Экзорцизм Лань Юаня

Ты здесь? Всю жизнь я был уверен в твоем присутствии, а теперь вдруг засомневался. Наверное, просто нервничаю. Для меня это впервые, а для тебя? Нет, конечно, для тебя тоже. Предполагается, что это разовое дело — с твоей стороны так точно. Не знаю, почему так волнуюсь. Это тебя ведь изгоняют, а не меня. Только вот… Ты никогда не был страшным. Ты никогда не пытался мне навредить; ты вообще ничего, по сути, не делал. Я пытался сказать об этом Ханьгуан-цзюню, но он, хотя уже пробил вечерний колокол, сразу же потащил меня в минши, и, похоже, намерен прямо сейчас проводить ритуал изгнания, и… думаю, если бы это я был призраком, то испугался бы Ханьгуан-цзюня: такого, какой он сейчас. Ты его боишься? — Просто… дайте ему шанс, — говорю я. — Сначала освобождение? Мне вряд ли требуется объяснять Ханьгуан-цзюню, как правильно освобождать блуждающий дух, но мне не хочется, чтобы он причинял тебе вред. Когда он не отвечает — только прижимает два пальца к моей груди, помещая мое тело точно в центре круга оберегов минши, — мне кажется, я понимаю, в чем дело. — Отец, это и правда я. Это… Нет, стой! Подожди! Что ты делаешь? Я пытаюсь помочь! Мой язык поворачивается во рту, как никогда не случалось по моей собственной воле, и ты говоришь: — Лань Чжань, я поговорю с тобой. Не заставляй А-Юаня проходить через это. Ты так хорошо знаешь Ханьгуан-цзюня, что зовешь его «Лань Чжань»? И он смотрит в ответ, словно тоже тебя знает, или… или мне показалось? Так быстро это прошло. Когда ты так делаешь, это в любом случае неприятно. Не мог бы ты перестать? Ханьгуан-цзюнь сейчас будет играть Пробуждение Души, ты сможешь говорить с ним через гуцинь, или… Или, возможно, нет? Это для бестелесных духов или предметов, в которые вселился призрак, а у меня уже есть голос, которым ты можешь пользоваться… Только мне это не нравится. Я знаю, ты не хотел ничего плохого, мне это просто не нравится. — Гарантирует твою честность, — говорит Ханьгуан-цзюнь. Я знаю сыгранный им аккорд, и это значит даже больше: так ты будешь вынужден отвечать. Но, пожалуйста, говори только самое необходимое, хорошо? — Похоже, ты меня раскусил, — говоришь ты. Вовсе не самое необходимое. Я шевелю языком — самую малость; мне просто нужно убедиться, что я это еще могу. Ханьгуан-цзюнь кладет руку мне на плечо. Глаза у него добрые — быть может, он распознал панику в моем взгляде. Ты овладел не всем моим телом. Не до конца. — Это не займет много времени, А-Юань. Его ладони снова ложатся на струны. «Как давно ты одержал Лань Юаня?» Такого не положено спрашивать в самом начале. В самом начале положено было бы спросить у тебя — «как твое имя» или «как ты умер». — Десять лет назад, — говоришь ты. Я это знаю. Я знаю, потому что вижу твои кошмары, сколько себя помню. «Ты был с ним, когда я забрал его сюда?» Ох. Ох, значит… ...