Засушенные цветы и сто пятый сонет Шекспира

      Каждый год в День святого Валентина мистеру Азирафаэлю Феллу приходилось разбирать ворох анонимных посланий от учеников.       Он каждый раз тянул до позднего вечера, а иногда и до следующего дня, каждый раз думал и вовсе все эти валентинки, не глядя, сложить в самый дальний ящик или вообще выбросить — но каждый раз решал, что это будет по меньшей мере невежливо, и всё же садился за стол, чтобы провести около получаса, смущаясь, краснея и думая, что же он всё-таки делает не так. Он знал, конечно, что ученики его любят, ценил это, гордился этим — но всегда надеялся, что любовь эта не переходит границы платонической. Каждый Валентинов день его надежды разбивались.       Самым худшим аспектом этого мероприятия была, впрочем, даже не общая неловкость. Хуже всего было то, что, пусть послания формально и были анонимны, Азирафаэль прекрасно знал почерк, манеру письма и общения, стили рисования и подобные отличительные черты всех своих учеников. Он никогда не старался специально понять, от кого получил ту или иную валентинку, но каждый раз, видя плохо изменённый почерк или даже напечатанный текст — или рисунки, коллажи, наклейки… — сразу понимал, кому именно ему теперь неловко будет смотреть в глаза.       Как назло, валентинки он получал чаще всего от своих самых лучших учениц, — а порой и от учеников, — в которых души не чаял, но совершенно не в том смысле. Точнее, наоборот, в том. А вот их чувства, как ни печально, были неуместны. И как бы он ни пытался доказать себе, что молодые люди просто путают простую симпатию с влюблённостью, неловкость никуда не девалась.       Этот год не был исключением из правил. Азирафаэль как раз вёл урок литературы у шестиклассников — хорошо хоть не у начальной школы, тогда он уж совсем не нашёл бы способа объясниться! — когда в кабинет постучалась Анафема, которая вызвалась в этом году доставлять школьную почту святого Валентина. Дети сразу побросали ручки и подбежали к ней, зная, что мистер Фелл не будет ругать их за нарушение дисциплины.       — А мне что-нибудь есть?       — А мне?       — А для меня? Пожалуйста, мисс Девайс, скажите, что есть!       — Так, так, ребята, я обещаю, я ничего не забуду. Садитесь по местам и продолжайте работу. Я положу все послания вам на парты, — сказала Анафема и кивнула Азирафаэлю, который сидел за столом со скорбным выражением лица, уже зная, что его ждёт.       Дети разошлись не сразу, но Анафема сказала, что не отдаст послания никому, если они будут продолжать так себя вести, и это сработало. Кое-кто даже вернулся за сочинение — но даже эти немногие отвлекались, стоило ей подойти к их парте и опустить один-два конверта.       Обойдя всех, кому посчастливилось получить валентинку в этом году, Анафема направилась к столу Азирафаэля, и тот моментально напрягся.       — А вы, мистер Фелл, не теряете популярности, — улыбнулась она и вытащила из сумки целую стопку конвертов.       Азирафаэль вздохнул.       — Спасибо, Анафема, — и повернулся к детям, пытаясь на ходу придумать что-то, чтобы не только объясниться, но и не вызвать у них зависти. Некоторые из них, вон, вовсе ничего не получили — Азирафаэль знал, как это обидно, по собственному школьному опыту.

