Февральский дождь

— Я тебе что сказала сделать, сволочь?! Иди собирай вещи свои, гад! Чтобы всё было готово через десять минут, иначе я тебе голову оторву, скотина ты этакая! В тёплой сырой тишине февральской оттепели голос матери звучал резко и нестерпимо тяжело. Он пробивался сквозь весь этот тяжёлый мокрый снег и въедался в самую душу. — Ну щас, ма… — поморщившись и от неохоты скрутившись в спираль, проныл Макс. — Я тебе дам, щас! Я тебе дам, сволочь такая, щас! Не смей выморачивать мне нервы, у меня и так их уже не осталось, гад ползучий! Пошёл и собрал все свои вещи сейчас же, иначе я не знаю, что с тобой сделаю! «Как она груба с ним! — изнывая, подумал Саша. — Разве можно быть с Ним такой грубой?! Он такой красивый! Я бы никогда не смог ему нагрубить… Его красота…» — Пойдём поможешь мне? — попросил Максим. Саша ощутил слабость во всём организме. Во всех кишках — снизу доверху. Слабость, разжиженность и томление. В их большой, кривой, лабиринтообразной квартире всегда было темно, в лучшем случае — пасмурно. Окна Максимовой комнаты выходили на придавленную снегом школу. — Это… Это… Это, что ли… Это… — Максим слонялся по комнате, скидывая вещи в рюкзак. На нем был свитшот, рубашка в тёмную клетку и, кажется, худи ещё… Или это бомбер был… Саше ужасно хотелось пить, сердце работало нестабильно, и ему особо не было дела до всяких шмоток. — Ма, а это-то надо? — крикнул в другую комнату Максим, держа в руках какую-то тряпку. — Не знаю, ничё не знаю, отстань от меня, у меня и так дел по горло! — Ну я тоже не знаю, надо — нет?! Мать вдруг заглянула в комнату, быстро осмотрела вещь в его руках. — Ну конечно, нет! Ты что, больной, что ли?! Хотя… бери… Ничего не можешь без матери решить! — И опять исчезла в недрах квартиры. Максим бросил вещь в рюкзак, выдохнул и посмотрел на Сашу. — Хочешь есть? — спросил вдруг Максим. «Я хочу сказать, что я тебя… Я…» Саша кивнул, хотя с едой у него были проблемы ещё со вчерашнего дня. Еда перестала в него лезть, когда он узнал, что Максим улетает. Далеко. И навсегда. — Там суши есть вчерашние… Будешь? — Максим принёс несколько пластиковых тарелочек. Суши были сухие, вымороженные и потеряли всякий вкус. Но Саша всё равно начал мужественно жевать одну, потом вторую. Максим ходил по комнате и небрежно швырял вещи в рюкзак. — Так, это, это… Ма! А это-то надо? — крикнул он в другую комнату. — Отстань! Не трепи мне нервы! Что за несносный ребёнок?! Максим вздохнул и подошёл к окну. Саша замер. Всё внутри него превратилось в желе. Он всё смотрел на Максима у окна. У Максима были чёрные прямые волосы. Узкое лицо. Белая гладкая сочная кожа, как сливочный пломбир. Серые глаза и густые ресницы. «Я бы никогда… — думал Саша, и сердце ныло, тянулось и погружалось я тяжёлую бездну. — Никогда бы я не смог его… Я бы… Как бы я мог его ругать, когда мне хочется поклониться ему в ноги… Свету его лица… Как другие люди могут его оскорблять и принуждать? Я не знаю, как дальше буду! Я не смогу!» — Да и фиг его знает, что тут ещё нужно! — зло проговорил Максим. — Пойдём погуляем. Задолбало всё. На улице было сыро, и Саша заметил, что снег был тёмным. Мокрым. Весенним. — Так когда вы уезжаете? — глядя на Максима, спросил Саша, чувствуя сосущую тяжесть в сердце. — Да через пару часов уже… — ответил Максим, смотря перед собой. Саше мучительно хотелось, чтобы Максим взглянул на него, но тот смотрел себе под ноги, и на свежем воздухе губы его стали алее, а щёки белее обычного. Слепое небо порвалось, и синие облака за ним тоже разошлись, и показалось чистое сияющие голубое, и в этом небесном свете волосы Максима вдруг приобрели каштаново-рыжеватый оттенок. — Ты же знаешь, как мама не любит рашку-парашку… — отчётливо сказал Максим и посмотрел на Сашу. Прямо на него посмотрел! И ни на кого больше! Мокрая улица была пуста. «Я бы полностью отдался ему… Прямо сейчас… Но это, конечно же… абсолютно несбыточно!» — подумал Саша, в миллионный раз за сегодня изучая его профиль и чувствуя, как тоска высасывает из сердца последние силы. — А это Калининград… — продолжал Максим. — А Калининград — это самый западный город России. Почти что Европа. Там можно в Германию и Польшу на машине ездить на выходных, как у нас тут на дачу… И Максим обернулся к нему и посмотрел в сторону серого, обнажённого березового леса, и в карих глазах его была тоска и усталость. «Он тоже страдает, как и я! — тут