говори со мной откровенно.
Скользит рукой по шёлку дорогого кимоно, спускаясь ниже слабо повязанного пояса, раскрывая полы. Не сдерживает восхищённого, довольного вздоха, облизывая потрясающее, крепкое, подтянутое тело взглядом. Он видел его уже много раз. Знает расположение всех шрамов, а некоторые оставил сам. Но каждый раз приходит в полный восторг. Как же иначе, если ты имеешь абсолютно полную власть над... Этим? — Как же сильно... Именно тебя, Сатору, — скалясь, на выдохе произносит такое раздражающее имя, и оттягивает его от себя за восхитительно мягкие волосы.мир придумал так много фраз. есть слова, что ломают стены, есть слова, что ломают нас.
Заставляет задрать голову, присасывается к шее, оставляя постепенно алеющую метку вместе с отпечатками зубов. Он ослабил хватку, хоть и не убрал руку. Улыбнулся, проводя носом от кадыка до подбородка, делая глубокий вдох. Это сводило его с ума. Чёрная метка, окольцевавшая его запястье, горела огнём. И эта боль медленно стекала к паху колким, приторно-сладким возбуждением, заставляя учащённо дышать. Поведя бедрами, притираясь к чужому бедру и удобнее устраиваясь на коленях Сатору, запустил свободную руку между телами, сжимая чужой член, чувствуя, что у него уже стоит. И не сдержал самодовольную, издевающуюся улыбку. Грёбаный извращенец. Впрочем, он не многим лучше. Возбуждение партнёра подстегивало собственное. Он, поглаживая крепкий член через ткань боксёров, второй рукой обнял за шею и притянул к себе, накрывая нежно-розовые губы влажным, грубым поцелуем и настойчиво скользил языком в горячей влажности чужого рта. Губы саднило, лёгкие горели от дикой нехватки спасительного кислорода, но было так крышесносно восхитительно, что он не сдержался – протяжно простонал, выгибаясь в спине. — Юджи, — первое, что произнёс мужчина за этот вечер, осторожно, кончиками пальцев ведя по нежной коже бедра.ну и пусть, я готов сломаться, хуже боли — влюбляться в ложь.
Собственное тело отозвалось на этот чувственный, хриплый голос и невесомое касание. В паху запульсировало и сделалось ещё жарче. Сатору пожирал его взглядом, не отрываясь ни на мгновение, и это чертовски льстило. Он смотрел на него так каждый раз, прикасался на грани боли, и никогда не пытался перебороть. А он мог. И знание этого... Заставляло завышать планку из раза в раз. Делать больнее, поступать более жестоко, топтать чувства, гордость и сыпать колкостями. Это приносило особое, садистское удовольствие, патокой обволакивающее сердце. Хотелось узнать, как долго он сможет выдержать. Наследник самого влиятельного в Японии клана якудз, общепризнанный гений, хладнокровный и жестокий носитель всемирно известной, вгоняющей одновременно в ужас и восторг фамилии – Годжо. Его... Соулмейт. Его, самого молодого за всю историю босса мафиозной семьи, которая раньше и гроша ломаного не стоила. Его, кто поднял эту семью с колен, сделал их теми, кого заслуженно боятся. Его, Итадори Юджи, мальчика-сироты, который рос по другим правилам, получая от жизни только плевки и реки крови.назначай мне любую цену, мне пока что хватает сил.
— Обслужи меня хорошенько. Ты же хочешь трахнуть меня, да? Я знаю, — Юджи шептал прямо в губы, смотрел совсем безумным взглядом и царапал татуированную спину ногтями, а второй рукой уже приспустил чужое бельё, всё также медленно лаская, желая скорее ощутить его член в себе.мне достаточно будет спички, если свет маяка — обман.
Усмехнувшись, убрав руку с паха, Итадори провёл ладонью от самого низа живота до груди, чувствуя, как напрягаются мышцы под его пальцами; плавно проскользив к плечам, на которых всё ещё кое-как держалось кимоно, он одним движением сбросил ткань вниз, и теперь вещица висела на Сатору только благодаря рукам, которые были согнуты в локтях. Мужчина хотел было сбросить кимоно на пол, но Юджи, отвлекая, приблизился к нему и в очередной раз впился в горячий рот. — Не снимай. Мне так больше нравится, — оторвавшись от его губ, он пошло облизывается и кусает губу.называй меня по привычке, говори со мной, словно пьян.
Юджи определённо ненормальный. Больной на всю голову. Раненный, злой пёс с пулей под лопаткой, и это серебро уже никогда не удастся из него извлечь. Но он нужен Сатору. С вымазанными в крови руками, с кровоточащей раной, с хищным взглядом, опасно острыми клыками и безобразно надменной, соблазнительной улыбкой. Весь, со всеми изъянами, со всей желчью, ненавистью и недоверием. Годжо одержим им, и примет Итадори любым. Смертельной таблеткой. Двадцать шестой сигаретой. Острым ножом, направленным в сердце. Любым. Даже если он будет самой смертью. Сатору горит в аду, но не жалуется: он сам каждый раз выбирает танец с дьяволом.убивай меня откровенно, всё равно же потом убьёшь.