***

      Валентинки, сложенные в синюю пластиковую папку, жгли руку через ручку портфеля всю дорогу до дома. Чай Азирафаэль сегодня пил медленнее обычного — и на кухне, как нормальный человек, а не за письменным столом. Так он хотя бы не видел перед собой стопку конвертов всех оттенков красного и розового, на каждом из которых значилось его имя.       Оттягивать неизбежное вечно было невозможно, и после трёх кружек чая и целой пачки печенья Азирафаэль всё же прошёл в кабинет, где на столе уже были разложены конверты. Момент истины — через полчаса он встанет из-за стола, весь красный, и полночи будет вспоминать каждое неосторожное слово, сказанное за последние полгода.       Конечно, он не виноват, что в него влюблялись — но совесть всё равно грызла.       В первом же конверте оказалась открытка в виде сердца с рисунком по центру — в изображённом человеке без труда угадывался Азирафаэль, он улыбался, и вокруг него тёплыми цветами было передано свечение. Мило — безусловно, очень мило, у Лили, которая явно и была отправителем, были отличные навыки рисования. И, конечно, Азирафаэль до этого момента искренне надеялся, что она ходит на дополнительные занятия литературой, потому что правда интересуется. Видимо, зря.       Следующие валентинки были настолько же очевидны. Элис, Марта, Руби… На ещё одной фраза была составлена из газетных букв, да и в принципе об анонимности явно позаботились, но даже в ней Азирафаэль тут же узнал Джорджа из выпускного класса, которого все как-то по умолчанию считали гомофобом, пусть он и не высказывал никогда напрямую своей позиции. Что ж — судя по всему, гомофобом он не был, раз принял свои чувства, но не хотел, чтобы об этом узнали, раз так ответственно подошёл к конспирации. Азирафаэль, конечно, всё равно узнал, но говорить он бы и так не стал никому.       Пятая валентинка была не похожа на другие.       Во-первых, она лежала в чёрном конверте — не слишком-то в духе праздника. Во-вторых, конверт был пухлым, ощутимо толще, чем остальные. В-третьих — и это было самым странным — имя Азирафаэля пусть и было подписано вручную, красной ручкой на приклеенном к конверту белом клочке бумаги, почерк узнать не вышло.       А Азирафаэль, надо сказать, попытался — любопытство взяло верх. Он знал почерки всех своих учеников, и этот тоже явно был знакомым, но имя в голову не приходило.       Конверт Азирафаэль впервые за несколько лет распечатывал с любопытством вместо обречённости.       Первым делом ему на ладонь выпали засушенные цветы. Плоские, хрупкие, Азирафаэль тут же положил это подобие букета между страниц ближайшего блокнота, чтобы не раскрошить по неосторожности. Кроме них в конверте оказался сложенный листок.       Текст на листке тоже был написан вручную, очень аккуратно, и сам лист был вымочен в кофе, можно было даже подумать, что он вырван из старой книги — в голову почему-то пришло, что отправитель, наверное, знал, что Азирафаэль бы не одобрил порчу книг, и поэтому выкрутился как мог.       Текст был сонетом Шекспира:

«Язычником меня ты не зови, Не называй кумиром божество. Пою я гимны, полные любви, Ему, о нем и только для него. Его любовь нежнее с каждым днем, И, постоянству посвящая стих, Я поневоле говорю о нем, Не зная тем и замыслов других. «Прекрасный, верный, добрый» — вот слова, Что я твержу на множество ладов. В них три определенья божества, Но сколько сочетаний этих слов! Добро, краса и верность жили врозь, Но это все в тебе одном слилось.»

      И внизу, в углу — карандашный набросок профиля Азирафаэля, обрамлённый цветами. Рисунок получился, пожалуй, похуже, чем был у Лили, да и цветы вышли лучше Азирафаэля, как будто отправитель долго практиковался в изображении растений, но почти не рисовал людей — но от рисунка веяло каким-то смутным теплом, и Азирафаэль впервые подумал, что он бы хотел узнать, кто именно отправил эту валентинку. И что, может быть, если бы он узнал, он мог бы хотя бы попробовать…       Нет, это уже было совсем странно. В конце концов, всё-таки скорее всего валентинку отправил кто-то из учеников, просто достаточно умный, чтобы ничем себя не выдать. Ни в какие отношения с учениками Азирафаэль вступать не собирался, даже если они помнили его любимого автора, заботились, чтобы он не беспокоился об испорченных книгах и умели нагнетать интригу.       Оставалось ещё две валентинки, их Азирафаэль даже не запомнил, только мельком просмотрел короткие признания и краем глаза отметил обилие наклеек с сердечками. Неприятная часть на сегодня была закончена, и Азирафаэль приступил к ежедневной проверке тетрадей, хотя, надо сказать, сегодня он простил ученикам немного больше ошибок, чем следовало бы.