значит, вот как я узнаю, откуда взялся. Я почему-то не думал, что мы дойдем до этого сегодняшней ночью, хотя ты наверняка должен иметь отношение к моему прошлому. — Да, — отвечаешь ты, и на этом всё, но сейчас одного слова мало. Дальше! Забрал — откуда? Это ты вынуждаешь меня молчать — или это часть заклинания? Ханьгуан-цзюнь тянет слишком долго, и я не могу понять его мыслей. Разве он не должен хотя бы спросить, кто ты? «В чем состояли твои намерения?» — Эх, Лань Чжань, ты поверишь, если я скажу, что вовсе не хотел делать его одержимым? Я даже не понимаю, как это вышло. Сначала я просто задержался малость — хотел убедиться, что с А-Юанем все будет в порядке, но потом не смог сообразить, как уйти… Знаю, звучит неправдоподобно, но… — Ты не можешь лгать, — говорить Ханьгуан-цзюнь. На этот раз вслух. — ...верно. «Ты когда-либо вредил А-Юаню?» — Он видит мои кошмары, — говоришь ты. — Это само по себе уже вред. Нет, нет, не говори так!.. Они… то есть, да, они очень плохие, эти сны, но я знаю — ты не нарочно. — Мое присутствие мучает его с тех пор, как он понял, что я здесь. Я прямо сейчас его мучаю, верно? Да, немного — в том смысле, что пользуешься мной, чтобы говорить, — но ты ведь знаешь, правда?.. Ханьгуан-цзюнь спрашивает не про этот вред. А следом ты говоришь: — А-Юань потерял память. Я этого не хотел. Ты… — Ты не при чем, — отвечает Ханьгуан-цзюнь, но слишком быстро. Ты точно не при чем? Правда? — У него была лихорадка. — Он смотрит на тебя, как ни разу за всю мою жизнь не смотрел на меня, и говорит: — Вэй Ин. Вэй Ин? Вэй Усянь, Старейшина Илина? Ты — Старейшина Илина? — Я могу быть кем угодно и чем угодно с Погребальных холмов, — говоришь ты и кривишь мой рот в лукавой улыбке. — Ты даже не спросишь? — Нет нужды, — говорит Ханьгуан-цзюнь, но из-под его пальцев всё равно срывается: «Вэй Ин, это правда ты?» — Да, — говоришь ты. — Ну, вот и всё, Лань Чжань. Можешь изгонять меня дальше. Я… я рад, что мне довелось видеть, как растет А-Юань. Спасибо за это, Лань Чжань. Спасибо. Ты не можешь быть Старейшиной Илина. Старейшина Илина не стал бы так говорить, не стал бы соглашаться на изгнание, никакого отношения не имел бы ко мне. И всё-таки. Ты не можешь лгать. Ноги у меня подгибаются. Ханьгуан-цзюнь ловит меня, снимает с меня заклятие неподвижности. — Вэй Ин, — говорит он. — Я не стану изгонять тебя. — Не… нет? — Наконец-то я могу говорить. Только… только я не знаю, что мне сказать. На самом деле, я почти даже чувствую облегчение, что сейчас ничего этого не будет — у меня так много вопросов. Ты был рядом всю мою жизнь, и я совсем тебя не знаю. Но что это значит — что Ханьгуан-цзюнь тоже не хочет тебя изгнать? — А-Юань, я должен многое тебе сказать, — говорить Ханьгуан-цзюнь. — Уже поздно. Возвращайся со мной в цзинши. Мы поговорим. — Отбой прошел, — говорю я, как будто — после всего — это еще имеет значение. Ты видишь в этом какой-то смысл? Пока он не знал, кто ты такой, Ханьгуан-цзюнь связал меня без движения в минши и окружил оберегами. Теперь он знает, что ты Старейшина Илина, и он не против привести тебя в цзинши? — Вы не собираетесь его изгонять? — спрашиваю я снова. — Ты поймешь, — отвечает Ханьгуан-цзюнь. Я могу лишь надеяться, что он прав.