Сатору шумно выдохнул носом, чуть склонил голову и подался вперёд, мягко обвивая одной рукой стройную талию, смотря на своего соулмейта из-под полуприкрытых век. Юджи терпеть не мог эту нежность. Ему хотелось грубо, жёстко и быстро, так, чтобы потеряться в водовороте сменяющих друг друга эмоций и ощущений. Он ненавидел Сатору, ненавидел его запах, его покорность, его глаза. И вместе с этим отчётливо понимал, что зависим от этого человека. В мире не найдётся больше ни одного, кого Итадори бы ненавидел также сильно, как хотел. Мужчина положил гордость к его ногам уже давно, и не смел причинять вреда, доводя бездействием до белой горячки. Раздражённо цокнув, парень грубо убирает руку, обнимающую его талию, и толкает Годжо в грудь, заставляя того упасть на мягкую кровать. Нежный, ласкающий взгляд небесно-голубых глаз, едва заметный румянец, смотрящийся просто восхитительно на этой белой, словно снег, коже лица, растрёпанные волосы, вздымающаяся из-за сбитого дыхания грудь и твёрдый пресс создавали богоподобную картину. Юджи сглотнул слюну, любуясь. Сатору заслуженно внесли в топ-3 самых красивых мужчин Японии. Мафиози опёрся пальцами одной руки на живот, взглядом ещё раз обласкав красивое тело, и приподнялся. Завёл руку за спину, обхватывая чужой член. Приставив его ко входу, он сразу опустился до конца, выдыхая сквозь сцепленные зубы. Больно, привычно, великолепно. Так, как надо, так, чтобы крышу рвало на мелкие кусочки. Боль – единственное, что оправдывает его поведение, его сумасшедшую тягу к Годжо. Без неё Итадори сломается. Потому что он привык к ней, она стала для него успокоительным, дозой сильнодействующего наркотика, без которого невозможно страшно. Она – доказательство того, что он всё ещё жив, всё ещё значимый, всё ещё на что-то способен, что-то чувствует. Сатору сжимает его бёдра – несильно, но ощутимо удерживая, и смотрит так влюблённо, так жалостливо, что Юджи хочет заехать ему по лицу кулаком. Но вместо этого надменно приподнимает подбородок, скалится и медленно прогибается в пояснице, протяжно простонав. В таком положении член идеально давил на простату, ускоряя пульс, пуская по венам жаркое удовольствие, смешанное с болью. Юджи почти снялся с члена и снова опустился, шумно выдыхая. Этого мало, слишком мало. Боль приносила извращённое удовольствие, уносила разум куда-то в другое место, оставляя лишь инстинкты. Он ни на миг не останавливался, даже тогда, когда начали болеть мышцы бёдер, а ладони, которыми он опирался в идеальный пресс, дрожать. Итадори всегда брал максимум этого ненормального, как и он сам, удовольствия, упиваясь собственной властью над Сатору. Кожа пылала, зад ныл от такого грубого и резкого проникновения, но было так хорошо, что Юджи каждый раз отзывался пошлым стоном. Хотелось быстрее. И его немое желание исполнили. Тихо ругнувшись, Годжо сжал его ягодицы, когда парень почти выпустил горячий член из себя, и сам вскинул бедра. От такого сильного толчка Итадори вздрогнул всем телом и ощутил, как руки совсем ослабли: он склонился вперёд, почти ударившись носом в нос Сатору, и сразу же укусил его за нижнюю губу, с жадностью и напором поцеловав. Перевёл ладони с живота на сильные плечи, крепко сжимая их пальцами. Такая откровенная, голая похоть пьянила. Юджи сжимал его бока коленями с такой силой, что, скорее всего, будут синяки. Мужчина, зафиксировав его в таком положении, двигался быстро и привычно, подстраиваясь под темп Юджи. Правильно, именно так, как того желало тело. Парень даже стонать больше не мог: сорвал голос и сил не оставалось, он лишь урывками дышал, с каждым толчком напрягаясь всё больше. Вцепившись в плечи Годжо сильнее, жёстко их зафиксировав и насадившись до упора, Итадори резко выдохнул и кончил, чувствуя, как Сатору, сделав ещё несколько толчков, тоже кончает, как измотанные тело и нервы омывает наслаждение. Перед глазами плывёт, Юджи несколько раз моргает, замирая на секунду перед тем, как медленно выдохнуть. Он тихо шипит, снимаясь с члена, и не обращает никакого внимания на вытекающую сперму, просто валится на кровать, хрипло дыша, и закрывает глаза. Слышит, как Сатору насилу выравнивает дыхание. Как шуршит простынь. Чувствует, как рядом с грудью прогибается матрас. И привычно ощущает лёгкий поцелуй на своей скуле. Итадори приоткрывает один глаз, косится на нависшего над ним мужчину и сжимает губы в тонкую линию. Обычно Годжо всегда уходит сразу после этого действия. Молча. Потому что знает, что ждать ему нечего. Не от бешено скалящей зубы собаки. Только не от такого, как он, погрязшего во лжи, смертях и боли. А Юджи каждый грёбаный раз испытывал непреодолимое желание сказать ему, точно ломающаяся, выброшенная хозяином игрушка: «не отпускай меня, держи возле себя, укроти, сделай своим рабом, будь сильным, будь настойчивым, не бойся сделать больно». Но это были слова, которые он не мог произнести. Не умел. В конце концов, из них двоих настоящей игрушкой является именно бешеный пёс, который когда-то обжёгся. Отвернув голову, он бросил одно единственное, что мог себе позволить: — Сегодня... Не уходи.