***

      После первого урока Азирафаэль пошёл в учительскую. По расписанию сегодня у него было двухчасовое окно, которое он планировал потратить, чтобы перечитать книгу, которая шла следующей по программе у одиннадцатого класса, и сделать поправки в плане уроков с учётом интересов учеников этого года.       В учительской было, к счастью, довольно безлюдно — только Кроули, биолог младших классов, сидел в окружении стопки тетрадей. Азирафаэль сел за своё место, достал из сумки книгу и толстый блокнот для записей, положил его на стол, нашёл в стаканчике свою любимую ручку, и откинулся на спинку стула. Первый момент, который стоило пометить, нашёлся очень быстро, и Азирафаэль заложил книгу, взял вместо неё блокнот и открыл примерно посередине.       Сухие цветы вывалились из блокнота ему на колени. Азирафаэль ойкнул от неожиданности.       — Что там у тебя? — тут же отреагировал Кроули, не отрывая, кажется, взгляда от ученической тетради.       — Ничего особенного, — пробормотал Азирафаэль, разглядывая цветы. — Просто забыл, что положил их в свой блокнот…       Кроули, если верить боковому зрению, встал и направился к Азирафаэлю, который глупо залип и не успел заверить его, что всё в порядке. Через пару секунд Кроули уже стоял у Азирафаэля за спиной, наклоняясь ему через плечо. Азирафаэлю показалось, что, увидев цветы у него на коленях, Кроули слегка вздрогнул.       — Не думал, что ты собираешь гербарий, — заметил Кроули как-то напряжённо.       — Я не собираю. Это… Своего рода подарок, — вздохнул Азирафаэль.       — Мм, и от кого же?       — Не знаю. Правда не знаю.       Кроули хмыкнул в ответ и выпрямился.       — Ну, если тебе хочется их сохранить, лучше положи их куда-нибудь, откуда не смахнёшь. Сухоцветы — штука нежная, ломаются легко. Блокнот или книга — хороший вариант, но лучше не те, которые часто открываешь.       — Тогда они не будут на виду, — почему-то сказал Азирафаэль.       — Ну, если хочешь на виду, то в рамку поставь. Не знаю, зачем только, как по мне — не самые красивые цветы, тем более, раз ты не знаешь, от кого они.       Азирафаэль кивнул и осторожно положил цветы между страниц книги. Сегодня тогда, наверное, не стоит её читать, но вечером можно будет и правда купить небольшую рамку, разложить цветы в ней, под стеклом, и поставить куда-нибудь. Лучше дома — так ему хотя бы перед другими точно не нужно будет объясняться, только перед самим собой.       Кроули уже шёл к своему столу. Азирафаэль остановил его:       — Слушай, а не расскажешь, что это за цветы?       — Э… Ну, ладно, если хочешь. Длинный тот, например — это амарант. И пара маргариток вроде были, ты их, наверное, и сам узнал. И колокольчик.       — Ты же даже не посмотрел.       — Умоляю тебя, я достаточно хороший биолог, чтобы узнать их сразу, — Кроули снова как будто немного напрягся.       — Они же плоские! И сухие, и листья только у колокольчика остались.       — Ну да, не самый лучший образец для гербария, пожалуй…       Азирафаэль вздохнул. Не самый лучший образец — может быть, но с эстетической точки зрения цветы смотрелись чудесно.       — Слушай, Кроули, а ты сам умеешь гербарии собирать?       — Конечно. Ближе к лету поеду шестиклашек учить. Можем тебя с собой взять, они обрадуются.       — Правда? Я был бы рад!       Кроули махнул рукой — не за что, мол, самому проще будет с толпой детей справиться, если не в одиночку. Азирафаэль, кажется, засиял.       