от неё как-то по-новому, бренди, сахарной ватой и дикой безнадёжностью. Робко спрашивает: «можно?» Лене хоть весь мир обрушиться на голову, хуже уже не будет. Кара Дэнверс теперь — это горячие руки, терпкие, потрескавшиеся губы и вязкое болото. Сцеловывает каждую слезу, осевшую на холодном лице Лютор и Лена мечтает взвыть волком, потому что в комнате душно и липкие ладошки дрожат, цепляются за Кару в попытке оттолкнуть, пока не поздно, но всё тщетно. — Наверное, не стоит. — Ой, да заткнись, недотрога. Мысли идут кругом, сворачиваются в клубки и падают с обрыва. Как-то быстро, пьяно и правильно, если такие вещи вообще можно назвать правильными.Они совсем из разных измерений, но разве это важно? Кара смеётся: — Папаша застрелится, если узнает, что в его доме выросли две лесбиянки. Только тс-с! Алекс в шкафу, а я бессмертная дура. Может, это собственная ложка эгоизма Кары Дэнверс, очередной протест против системы, но пока это всё неважно, пока Лена чувствует себя как человек, вот так, в кухне, на ледяном полу, под акварельный грохот дождя, за настежь распахнутым окном, впервые за много лет. Живой.  — Ну кому в голову пришло открыть окна в дождь? Хозяйку бездну поглотила, где-то же тряпка должна быть. Сейчас кто-нибудь поскользнётся, не сдаст экзамены, забомжует, карма это. Андреа Рохас, это немного «ой», секундочку «ну наконец-то», чуть-чуть «я отправлю всех домой?», капля «тряпочку не подкинете?» и запотевшие очки, скрываются в дверном проёме. Лене смешно, как никогда до, Кара сонно моргает, прячет лицо в складках шелковой блузки Лютор. Шутит, мол у них есть своя Андреа Грейнджер, и ты только не уходи, посиди со мной. Когда-нибудь потом, она уйдёт, растворится в дымке весеннего тумана, оставив после себя горечь воспоминаний и пару слов, а может и нет, будь что будет. Где-то Рохас кричит: «уйди, тут трубы прорвало, в кусты иди, подите нахер» что-то про страшный суд и Лена вновь жалеет, что не сможет её укусить.