***

Я иду сразу следом за Ханьгуан-цзюнем — так, чтобы если ты вдруг захватишь мое тело и побежишь, он мог бы остановить тебя, — но это оказывается ненужным. Ты идешь вместе со мной, как всегда, и если бы я не знал, что ты здесь, я, ну, и не знал бы, что ты здесь. Когда мы подходим к цзинши, Ханьгуан-цзюнь открывает дверь, оглядывается и говорит: — Вэй Ин. Люди говорят, что лицо Ханьгуан-цзюня ничего не выражает. Я прожил с ним достаточно, чтобы научиться читать по его лицу, и он смотрит на тебя с яростной, отчаянной жаждой. Ты собираешься ответить ему? Собираешься взять мой голос, когда тебя ничто к этому не принуждает, и заговорить? — ...А-Юань, — говорит Ханьгуан-цзюнь, когда ты этого не делаешь. — Заходи. Есть то, чего я никогда тебе не рассказывал. Чай, который он заваривает сегодня, более горький, чем я обычно пью — или чем пьет он. Это для тебя. — Ханьгуан-цзюнь, — начинаю я. — Кем я был, прежде чем стать Лань Юанем? Как я связан со Старейшиной Илина? — Он твой отец, — просто говорит Ханьгуан-цзюнь. ...мой отец? Ты мой отец? Это… этого не может быть. Мой отец — Ханьгуан-цзюнь, даже если ни один из нас не говорит это вслух… — Хватит, Лань Чжань, не внушай ребенку ложных идей, — перебиваешь ты, и в кои-то веки я благодарен, что ты так быстро вмешался. — Я только заботился о нем. Его семьей были Вэни. — Вы были семьей, — настаивает Ханьгуан-цзюнь. — В… Вэни? Вэни, о которых мне снятся кошмары — кошмары о которых снятся тебе? — Мгм, — подтверждает Ханьгуан-цзюнь. — Когда-то ты носил имя Вэнь Юань. Вэни были злом. Любому известно, что они были злом, точно так же, как любому известно, что обратиться против собственного ордена и защищать Вэней — было одним из самых страшных злодейств Старейшины Илина… твоих злодейств. Так вот откуда я взялся? — Нельзя же так всё бросать, Лань Чжань, — снова вмешиваешься ты. — А-Юань, я знаю, чему тебя учили, но Вэни, которых я прятал на Погребальных холмах, не были войском. Твоя семья… это были единственные, кто остался. Старики, слабосильные. Самой высокопоставленной среди вас была Вэнь Цин, лекарь. — Пожалуйста, хватит говорить, — шепчу я. Ты так стремительно вывалил всё на меня, и я еще пытаюсь справиться с этим. Мне будет легче, если мое тело будет целиком мое. — В мои намерения не входило, чтобы ты узнал об этом подобным образом, — негромко говорит Ханьгуан-цзюнь. Я знаю, он хотел, чтобы это звучало утешительно. — Ты можешь задать любые вопросы, какие у тебя есть. Я отвечу на них, насколько смогу. Как, уверен, ответит и Вэй Ин. Он хочет, чтобы ты говорил. Мне вдруг становится страшно спрашивать об экзорцизме, о том, что будет дальше. — Значит, вы нашли меня там? — спрашиваю я. — После осады? Искал ли он тебя даже тогда? Ханьгуан-цзюнь вновь кивает. — Вэй Ин, — говорит он. — Почему ты не сказал мне, что ты здесь? Я поднимаюсь на ноги. Меня не удивляет, когда ты, Старейшина Илина, говоришь через меня, не утруждаясь даже спрашивать — да и как бы, интересно, ты мог спросить, — но Ханьгуан-цзюнь? Он не должен — он ведь мой… — Как будто у вас есть право расстраиваться, что кто-то чего-то не говорил! — выкрикиваю я ему в лицо, и прежде, чем он успевает ответить, разворачиваюсь и бегом вылетаю из цзинши. Не поворачивай назад, пожалуйста, не поворачивай.

