Тренировка

Номер Пять не скрывал возбуждения. Индивидуальная тренировка с отцом! Наконец-то! Его глаза сияли, он разве что не пританцовывал, когда на плечо ему легла рука искренне обеспокоенного Диего. - Папина индивидуалка? Ох, бро, сочувствую. Пятый стряхнул с себя его ладонь и презрительно фыркнул. Он добивался ее слишком долго! Теперь он будет перемещаться во времени, теперь он докажет всем! И, конечно, докажет отцу, что он самый сильный и талантливый во всей академии. Это для всех остальных такие тренировки представляют сложность, уж он-то, Пятый, как-нибудь разберется. «Папина индивидуалка» проходила в конце коридора в третьем спортивном зале, который обычно не использовался. Двери всегда запирались изнутри отцом и им же отпирались. Хотя миссии и обычные тренировки всегда были поводом для споров и обсуждений, индивидуальные занятия покрывала жуткая пелена молчания. О них не говорили. О них не шутили. Это была маленькая нехорошая тайна между отцом и каждым ребенком. Не каждым. Ваня, разумеется, от них была освобождена. Чтобы избавиться от невыносимого чувства отчуждения, она пробиралась в зал ночами, чтобы играть на скрипке. Все знали, что в этом зале стены мягкие, чтоб было криков не слышно, и гладкие, чтоб проще кровь смывать. Так что упражнения Вани оставались незамеченными, или, что вероятнее, не стоящими вмешательства. Лютера и Диего пару раз выкатывали оттуда прямиком в медицинский кабинет. Бен выходил на своих ногах, но иногда просыпался от собственного крика и будил остальных. Индивидуальные тренировки Клауса проходили в фамильном склепе, но не Харгрейвзов, чьем-то чужом, на городском кладбище. У Харгрейвзов склепа не было, Харгрейвзы начались Реджинальдом, но тогда никому в голову не приходило задавать вопросы. Склепа не было. А третий спортзал был. И вот наконец-то его двери распахнулись и для Пятого. И сомкнулись за его спиной. Он никогда не думал, что щелчок, с которым в паз входит замок, может быть столь замечательным. Отец убрал ключ в жилет, уточнил время и объявил, что никаких перемещений во времени не будет. Пятый не готов. Дар, на который он слишком уж полагается, слишком нестабилен. А кроме дара противопоставить нападающим ему нечего, кроме самоуверенности и длинного языка. Последнее отец добавил, выслушав все заверения Пятого, что он ошибается. - Итак, приступим. Реджинальд встал у стены, с элегантной ленцой прилипнув к ней бедром, и сухо щелкнул пальцами, указав куда-то в угол. Номер Пять, совершенно раздосадованный обманутыми ожиданиями, не сразу понял, чего он хочет. Отец нетерпеливо кашлянул, Пятый спохватился, сжал кулаки, исчез в голубоватой дымке и появился в противоположной стороне зала. Отец щелкнул снова, призывая сына обратно, Пятый повиновался. Сюда. Туда. Реджинальд указывал ему одному понятные отметки, веля Пятому перемещаться к ним. Пятый хмурился и выполнял, хотя с каждым разом его силы таяли и прыжки требовали все больше сосредоточения и усилий. Туда. Обратно. Наконец номер Пять не выпрыгнул из пространства, а с трудом вышагнул. Пошатнулся, осел на пол, подтянул колени к груди и замер, переводя дух. По нему словно стадо слонов прогулялось! Отец видел, что Пятый с трудом дышит, а по его пальцам проходит судорога, но так же безэмоционально указал новую цель. Подле себя. - Еще раз. Ну. Я жду. Номер Пять упрямо стиснул зубы, уперся лбом в колени, вогнал ногти в ладони до боли и с третьей попытки у него получилось переместиться сидя. Но из тоннеля он уже выпал, распластался на полу у ног отца, и не мог понять, в какую сторону вставать. Первое, что он