***
В здании шумно; студенты обсуждают что-то, сбившись в крупные кучки. Путь к аудитории от входных дверей недалёкий; Рицуко проделывает его за четыре минуты тридцать секунд. Заходит внутрь ровно за десять минут до начала пары; бумажный стакан с кофе из Старбакса по пути к работе — на стол. Спортивная сумка оказывается под ним, слева от внутреннего шкафчика. Думает о планах на день. Ночевать нужно будет у матери в квартире; там пусто, и редко когда кто-либо убирается. Еду можно заказать, но вот ноутбука там нет, а взять свой из квартиры не догадалась. Ночёвки в квартире матери — всегда что-то неприятное. Там много зеркал, особенно в душевой, там фотографии десятилетней давности и там много одежды родителей. Пообъеденной молью одежды, но всё ещё весьма узнаваемой. Халат Наоко. Её кофты. Едва различимый запах её духов и гораздо более чёткий запах пыли. Спать придётся на диване — кровать не в том состоянии. Без одеяла — зато в одежде. Много зеркал. Разная косметика, сертификаты Наоко, книги, которые она любила, несколько огромных вязаных шарфов, перчатки на тумбочке, очки для работы, старые наборы посуды, ручки и бесконечные блокноты, сувениры из разных стран, снова зеркала. Быстро возвращается к мыслям о грядущей лекции. Тема? Пытается вспомнить. Заглядывает в ежедневник. Да, точно. Суперпаразиты.***
Она любит биологию; студенты видят и слышат эту любовь, и большая их часть старается воспринимать её лекции и не мешать проведению. Да, без казусов не обходится, но работа в университете Рицуко очень и очень нравится. Очередная пара проходит относительно спокойно. Майя, староста группы, остаётся на пару минут уточнить что-то про темы следующих лекций. У неё чуть загорелое лицо и веснушки на кончике носа (и чуть слева от брови); расположение этих веснушек очень странное, но весьма очаровательное. Майя очень умная и старательная девочка, и Акаги бы очень хотелось стать хорошим старшим товарищем для неё. Девочка уже прощается, когда по полузакрытой двери кто-то стучит. Из щели между дверью и проёмом торчит большое плечо, обтянутое чёрным твидом, и женщина прекрасно знает, кто именно ждёт её разрешения войти. — Здравствуйте, профессор Икари. Майя выбегает из аудитории; на выходе также здоровается с деканом. На её личике всё та же улыбка. Гендо Икари входит в аудиторию. У него идеально прямая спина и размашистая походка; каблуки кожаных туфель очень громко стучат по полу в неуютной тишине. Его огрубевшие пальцы оглаживают скулу Акаги. Рицуко знает, как сильно она похожа на свою мать, и она знает, что Гендо состоял с ней в отношениях до того, как познакомился с Юи Икари. Думать об его отношениях с её матерью иногда так странно. Он такой взрослый, их разница в возрасте определённо точно нездорова. Рицуко улыбается и льнёт ко смуглой руке. Она не видит глаз Гендо; зеркальные RayBan на носу сидят высоко. Она видит своё отражение — такое растерянное выражение лица. Корни отросли. Чуть смазалась помада. Кто-то стучит в теперь уже закрытую дверь (когда успел?). Мужчина отходит так быстро, как ошпаренный. Щёку бьёт теплом его руки. — Входите.***
Закончив с делами в университете на сегодня, Акаги складывает свои вещи в сумку и закрывает аудиторию. Ключ сдаётся на охрану; халат греет почти как нормальное пальто, но Рицуко всё равно чуть зябко. Путь к квартире матери — где-то сорок минут. Пять станций на метро, автобус и немного пройтись пешком. Район достаточно дорогой и приятный. Но по расположению квартиры любому понятно, что у Наоко Акаги была машина. У Рицуко машины нет. «Видишь, мама, мы разные. Я не могу взять контроль даже над каким-то автомобилем» — злая ирония (злая по отношению к самой Рицуко). По дороге она заскакивает в некую кофейню. Вывеска неброская, но в окнах виднеются мягкие кресла и разноцветные подушки. Пахнет в помещении приятно. За барной стойкой — молодая девушка, может чуть младше самой Акаги. Идеальные прямые стрелки, фиолетовые волосы, пирсинг брови. Рицуко не может утверждать наверняка (это было бы глупо), но из её опыта — такие чаще всего не слишком дружелюбны к людям вроде неё. Впрочем, она и сама не самый тёплый человек. Рицуко заказывает ванильный раф и садится к окну. Для того, чтобы пережить ночь в квартире матери, ей нужно очень много кофе. Может немного вина. — Кофе для Акаги! Глаза бариста и Рицуко ненадолго встречаются. Стакан очень горячий, кофе в нём — тоже. Женщина остаётся в кофейне минут на тридцать.***