***

Я могу сбежать от Ханьгуан-цзюня, но не могу сбежать от тебя. Даже здесь, в Пещере холодного источника, где меня не побеспокоит больше никто, ты со мной. — Вэнь Юань. — Имя на моих губах звучит чуждо, и даже то, что я слышу его, не делает его более настоящим. Я не уверен даже — не совсем, — я ли сейчас его произнес. Я никогда так ясно не чувствовал лобную ленту у себя на голове. Вэни когда-то сожгли Облачные Глубины, а Ханьгуан-цзюнь подобрал одного из них и вырастил почти как сына. — Он сделал это ради тебя. Тишина, и только. Именно сейчас, не когда-то еще, ты выбираешь молчание. — ...скажи что-нибудь. — Нет-нет, это не про него. Ханьгуан-цзюнь — хороший человек, он ни за что не бросил бы тебя умирать, если уж нашел. — Но он не обязан был растить меня сам. Есть… — Трудно говорить, трудно даже думать об этом. — Есть так много промежуточных точек между тем, чтобы не дать мне умереть — и растить врага клана, как своего ребенка. Так ты поступишь ради кого-то, кого ты… Почему ты не даешь мне произнести это? — Ты небезразличен ему, А-Юань. Я знаю, знаю. Но тогда он знал только тебя, не меня. — И, значит, — отчаянно заключаю я, — ты никак не мог быть таким, как говорят на уроках. Ты… — Я не знаю толком, как это сказать. Раньше я тебя не боялся. Я рад, что мне не нужно бояться тебя теперь. — Честно сказать, я старался не обращать внимания на эти конкретные уроки истории, — говоришь ты. — Но, А-Юань… Не всё это ложь. — Я видел твои кошмары, помнишь? Я знаю. — Но Ханьгуан-цзюнь достаточно тебе доверяет, чтобы позволить мне убежать одному, и достаточно тобой дорожит, чтобы оставить тут, хотя должен был изгнать, и я тоже раньше всегда тебе доверял. Думаю, могу верить и сейчас. — Ох, А-Юань… — Успокаивающий тон не то чтобы действует, когда ты используешь мой собственный голос, но звучит это… почему-то знакомо. Как если бы я в самом деле знал тебя раньше. Ты продолжаешь говорить. — Когда я понял, что тебе снятся эти сны, я думал объявить о себе Лань Чжаню, не сходя с места. Ты этого не заслуживал. Никто, кроме меня, не заслуживал пройти через такое. Не знаю, почему это происходит, это так странно… потому что раз уж ты можешь видеть мои сны, разве ты не должен заодно уметь слышать и мои мысли? Но я пытался направлять их прямо к тебе, и нет, не похоже, разве что ты настолько хорошо умеешь это скрывать, а значит… Не уверен, что когда-либо в жизни произносил столько слов одновременно, как ты, кажется, склонен при каждом удобном случае. — Кошмары — это не страшно, — говорю я. — Вот это — этот разговор — вот что нервирует. Ты понимаешь это одновременно со мной. — Ты перебил меня! Замечательно, это… Ах, да, да. Мой рот закрывается. Нам нужно найти способ получше; я не могу всякий раз тебя пересиливать. — Кошмары — это не страшно, — повторяю я. — Теперь уже нет. Они не… направлены на меня лично? И не в них дело, в плане того, что ты здесь. И даже не в том, кто ты такой. Дело в том, что... — Дело в том, что ты должен жить свою жизнь. Я никак не пойму, почему Ханьгуан-цзюнь не изгнал меня сразу… Разве мы только что не обсудили это? — Нет, честно, я понятия не имею! То есть… — Мои губы сжимаются в линию. — Может, он хочет предать меня суду перед лицом всех орденов? Или сдать Цзян Чэну? Я вздрагиваю. И то, и другое звучит ужасно. Если бы люди узнали, что ты здесь — смог ли бы кто-то потом смотреть на меня и видеть меня? А если да, то не будут ли они видеть взамен одного из Вэнь? Но ты не можешь и в самом деле верить, будто Ханьгуан-цзюнь хочет чего-то подобного. — Как бы то ни было, А-Юань, как только всё это будет позади — я уйду. Я дам тебе жить той жизнью, какой ты и должен был жить. — Перед этим, — произношу я и сглатываю. «Перед», потому что — хотя я доверяю тебе, и ты даже мне нравишься, — я всё еще хочу остаться в своем теле один. — Перед этим нам с тобой, Старейшина Илина, о многом надо поговорить.