услышал, когда унялся гул в голове, было недовольным голосом Реджинальда. - И первая ошибка: никогда не трать все силы сразу. Ты не знаешь, сколько раз можешь переместиться, так, будь добр, оставлять хотя бы один гарантированный рывок в запасе. Что вот это такое? На что ты сейчас годен? Реджинальд пихнул Пятого в бок носом ботинка, мальчик перевернулся на спину и слабо улыбнулся. Безответно. Отец смотрел сверху вниз, сурово сдвинув брови. Ничего нового. Ничего удивительного. Вот следующие слова стали полной неожиданностью. - Сейчас мы воссоздадим события семнадцатого октября. Да. Их. Я буду нападать, ты – защищаться. Делай, что угодно. Твоя цель на ближайшие пятнадцать минут: избежать известного исхода. Сегодня я не буду использовать никакого оружия, атаки вполсилы, работаем медленно, разбираем ошибки по мере возникновения. Пятый поднялся на ноги, в его широко раскрытых глазах от недовольства не осталось и следа. Ему совершенно не хотелось ничего воссоздавать, от одной лишь мысли о том его замутило. Он испуганно посмотрел на отца, готовый начинать умолять, но Реджинальд начал первым. Красивым движением плеч он скинул пиджак, оставшись в рубашке с низко закатанными рукавами, и пока Пятый зачарованно смотрел на него, Реджинальд отвесил ему пощечину, запустил пальцы между его волос и рывком заставил запрокинуть голову и смотреть на себя. Пятый слишком надолго застрял в полусекунде, где рука отца еще не сжимала волос больно и не тянула за них, лишь только приласкала и углубилась к коже через мягкие пряди, поэтому среагировать он не успел. Только поморщился и вскрикнул от неожиданности. - Ужасно. Номер Пять, замешательство недопустимо. Анализируй. Думай быстро, но не излишне поспешно. Ну, твои действия? Это же элементарный захват. Разбирали его неоднократно. Хотя кожа под волосами горела огнем и мешала думать, номер Пять кое-как перехватил запястье отца, точечно зажимая сухожилие ниже ладони таким образом, чтоб хватка ослабла. Он освободил голову, постарался оттолкнуть отца, но тот ушел в блок и толчок не получился. Отец досадливо цокнул языком, ухватил Пятого за волосы другой рукой, нанес удар в голень, а когда тот рухнул на подогнувшихся ногах, ощутимо ткнул его лбом в пол, прижимая коленом между лопаток. Под его ногой Пятый поерзал и убедился, что прижат накрепко. - Кошмар. Такое чувство, что на тренировках ты не присутствовал. Столь жалкий маневр поможет тебе, если на тебя нападет однорукий левша. И то вряд ли. И вот начался индивидуальный ад. Номер Пять надеялся, что справится. Всего пятнадцать минут противостоять отцу! Его надежды растаяли сразу же. Все было гораздо хуже, чем в прошлый раз. Он ненавидел тех мужчин за то, что они с ним сделали, он хотел бы их убить, но сейчас с ним был не незнакомый грабитель в подворотне. Его истязал Реджинальд Харгрейвз. Именно его руки сперва хватали, потом причиняли боль, от них было не укрыться. Перед глазами мелькало его лицо с аккуратной бородкой. Пятый чувствовал одуряющий запах его лосьона для бритья, и он все усиливался, доводя мальчика до головокружения. Желание победить и желание оказаться побежденным смущало его. Он никак не мог сосредоточиться, промахивался, не успевал выставлять блоки и проигрывал. Но не так, как ему бы хотелось. Все, что сейчас происходило, казалось потаенной, запрещенной мечтой, обернувшейся кошмаром. Да, он желал, чтобы ледяные гладкие пальцы отца касались его горла, но не с этой пугающей злой силой, выжимающей весь воздух. Когда он хотел быть раздетым отцом, то точно не вытряхнутым из одежды, вырванным из нее под хлесткие