же уловив его взгляд, радостно подумал Саша. — О, мой милый, прекрасный… Какой же прекрасный!» Раскалённых Сашиных щёк коснулся прозрачный сырой ветер. «Скажи ему! Скажи прямо сейчас! И будь что будет!» — прокричала мысль, и Саша уже открыл рот, но тут навстречу им вышла молодая семья, и Саша замолк, и сердце тут же затянуло куда-то в самый низ, в самую мучительную тьму. — Там же ещё и море есть, представляешь?! — продолжал Максим, и глаза его засверкали. — Это же такой класс — жить в городе у моря! И только теперь Саша осознал, что Максим уезжает, уезжает прямо сейчас, на другой конец мира, и не вернётся уже больше никогда. И он будет счастлив там, в своём городе у моря… Будет счастлив один… Все силы отхлынули от Саши, и голова, кажется, закружилась, и, лишаясь последних сил, Саша сказал: — Так оно же холодное, северное, там и купаться нельзя… — Почему? Можно! — Балтика… И перед глазами встал холодный песок, и сосны на ветру, и неприветливое море. И одиночество. — Летом-то можно. Там же курорт. Все силы и здоровье вышли из него, и Саша стал мёртвым, как сухое дерево. «Скажи ему! Скажи прямо сейчас! Уже нечего терять! Я уже устал бояться и сомневаться! Уж пусть даже и смерть, всё равно!» И Саша раскрыл было рот и уже хлебнул прохлады… Максим достал маркер и начертил на закрытом ларьке с мороженым категоричную фразу: «Моргенштерн пидр!» «Вот оно! Началось! — дрогнуло всё Сашино нутро. — Началось! Само по себе началось!» — Да разве он пи… гм… г… гомос… — Душевная дрожь Саши была так велика, что он начал заикаться. — Да все они там петухи! — поморщился Максим, пряча маркер во внутренний карман куртки. Лицо его стало жёстко-бледным и болезненно-холодным. — Ну и что… — уже совсем не чуя себя, выдохнул Саша. — Разве плохо? — Конечно, плохо! Это же ненормально! — отрезал Максим. «Ну вот и всё…» — подумалось Саше. Внутри он был пуст совершенно, и в этой пустоте стала зарождаться злоба и отвращение. «Он глупый и жестокий! Я весь измучился с ним! Ненавижу его… А ещё… А ещё больше ненавижу себя!» — с отвращением подумалось Саше. В слепых низких туманных облаках ветер проделал дыру, и за ними появились холодные синие тучи, но и они тоже расступились, и в мир заглянуло самое настоящее солнце. И волосы Максима засияли, и он улыбнулся. «Нет! Я не могу его ненавидеть! Никогда не смогу думать о нём плохо и всегда буду восхищаться им несмотря ни на что!» Солнечное сияние в Максимовых волосах оказалось мимолётным подарком небес, пришли новые тучи, и вдруг пошёл дождь. Самый настоящий! И это было так странно — дождь в феврале. В такси грузились долго и истерично. Мама была очень недовольна. — Шевелись ты! Чего как муха сонная! Ты можешь быстрее, гад ползучий?! Обязательно надо мне все нервы вытрясти! Быстрее, а то уже платное ожидание пошло! Если мы попадём в пробку и опоздаем на самолёт, я тебя придушу! Небо над голым берёзовым лесом потяжелело и нахмурилась. Собиралась самая настоящая зимняя гроза. — Ну ладно, что… Поеду я… — грустно улыбаясь, проговорил Максим. Саша стоял молчаливо и неподвижно, как призрак. Как тень. Как тень призрака. — Ты звони мне на вайбер. И приезжай! Обязательно приезжай в гости! Слышишь?! Ты обещал! — И Максим обнял его. «Скажи! Скажи ему! Признайся!» — Храни тебя Бог… — вдруг неожиданно для самого себя проговорил Саша. — А… пасиба… И тебя… тоже… И они уехали. И всё. И мир не рухнул, и сердце не остановилось, и солнце не раскололось. Жизнь продолжалась. Некоторое время Саша стоял замерев, не понимая, что ему делать. Само тело не знало, как теперь жить и двигаться. Потом он пошёл куда-то. Сел на одинокие качели на детской площадке. Стало темнеть и холодать. Вдруг к нему подошла толстая деловая девочка и сказала: — Дяденька, дайте ребёнку покататься на качелях. Это же для детей сделали, а не для взрослых! И Саша повиновался и ушёл. Дома, в одинокой постели, его начал трясти озноб. Он завернулся в одеяло, но всё никак не мог согреться. Ноги были ледянее льда, а лицо горело душным пламенем. «Надо ехать к нему! Надо признаться! Надо бороться за своё будущее! За своё счастье! За свою любовь! Надо рискнуть! Нужно сделать всё возможное и невозможное! Нужно добиться своего!» И Саша соглашался с этой мыслью. Он встал, выпил таблетку и опять замер на кровати. И мысли о борьбе за любовь всё роились в голове, и он всё соглашался с ними. Хотя и знал, что не сделает этого никогда.