***

В пещеру врывается шум чьих-то шагов. Сколько же прошло времени? Мы проговорили всю ночь; должно быть, уже давно рассвело. — Вот ты где! А, это Лань Цзинъи. Ну, то есть… Ты и так знаешь. Ты жил вместе со мной всё это время — разумеется, ты знаешь моего соседа по комнате. Но я всё равно чувствую себя так, словно должен знакомить тебя со всем и со всеми. — Ханьгуан-цзюнь сказал, что я не должен тебя искать, и ты проводишь ночь в уединении, и ты в полном порядке, но тебя не было на занятиях и ты ничего не говорил заранее, и что я, спрашивается, должен был думать? Раздается звонкий смех. Твой смех, не мой. Я сжимаю пальцы в кулак, вонзаю ногти в ладонь. Мы говорили об этом, старший Вэй! Ты хранил молчание десять лет; не может быть, чтобы молчать было настолько трудно, как ты это пытаешься представить сейчас — что бы ты там ни говорил про снизившиеся ставки. Помнишь нашу систему? Если собираешься заговорить, или засмеяться, или — или что угодно, сначала постучи пальцем по моей ладони. — Перестань смеяться, я за тебя волновался, — говорит Цзинъи, и по крайней мере его, похоже, не слишком озадачивает, что я внезапно вдруг замолкаю. — Прости, А-И. Всё в порядке. Я в порядке. Ханьгуан-цзюнь был расстроен? — А что, он стал бы со мной делиться, если так? Но нет, не был. Скорее, обеспокоен?.. Сложно сказать. В общем, оставайся тут, если хочешь, но официально я здесь, чтобы покормить кроликов, и готов поспорить: они по тебе соскучились. О, а кроликов Ханьгуан-цзюня ты…? Да, конечно, их тоже не нужно тебе представлять. Так странно. Тебе так много нужно мне рассказать, но ты уже знаешь о моей жизни буквально всё. Даже то, чего я и сам не знаю. Ханьгуан-цзюнь находит нас, и Цзинъи исчезает, а я низко кланяюсь и приношу извинения за свои слова. — Я приму любое подобающее наказание. — Никаких наказаний, — говорит Ханьгуан-цзюнь. — Это была… — Он делает паузу. — Сложная для тебя ситуация. В изумлении я киваю. Ханьгуан-цзюнь никогда не был слишком суров, но он справедливый человек. Он никогда раньше не обращался со мной по-особенному. Это меня он не хочет наказывать — или тебя? Ты стучишь по моей ладони. Нет, еще нет! Я сначала хочу сказать кое-что сам. — Старший Вэй и я поговорили между собой. Я еще многого не понимаю, но, думаю… думаю, я могу провести с ним внутри еще какое-то время, если осталось… что-то… недосказанное. — Это почти смешно. Ведь призрак здесь — ты; это у тебя должны оставаться незаконченные дела. — Это ради меня он раньше хранил молчание, и я… я по-прежнему хочу жить своей жизнью, большую часть времени, но если, время от времени, вам захочется поговорить… В смысле… — Я делаю глубокий вдох. — Вы хотите поговорить с ним сейчас? Ханьгуан-цзюнь пытался поговорить с тобой с тех самых пор, как узнал, что ты здесь, но он всё равно моргает, пораженный. — Вэй Ин? Я постукиваю пальцем по ладони. Твой выход. Я попытаюсь дать вам немного личного пространства для… для чего бы это вам ни понадобилось. Если я буду медитировать, пока вы говорите, будет ли это для меня не так странно? Смогу ли я отстраниться от тебя? Возможно. Если буду стараться. Вот только я думал, что ты воспользуешься этим временем, чтобы попрощаться — или ясно выразить свои чувства. Ты гладишь кроликов. Говоришь, какие они мягкие. Понимаю. В конце концов, они и правда весьма милые. Может быть, завтра? Приходит завтра. И еще одно, и еще. Ты говоришь с Ханьгуан-цзюнем о сотне разных вещей, ты смеешься, ты заставляешь мои губы растягиваться в таких широких улыбках, какими никогда не улыбался я. Теперь тебе даже кошмары почти не снятся. Вне этого каждодневного часа — который становится всё длиннее — я мог бы поверить, будто вовсе не одержим. И у меня куда лучше выходит отстраняться, растворяться в небытии. Если я начинаю медитировать до того, как ты берешь верх, то едва ли замечаю хоть что-то. Так что, я думаю… Если ты так и не собираешься прощаться — может быть — может, это и ничего?