комментарии. Он хотел быть внезапно опрокинутым на спину и смотреть, как меняется, теплеет взгляд Реджинальда. Взгляд Реджинальда не теплел. Пятый фантазировал о многом, но не быть оглушенным отцовским кулаком, или извиваться от боли в заломленной за спину руке и покорно опускаться на колени. Он мечтал увидеть перед собой Реджинальда, исполненного деликатной нежностью, а не сосредоточением досады. В кровати он грезил о медленной, растянутой в муку ласке, и растворяться в ней, стонать, умоляя о продолжении, ему хотелось чего-то, к чему не обязательно придумывать точное название, хотелось незапланированной инициативы, исходящей от отца. И вот она - инициатива. Нетерпеливая, жестокая, очень болезненная. Пятый нелепо метался, не уверенный, хочет он избежать прикосновений, или же - нарваться на них. За секунду, как происходило что-то неприятное, Реджинальд сжимал его, трогал, мял. Отец никогда не позволял случиться столь обильному физическому контакту между ними, эта часть происходящего шокировала не меньше, чем все остальное. Чем грубее действовал отец, тем хуже соображал Пятый. Он уже не слышал слов отца, их заглушало собственное дыхание, биение крови в висках и горечь приближающихся слез. Он больше не вырывался, не сопротивлялся, лишь пытаясь занять в пространстве наименее болезненную позу. С болью пришло и равнодушие. Стало наплевать на все, но очень жалко себя. По щекам все же потекли слезы, грудь исторгала всхлипы на каждый вдох и выдох, Пятый давился ими, но не мог остановить. Наверное, его сил бы хватило на еще один прыжок в сторону, за дверь, но ему не приходило в голову попробовать. Или он не видел в этом смысла. Забыл, что умеет, что может, как желал сейчас забыть, что с ним делали те двое, пока отец настойчиво напоминал. Он действовал очень грубо и жестко. Чему должен был научиться Пятый, если от ужаса оцепенел?! Он провалился в травмирующие воспоминания, и они затопили его. - Номер Пять, соберись! Ситуация неприятная, но не смертельная. Тебе нечего бояться, это хороший шанс использовать уже известное, как опыт. Страх не твой друг. С этими словами Реджинальд сгреб его с пола и прижал к стене. Привалился сверху, используя преимущество в весе, Пятому даже дышать стало трудно, так стиснулась грудная клетка между стеной и Реджинальдом, который по жесткости ни в чем ей не уступал. Пятый никак не мог набрать достаточно воздуха, чтоб просить отца остановиться. Почувствовав тонкими волосками дыхание Реджинальда в шею, он дважды попытался ударить его затылком и дважды тот уворачивался, награждая его новой затрещиной. Если сначала возбуждение перекрывало способность соображать, то теперь оно сошло на нет, оставив только панический ужас. Колено Реджинальда раздвинуло его ноги. Пятый дернулся назад - Папочка, не надо! - Нет. Мольбы не эффективны. В прошлый раз не помогли. В этот не помогут. Пока одна ладонь Реджинальда давила на затылок, прижимая Пятого щекой к стене, вторая преодолела тонкий барьер шорт и коснулась ягодиц. Ледяная, безжалостная. Пятый вжался в стену, уже боясь сопротивляться и нарваться на еще один удар. Пальцы грубо проникли под белье. Мелькнула шальная мысль, что, получив желаемое, отец оставит его в покое, а значит, скоро все закончится. Он страстно возжелал, чтоб пальцы Реджинальда проникли глубже. Чтобы он не останавливался, надавил, продавил сопротивление напряженного тела и вторгся внутрь, ввергая в позор и удовлетворение. Пятому так же хотелось не рыдать, выдержать пытку до конца. - Не забыл, где у тебя шрамы? Я – нет. Удивлен, что тебе нужно напоминать о таких