Кроули продолжил проверку тетрадей, дальше они сидели в тишине. Со следующим звонком Кроули убежал, судя по расписанию, как раз к шестиклассникам. Тетради он оставил на столе, две из них лежали раскрытыми, и Азирафаэль, проходя мимо стола к шкафу, остановился, чтобы посмотреть. От биологии он был далёк, и это было простым любопытством — сможет ли он понять, о чём речь в конспекте, или совсем забыл школьную программу?       Конспект он, честно говоря, не понял. Там была какая-то схема, кажется, что-то про размножение растений. Но ученик, видимо, был не очень старательным, потому что страница пестрила исправлениями красной ручкой, и внизу был целый абзац в духе: «очень красивое оформление, слабое понимание темы, меньше отвлекайся на выделители». Азирафаэль так и застыл, не веря своим глазам.       Это никак не могло быть правдой. Он знал этот почерк.       Знал, и буквально вчера вечером думал, что не помнит, кому он принадлежит. Именно этим почерком было написано на конверте его имя, и им же был выведен на состаренной, пахнущей кофе бумаге сто пятый сонет Шекспира. Разве что аккуратнее.       — Э, извини, почему ты так пялишься в тетради моих учеников? — донеслось от двери.       — Кроули? — Азирафаэль резко обернулся.       — Ну да, я как раз за тетрадями вернулся, вообще-то я могу их до следующего занятия проверять, но Сэми забыл про это и не взял вторую. Почему ты так на меня смотришь?       — Это ты отправил цветы, да?       — Вот чёрт…       На Кроули было жалко смотреть, он как будто съёжился, осторожно подошёл к своему столу и стал искать в стопке проверенных тетрадей нужную, не поднимая взгляд на Азирафаэля.       — Слушай, я… Извини, я надеялся, ты не поймёшь. Тебе и так много чего от учеников приходит, я подумал, ты решишь, что это тоже от кого-то из них, не обратишь внимания, а я вроде как выговорюсь, легче станет… Забудь, правда, я не буду тебе досаждать, всё как обычно будет, я…       — Кроули.       — Извини… — Кроули всё же посмотрел на Азирафаэля и криво улыбнулся.       — Ладно, слушай, ты можешь мне потом всё высказать, меня дети ждут, я понимаю, неловко вышло, но работа… — он всё-таки выудил тетрадь Сэми из стопки и бочком пошёл к выходу.       — Кроули, подожди! — Азирафаэль снова заулыбался, смотря на Кроули так мягко, как мог. — Это лучшая валентинка в моей жизни, правда. Я тебе много чего хотел бы сказать, но у меня и у самого урок скоро — как ты смотришь на то, чтобы после работы сходить выпить кофе куда-нибудь?       — А… Мгм… Ннх… Я буду рад, — выдавил из себя Кроули. — Давай тогда в пять в ближайшей кофейне, которая с красной вывеской, за углом…       Азирафаэль кивнул, не переставая улыбаться. Кроули умчался обратно к шестому классу.       На следующий день Лили, которая часто после школы делала зарисовки посетителей ближайшего кафе, ехидно улыбаясь, показывала одноклассникам скетч, на котором мистер Кроули, подперев кулаком подбородок, смотрел через столик на мистера Фелла, который умудрялся одновременно есть круассан и улыбаться одной из своих самых широких улыбок. Несколько самых близких подруг Лили удостоились даже услышать рассказ о том, как мистер Фелл и мистер Кроули, два, казалось бы, самых разных учителя в их школе, разговаривали так увлечённо, что даже не заметили Лили, которая сидела буквально за соседним столиком.       Скоро, конечно, в курсе была вся школа.