***

Тук, тук, тук. Мы не можем сейчас разговаривать, у меня занятия! Почтенный наставник Лань Цижэнь рассказывает о Низвержении Солнца, и не то чтобы я раньше этого не слышал, но не слышал еще ни разу с тех пор, как узнал… ну, всё. Тук, тук, тук… Нет! Слушай, я понимаю: наставник говорит о тебе много плохого, но мы не можем вмешаться и сказать ему, что это неправда. Я знаю, что это неправда, и этого достаточно, хорошо? Это ведь неправда, да? Я знаю, что это неправда, потому что ты рассказывал мне: в поселении Вэней на Погребальных холмах жили старики, немощные и только слабейшие из заклинателей. Я знаю, что это неправда, потому что ты рассказывал мне, как Призрачный Генерал любил носить меня на плечах и рассказывать сказки на ночь. Я знаю, что это не может быть правдой, и всё-таки наставник не стал бы лгать о чем-то, что видел сам, и он был там, когда… когда… когда… Тук, тук, тук. Тук, тук, тук. Тук, тук, тук… Музыка Ясности всегда успокаивает лучше всего, когда ее исполняет Ханьгуан-цзюнь. Не знаю, слышал ли ты ее прежде… Ну вот, я опять. Само собой, ты слышал. Ты — это я. Ты был мной всю мою жизнь. Постой. Что случилось? Я был на занятиях, но это — цзинши… я потерял счет времени? Это ты привел меня сюда? Ханьгуан-цзюнь поднимает взгляд, закончив играть последние ноты. — А-Юань? Что происходит? — По-прежнему ничего, — говоришь ты, прежде чем я успеваю сообразить, что должен ответить. — Лань Чжань, я не хотел этого делать, клянусь, я никогда бы… не с А-Юанем… — Я знаю, — произносит Ханьгуан-цзюнь. — Я думал, что смогу помочь ему… — Вэй Ин, — говорит Ханьгуан-цзюнь. — Я знаю. Я в самом деле должен что-то сказать, ведь правда? Я начинаю выстукивать сигнал по своей ладони. Или только думаю, что начинаю? О, вот оно. Интересно, так ли оно для тебя всё остальное время: словно твой разум неуместен в моем теле. — А-Юань? — У меня слезятся глаза; неужели ты плачешь? — Ты здесь? Я подал знак; разве это не значит, что ты должен уступить и дать мне заговорить? Я пробую снова. Тук-тук-тук. Тишина. Ох! Ох, я и правда должен сказать что-нибудь. — Ханьгуан-цзюнь, — говорю я. — Я… мой разум прояснился. Благодарю. — Что произошло, А-Юань? Что, в самом деле, произошло? Это ты мне должен сказать. — Я, вроде как… я не хотел больше думать о… Тук. — О Низвержении Солнца, о Вэнях, об осаде, — говоришь ты. — Это была тема сегодняшнего занятия, и А-Юань… отключился. Прости. Меня там даже не было, или я не помню; это неважно. Я не проходил через всё это, как ты, но при одной только мысли, что наставник Лань Цижэнь может говорить обо мне — я впал в панику. Мне жаль. — Лань Чжань, оставь А-Юаня в покое. На чем вправду стоит сосредоточиться — так это на том, чтобы этого больше не повторилось. Честно сказать, Лань Чжань… нам повезло, что А-Юань вообще вернулся. Ханьгуан-цзюнь кивает. — Что ты предлагаешь? Ты делаешь глубокий вдох. — Ты должен изгнать меня прямо сейчас, — говоришь ты, и я застываю. Ты и в самом деле это имеешь в виду? Но Ханьгуан-цзюнь отвергает эту идею, коротко покачав головой. — Не годится, — говорит он. — Что еще? Ты берешь паузу. — Лань Чжань. Не знаю, в чем тут дело и почему ты держишь меня здесь. Я мертв. Мне положено двигаться дальше. — Я не лишусь тебя снова. — Лань Чжань… Ты всегда говорил, что хочешь вернуть меня в Гусу, но, сдается мне, единственный, кого ты наказываешь, это А-Юань. Ханьгуан-цзюнь хмурится. — Его никто не наказывал. — Быть может, ты этого не замечаешь, ты ведь, в конце концов, не так много времени проводишь с ним, как я… — Тут ты смеешься, и я чувствую, как фальшиво это звучит, когда в то же самое время ты давишь внутри тревогу. — Ему пришлось очень нелегко. Он заслуживает лучшего, чем всю жизнь таскать меня с собой. — Вэй Ин, — говорит Ханьгуан-цзюнь. — Ты — не бремя. — Речь не… — Ты слишком часто моргаешь в ответ, и мое сердце стучит быстрее, и, может быть, ты наконец понял, почему Ханьгуан-цзюнь не хочет тебя отпускать. — Речь не обо мне. Речь об А-Юане. Даже если бы я был… Даже если бы я мог быть всем, что ты от меня хочешь, Лань Чжань, у него должна быть его собственная жизнь! И риск, что сегодняшний случай повторится опять, и всё будет еще хуже, слишком велик, так что… Ты должен изгнать меня. Ты должен сделать это немедленно. — Это то, чего хочет А-Юань? — В голосе Ханьгуан-цзюня звучит разочарование. Человек, который растил меня почти как отец, разочарован, что я не желаю провести жизнь, одержимый человеком, которого он любит. — А! Нет-нет-нет. Всё я, я один. Раньше не было времени обсуждать. Но, знаешь, это попросту правильно, ведь ты не можешь… Нельзя просто так пригласить призрака остаться здесь жить, это практически темный путь… — Твоя смерть, — говорит Ханьгуан-цзюнь, — была несправедливой. Ты молчишь какое-то время. — Лань Чжань, — произносишь ты наконец. — Это не относится к делу. Я говорю о том, что будет лучше для твоего сына. Удар сердца. — Нашего сына, — поправляет Ханьгуан-цзюнь. Старший Вэй, ты знаешь, что ты — первый, кто вслух назвал Ханьгуан-цзюня моим отцом? А в следующий же миг — он с таким же успехом мог бы сказать, что всё это время дело было не во мне вовсе. — Лань Чжань, ты дал ему семью и дом, которых он заслуживал. Я только присматривал за ним на мертвых курганах чуть больше года или около… — Чего я даже не помню! Отец… — Могу ли я говорить так сейчас, когда это уже сделал ты? — Отец, быть может, вам хочется, чтобы мы были счастливой семьей на троих, но я не могу. Только не так. Я не могу. — Не вмешивайся, — говорит Ханьгуан-цзюнь, и я подчиняюсь. Я перестаю. Я просто… перестаю.

