Как приручить тигра

Юджи знал, что Годжо-сенсей человек, несведущий о таком понятии, как личное пространство. Так что он всегда относился к неожиданным объятиям, трепанию по волосам или слишком близкому нахождению мужчины возле себя спокойно, а первым даже наслаждался — как-никак, а обниматься парень любит. Жаль только, в его окружении мало людей, разделяющих его желание: Кугисаки обычно тут же бьет, обзывая извращенцем, а Фушигуро вообще любых лишних касаний избегает. Подходить с объятиями к сенпаям, помимо Панды, как-то неловко, а последнего не так часто удаётся встретить. Так что объятия Годжо-сенсея Итадори всегда воспринимает благосклонно и с радостью. В какой момент что-то пошло не так, он не знает. Нет, учитель все так же довольно часто налетает на него, стискивая своими большими и сильными руками, просто объятия это стали… несколько странными. Более долгими и более смущающими: Годжо-сенсей то уткнётся ему в плечо лбом, потираясь, будто большой кот, то положит туда же подбородок (в таком случае Юджи ощущает теплое дыхание возле своего уха и его это каждый раз почему-то дико смущает), то ляжет щекой на его макушку, опять же, потираясь, плотно прижимаясь своей грудью к его, Итадори, спине, из-за чего подросток может отчетливо ощущать стук чужого сердца. Руки учителя начинают блуждать где-то в районе живота, иногда поднимаясь выше, вызывая табун мурашек и, опять же, непонятное жгучее смущение и желание… чего-то непонятного. И время всегда выбирает, когда Юджи один и их никто не видит. Итадори признает, что во многих аспектах довольно сильно тупит, и доходит до него порой с сильным опозданием, но даже так он смог самостоятельно дойти до мысли, что Годжо-сенсей, кажется, совсем немного, чуть-чуть буквально, его лапает. И делает это так ненавязчиво, постепенно продлевая и увеличивая зону доступа, как будто… Приручая? Юджи думает, что он немного параноик. Но решает все-таки обсудить этот вопрос с учителем, потому что ситуация становится все более непонятной и смущающей. Решив все для себя и преисполнившись решительности, Итадори неожиданно сталкивается с проблемой — просто взять, подойти к Годжо-сенсею и попросить отойти поговорить наедине он не может. Отчего-то это оказывается обескураживающе смущающим и неловким. По непонятной причине подобное действие ассоциируется в сознании подростка с признанием в любви — откуда это пошло, он искренне не понимает, но перебороть себя и избавиться от лишних мыслей у него не получается. И, как назло, сам учитель вероломно прекращает свои поползновения в сторону Итадори (парень готов поспорить, что Годжо-сенсей прекрасно видит его муки и просто наблюдает за этим! Или у него опять разыгралась паранойя…), так что поймать его, так сказать, с поличным и потребовать ответы тоже нельзя. Юджи приходит в отчаяние и неожиданно для себя осознает, что за этот небольшой промежуток времени успел соскучиться по чужим рукам и достающему, кажется, до самого сердца, теплу большого и сильного тела. И это заставляет парня смущаться в два раза больше, чем обычно, и вызывает отчаянное желание то ли самому напросится в объятия, то ли сбежать куда подальше и спрятаться в самой тёмной и сырой норе, предаваясь самобичеванию по поводу… А по поводу чего, собственно говоря? Итадори ведь уже говорил, что до него иногда все доходит с большим опозданием, да? Накрутив себя и окончательно запутавшись в собственных чувствах и мыслях, Юджи приходит к выводу, что единственный выход из ситуации — все-таки поговорить с Годжо-сенсеем и будь что будет. Таким образом, собрав остатки мужества, вечером выходного дня Итадори встаёт перед дверью в комнату учителя, делает глубокий вдох, выдыхает, поднимает руку, чтобы постучаться… Но его кулак замирает буквально в паре сантиметров от деревянной поверхности. Юджи краснеет и сдувается, как воздушный шарик. Постояв так несколько минут, вслушиваясь в собственное учащенное сердцебиение и ощущая, как горят щёки и уши, он поддается трусливому желанию развернуться и сбежать. Но стоит ему только отвернуться от двери и сделать первый шаг, как та неожиданно отворяется и чужая рука хватает капюшон его толстовки, неумолимо втягивая в комнату. Итадори не успевает опомниться, как дверь за его спиной захлопывается, а сам он оказывается прижат к деревянной поверхности, в то время как учитель нависает над ним сверху, разместив ладони по обе стороны от его головы, лукаво улыбаясь. И, черт возьми, на нем сейчас нет ни пресловутой повязки, ни даже очков. Юджи замирает, завороженно смотря в чужие глаза, чувствуя себя мышью перед удавом — очень-очень голодным удавом. — И что тебя привело ко мне так поздно вечером, Юджи-кун? — тоном змея искусителя проговаривает мужчина, опасно приблизившись к чужому лицу так, что кончики их носов соприкоснулись и Итадори ощутил на своих губах чужое горячее дыхание. И без того красный подросток становится краснее вареного рака. — Я-я, — блеет он, не в силах совладать ни с собственным языком, ни с голосовыми связками. В его голове панически бьётся только две мысли: «Какого черта здесь происходит?!» и «А какие на ощупь губы Годжо-сенсея? Такие же мягкие, как и выглядят?». От последней Юджи хочется умереть и никогда больше не воскресать. Будто прочтя мысли подростка, мужчина улыбается как-то совсем пошловато, а глаза его загораются. Не успевает Итадори опомниться, как Годжо-сенсей сокращает то оставшееся расстояние между их губами, целуя его. И, наверное, ему стоит бы оказать хоть какое-то сопротивление, но Юджи не хочет. Целоваться с Годжо-сенсеем оказывается до одури приятно — так, что пальцы на ногах невольно поджимаются, и хочется ещё-ещё-ещё. А губы у него действительно мягкие — думает Итадори перед тем, как полностью отдаться ощущениям, окончательно теряя связь с реальностью.