вещах. Быстро ты забываешь. Реджинальд ощутил, как под его прикосновениями Пятый расслабился, не подозревая, каких усилий мальчику это стоило. Пятый решил, что отец все равно сделает с ним, что собирался, а значит, попытки помешать бессмысленны и повлекут за собой только больше гнева. Отец всегда прав. Его уроки необходимы. И Пятый сдался. Он обреченно раздвинул ноги, демонстрируя полное согласие со всем, что произойдет. И именно это, а не кошмарная подготовка и неумелое использование базовых приемов, привело Реджинальда в бешенство. Он отпрянул от сына. - Я сыт по горло твоими выходками. Посмотри на себя. Ты не хочешь улучшать греческий. Ты саботируешь дисциплину. Дерзишь. Постоянно нарушаешь правила. Несерьезно относишься к тренировкам. Ты очень одаренный мальчик, в тебе заложен огромный потенциал, в тебя вообще много вложено, а ты - сплошное разочарование. Из всех моих детей – самое сильное. Как я могу рассчитывать, что ты будешь спасать людей, когда ты не в состоянии спасти самого себя?! Прогнулся. Подставился. Ты разрешишь мне делать с твоим телом все, лишь бы предотвратить боль? Что мне думать? Что тебе этого и хочется? Тебе такое обращение нравится?! Так следует подумать о карьере компаньона. Идти на улицу телом торговать. Там не нужны ни греческий, ни гимнастика, тебя и так согнут, как клиенту угодно. И языком будешь пользоваться иначе! Более не прижимаемый, номер Пять сполз вниз, и сидел на полу, некрасиво рыдая, обхватив себя за плечи. Спущенные до щиколоток шорты демонстрировали разбитое колено. Он ничего вокруг себя не видел и не слышал, что не мешало Реджинальду продолжать его отчитывать. - Отвратительно. Номер Пять, это произошло бы с тобой снова. И ты ничего не сделал! Ты доволен?! Пятый завыл. Реджинальд отошел на несколько шагов, постоял, рассматривая ребенка, сомневаясь, звать ли Грейс. - Возьми себя в руки, номер Пять. Ты сейчас доступная жертва. Приведи себя в порядок и удели время анализу своего провального сопротивления. Очень неуверенных попыток противостояния. Сделай это и в следующий раз дашь отпор. Пятый завыл громче. С разбитым носом, почти голый, раскрасневшийся от слез. Он был бледный, в красных пятнах, ссадинах, очень жалкий и сопливый. Из целой одежды - только гольфы. Реджинальда мерзко укололо в животе, где тугим комком осело воспоминание, что именно такого Пятого он нес на руках, боясь не донести. Реджинальд обдумал слово «непростительный», обдумал его про себя несколько раз, но не произнес вслух. И Реджинальд прекратил. Он вернулся, устало опустился рядом с Пятым, заходящимся в истерике и подтащил сына к себе. Обнимать не собирался. Лишь коснуться плеча, но мальчик вцепился в его рубашку и в руки, как утопающий. Пришлось немного неловко его обхватить. Пятый рыдал, не стыдясь истерики, не подавляя ее, тонко скулил и подвывал, не держась на ногах. Маленький, потрепанный сильнее, чем предполагал Реджинальд. Лютер таких ударов и не заметил бы. Даже Диего бы не ныл, хотя он ныл всегда… - Ну. Будет. Номер Пять. Эти твои чрезмерные реакции на не столь уж значительные импульсы… Только что он драл волосы мальчика так, будто желал снять с него скальп, и вдруг осторожно погладил, не уверенный, что имеет право на столь личный жест. Пятый трясся под руками. Реджинальд оставил ладонь у него на горячем виске, прижимаясь теснее. - Ты в безопасности. Все это время ты был в безопасности. Никто бы тебя не стал, ну… Досадно было признавать, что он немного поторопился. Мальчик не был готов. Прошло столько времени, номер Пять справился с произошедшим. И все же оказался не готов. Пятый