***

Ты всё еще ищешь меня? Хватит, не нужно. Я всё еще здесь. Я просто… здесь, точно так же, как ты был когда-то. Ты живешь моей жизнью, будто она твоя, и никто даже не замечает, потому что моя жизнь всегда и была твоей. Видишь ли ты теперь мои сны? Не думаю. Не думаю, что у меня вообще когда-то бывали мои собственные сны. Каждый день ты обещаешь Ханьгуан-цзюню, что найдешь способ меня вернуть. Ты дошел до того, что даже вырезал флейту и попытался изгнать себя сам. Если это не сработало, то вряд ли сработает что-то еще, но с тех пор ты проводишь каждую свободную минуту в запретной секции библиотеки, зарывшись в тайные манускрипты, о существовании которых я даже не подозревал, выискивая способ вернуть меня обратно. Я заинтригован вопреки себе самому; меня раньше никогда сюда не пускали. — Кто бы мог подумать, что даже в Облачных Глубинах есть записи об этом, — бормочешь ты, прежде чем поставить обратно на полку кое-какую рукопись. Ее содержимое любопытно, но полностью противоположно тому, что ты хочешь найти. — Ты пропустил ужин, — замечает Ханьгуан-цзюнь, когда возвращается и находит тебя на том же месте. — А-Юань важнее. — Мы найдем его, — говорит Ханьгуан-цзюнь. Ты закрываешь последнюю главу и вздыхаешь. — Ладно, не будет ничего хорошего, если он возвратится в чахнущее тело. — Останься сегодня в цзинши, — просит Ханьгуан-цзюнь. — Я сыграю Расспрос. Расспрос не поможет. Я ведь никуда не уходил. В любом случае, он играет недолго; ноты тают в воздухе и он крепко сжимает тебя в объятиях. — Я знаю, — говоришь ты. — Я тоже по нему скучаю. Разве ты не понимаешь: всё совсем не так? Не думаю, что Ханьгуан-цзюнь вообще ищет. Ты тоже можешь перестать искать.

***

Ты забираешь мои вещи из общей спальни. После стольких ночей в цзинши это только разумно. Здесь не осталось больше ничего для тебя; не осталось ничего от меня. Цзинъи наблюдает за этим с таким выражением, которое у него бывает, когда он очень, очень сильно старается не заговорить, и, наконец, его прорывает: — Ты… ты и правда уходишь? — О… Ой, А-И, я тебя не заметил. — А это ложь. Ты пытаешься сделать ее менее неуклюжей, но терпишь неудачу. — Ты просто берешь… и собираешь вещи? — Голос Цзинъи становится выше, почти срывается. Пожалуйста, просто уходи как можно быстрее. — Ханьгуан-цзюнь мне как отец. Разве не будет правильно наконец поселиться с ним? — настаиваешь ты. У тебя выходит ужасно. Пожалуйста, прекрати. — Нет! Всё неправильно! Ты неделями себя ведешь как… как не знаю кто, А-Юань! Я застываю на месте. — Ты… ты заметил? — говорю я. Я, именно я это говорю. Я. — А как иначе! Довольно легко заметить, когда твой лучший друг больше не хочет с тобой дружить! Я бросаю сумки на пол. — Я хочу! — говорю я, по-прежнему именно я, и понимаю, что так оно и есть. Вот он, Цзинъи, который никак не связан с тобой; он мой. Я хочу быть его другом. А следом, потому что я больше не говорю ничего, а Цзинъи так и продолжает пялиться на меня, ты выпаливаешь: — Потом объясню, — и выскакиваешь из комнаты. — А-Юань? А-Юань, скажи что-нибудь! Просто… просто остановись на минуту и дай мне…? Ты не останавливаешься. Ты подбегаешь к цзинши и чуть ли не сносишь дверь с криком: — Лань Чжань! Лань Чжань! А-Юань вернулся! Ханьгуан-цзюнь открывает дверь и, похоже, он действительно рад; надо отдать ему должное. Но ты исчез и оставил Цзинъи в еще большем замешательстве; убежал от того единственного, ради чего мне захотелось остаться здесь. Ты даже не постучал. — Я не могу так, — говорю я. — Я просто… не могу. Я чувствую, как распахиваются мои глаза — вне моей воли; за те недели, которые ты провел на первых ролях, ты привык распоряжаться всем мной, не только голосом. — Лань Чжань, тебе надо меня изгнать, — говоришь ты. — Постой, — говорит Ханьгуан-цзюнь. — Другого пути нет, — качаешь головой ты. Твой голос звучит так, словно ты это уже обсуждал. Может быть, так оно и было. — Сделай это сейчас, прежде чем станет слишком поздно. Слишком поздно — для чего? Я не исчезал, я оставался тут… в своем роде. И я вдруг понимаю: я этого не хочу. Если моя жизнь станет твоей жизнью, а так и будет — здесь гораздо больше от тебя, чем от меня, — то я не хочу оставаться и на это смотреть. Я так обрадовался, когда увидел Цзинъи, и подумал, что, может быть, у меня есть шанс… — Мы найдем способ, — настаивает Ханьгуан-цзюнь. — Мы справимся. Я разворачиваюсь и бегу, пока еще на это способен.