рыдал, вжимаясь в отца, находя его единственным якорем, одновременно ненавидя его. Откуда он мог знать, что отец остановится в последний момент?! Все время он был очень решительным и настойчивым. Вытряхнул из формы, поставил на колени, отвесил несколько оплеух, до сих пор звенящих в ушах, разбил губу. Ни в одну из этих секунд Пятый не чувствовал себя в безопасности. Только теперь в руках отца… В горле у него горчило и горело. Криком он сорвал себе все, что мог. - Номер Пять. Тебе следует научиться чувствовать свой предел. Я не смогу тебя этому научить, никто не сможет, кроме тебя самого. А это необходимый навык. Возможно, важнее греческого. Если ты чувствуешь, что дошел до точки, за которой только мольбы, слезы и желание сдаться – остановись. Убегай. Не проваливайся в истерику, не теряй себя. Сохранив ясную голову, ты найдешь выход из любой ситуации. Возможно, неприятный, но не приводящий к поражению и смерти. С трудом ворочая языком, Пятый прошептал. - Правда, есть штуки важнее греческого? - Возможно. Не менее важные, во всяком случае. Это не отменяет необходимости работать над произношением. - Но древне-греческий же мертвый язык. Какая разница, как на нем говорить, если на нем все равно не говорят? - Если язык не используют другие люди, не значит, что и тебе не придется. Ты не можешь знать, в какую ситуацию попадешь, а значит, должен быть готов к любой. И не опозориться чудовищным акцентом! Ни к чему мертвому нельзя относиться небрежно, особенно – к языкам. - Я подтяну древне-греческий. - Сперва штаны свои подтяни. Отец смотрел на него без особого выражения, но и не сурово. Под его взглядом Пятый чувствовал себя окончательно спасенным. И это приносило облегчение, ничей взгляд на него так больше не действовал. Даже, когда Ваня тихонько заглянула к нему в комнату вечером, желая ободрить, узнать подробности, она ничего не добилась. Жалость ее раздражала и Пятому не была нужна, хотя он с благодарностью принял принесенный бутерброд. Голод мучил его, но он не смел спуститься на ужин ко всем остальным. Их жаления он не желал уж точно. И лицо все еще было опухшим, сразу стало бы ясно, что отец нашел свой индивидуальный способ сломать его. Как и каждого из них. Хотя Пятый не чувствовал себя особенно сломанным, не теперь. Он спрятался под одеяло и прокручивал в голове хорошие секунды тех жутких пятнадцати минут. Например, губы отца в мучительной близости от уха. От шеи. Номер Пять предпочел бы не нотацию, а, чтоб отец сократил расстояние, превратил его в ничто и прижался к коже ртом. Пятый согласился бы вытерпеть от него и укус, но отец всегда делал все не так, как Пятый представлял. Так что Пятый позволил себе представить Реджинальда Харгрейвза, ведущего себя идеально. Он сидел на полу, обнимая Пятого обеими руками, баюкал его, целовал в висок и все повторял, что номер Пять в безопасности, что его греческий идеален, что он гордится выносливым умным способным молодым человеком, который полностью готов к тренировкам по перемещению во времени. Засыпая, Пятый зажал скомканное одеяло между ног, вытягиваясь во всю длину. Перед его глазами Реджинальд бережно приподнимал его голову до своих губ, чтоб поцеловать. Пятый всем сердцем знал, что это будет самым лучшим в мире событием, когда оно произойдет. В противоположном крыле Реджинальд, бросая рассеянные взгляды мимо экрана, транслирующего комнату Пятого, корректировал план индивидуальных тренировок. Среди череды двоек и единиц с редкими вкраплениями троек, не было ни одной пятерки. Пятерки переместились на другую страницу. Гомер сам себя не выучит.