***

Ты пытаешься остановить меня, но я могу сохранять контроль, если постараюсь как следует. Легче сосредотачиваться только на том, что важно, так что я позволяю тебе говорить. — Возвращайся, — говоришь ты. — Я найду способ его убедить. — Но я достаточно помню о том, что ты делал в мое отсутствие; я не уверен, что ты настолько уж хочешь уйти. На сей раз я не питаю иллюзий, будто Ханьгуан-цзюнь оставит меня в покое даже в Пещере холодного источника, но больше никто меня здесь не найдет. Я ударяю ладонью об острый камень. Мне придется действовать быстро. — А-Юань! Что ты делаешь? — Нужна кровь. — Ты знаешь, что я делаю. Именно ты указал мне на это в тот день в библиотеке. Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, но я отлично помню рисунок линий. — Нет-нет-нет, не делай этого! — говоришь ты, когда я начинаю чертить. Я не позволяю тебе сбить меня с ног, не позволяю наступить на линии, пока я медленно вырисовываю их сочащимися каплями. Разве не забавно? Я сопротивляюсь изо всех сил, сохраняя контроль, ради того, что полностью лишит меня всего этого. — Хотя бы поговори со мной, А-Юань, прошу! — Должен остаться либо я, либо ты, — отвечаю я. — И Хангуан-цзюнь не допустит, чтобы это был я. — Он любит тебя. Он очень любит тебя, А-Юань. Но не сильнее, чем тебя. Ты и правда думаешь, что он выберет меня? Мы это выясним. Так будет больнее для нас обоих, но мы выясним. Я заканчиваю рисунок и встаю в центре: неподвижно, как каменный, вопреки всему, на что ты меня подталкиваешь. Я жду.

***

— А-Юань? Ханьгуан-цзюнь встает у входа в пещеру темной, высокой тенью; свет падает у него из-за спины. — Он успеет раньше, чем ты доберешься до рисунка, Лань Чжань. Он правда это сделает. Лань Чжань, изгони меня сейчас же! — Это…? — Пожертвование тела, — говорю я. — Вам не придется больше притворяться, будто вам есть до меня дело… Он этого не хочет, Лань Чжань, помоги мне до него достучаться!... Как ты собираешься это сделать? Потому что ты прав: я этого не хочу, но не вижу другого выхода. — Лань Чжань, пожалуйста, спаси А-Юаня!.. Вам нужен я — или нужен он? Он не выберет меня. Мы все это знаем. — Оба. — В голосе Ханьгуан-цзюня звучит мольба. — Оба. Вы не можете принуждать меня выбрать! Я чувствую некое облегчение, граничащее со злобой: его страдание, по меньшей мере, непритворное — но не думаю, будто это что-то изменит. — Лань Чжань, я мертв!.. Тогда исчезни! — Я вытаскиваю слова из очередного общего кошмара. — Исчезни! Глаза Ханьгуан-цзюня распахиваются. Я опускаю руку, чтобы завершить круг… ...звенит струна. — Спасибо, — шепчешь ты, пока музыка продолжает течь в воздухе, а следом Ханьгуан-цзюнь обнимает меня, и мы оба опускаемся на землю под общей тяжестью и еще долго не сдвигаемся с места.

***

Я по-прежнему ловлю себя на том, что говорю с тобой, хотя прошло вот уже два года. Иногда я по-прежнему просыпаюсь от твоих кошмаров. Всё почти как раньше. Иногда Ханьгуан-цзюнь тоже говорит со мной так, как если бы ты был по-прежнему здесь. Он дал мне имя учтивости. Сычжуй. Подходящее, тебе так не кажется? Тук, тук, тук. Ты здесь?