Ключи в просторных карманах находятся не сразу. Они очень громко звенят; мать нацепила тысячу брелков, которые постоянно друг от друга стучат. Входная дверь — металлическая, очень тяжёлая, на двух замках. В подростковые годы Рицуко очень любила думать, что мать так скрывается от неё. Сейчас она думает, что это было показателем силы и власти в их семье — часто после истерик она физически не могла пробраться никуда с лестничной клетки и оставалась мерзнуть несколько часов в школьной форме на холодном кафеле. Наоко Акаги в целом была любителем показать своё превосходство. Вся квартира заставлена её сертификатами и наградами. Как будто знала, что даже после смерти её будут сравнивать с дочерью. Не в пользу Рицуко. Достаточно часто ей кажется, что и Гендо видит в ней вторую Наоко (менее блистательную, более блондинку). Рицуко проходит чуть дальше. В коридоре на тумбе — фото матери и дочери. Улыбки на лице, жесткая рука старшей женщины на плече другой. Как будто хочет удавить вниз. Тошнота подбирается к горлу, и девушка дрожащей ладонью опускает рамку так, чтобы мать не смотрела на неё так пристально. Казалось бы мертва, но все ещё преследует её. Везде. В каждом шаге, в каждом слове. На работе все коллеги, которые работают в университете достаточно давно, спешат что-то сказать про Наоко. Про то, как они похожи. Может, в соседнем магазине стоило взять бутылку игристого. Всё равно завтра суббота. Рицуко знает, что в холодильнике тут алкоголя не будет — мать была идеальной. Всегда трезва как стёклышко. Холодна — тоже как кусок стекла. Рицуко сгружает пакеты с продуктами на сегодня. Пачка лапши быстрого приготовления, немного кофе в пакетиках, упаковка жевательной резинки, йогурт на утро. Тяжелый завтрак не вариант — она планирует возвращаться в квартиру к Кадзи достаточно рано, чтобы успеть к моменту, когда он начнёт готовить для себя и его девушки. Смутить их своим внезапным появлением — особое удовольствие. В руку ложится пачка Уинстон. Мать ненавидела запах дыма; это — тысячный по счёту шажок по её могиле. Рицуко нравится. В квартире нет ни одной пепельницы, и стряхивает сигарету Акаги прямо на пол. Как же хорошо, что эта сволочь рассорилась со всеми родственниками перед смертью, и за квартиру отчитываться некому. Рицуко кажется, что догорающая бумажка прожигает напольное покрытие. Минут через пять дышать становится нечем, и женщина раскрывает окна. Ложится на диван. Засыпает. Никаких пижам, которые любила мать, и свет выключить Рицуко тоже забывает (возможно, намеренно). Последнее её действие — включить будильник на телефоне и поставить на зарядку.***
Просыпается она удивительно легко. Ложка йогурта — в рот, накинуть свежую одежду, наспех помыть за собой приборы и собрать вещи. Напоследок окинуть злобным взглядом фото матери на стене. Путь домой проходит спокойно; она слушает музыку и читает курсовую Майи Ибуки. В квартиру заходит ровно тогда, когда девушка Кадзи, очевидно, собирается уходить. Натыкается на глаза — огромные тёмно-карие глаза, немного серые, с идеально ровными стрелками — и потом замечает остальное. Фиолетовая объёмная чёлка, пирсинг брови, кривоватая улыбка. Вчерашняя бариста, думает Рицуко почти без удивления. Как тесен мир. — И кто это, Кадзи? — Доброе утро, Кадзи. Парень появляется в дверном проёме — как был. Без футболки, в серых спортивных штанах и фирменно небритый. Отросшие волосы — в небрежном хвостике. — Доброе утро, Рицуко, — голос у него уставший, и брови вздёрнуты вверх, — Мисато, это моя соседка по комнате, Рицуко Акаги. Я вроде рассказывал тебе про неё. Мисато не кажется сильно удовлетворённой — и неясно, ответом Рёдзи или им самим. По выражениям их лиц Акаги становится ясно, что ночь была не самой спокойной, но возможно не в хорошем смысле. Девочка, Мисато, уходит, не здороваясь с Рицуко и не прощаясь с Кадзи. Тот лишь ещё раз вздыхает. И, наконец, перестаёт заслонять своим телом вход в квартиру. Рицуко бросает вещи на тумбочку в прихожей и в шуточной манере требует от парня объяснений.***
Девочка — Кацураги-сан, женщина и ровесница самой Акаги, поправляет себя Рицуко — оказывается интересным кадром. Посреди просмотра фильма с дальнейшими поползновениями она просто вскочила и решила, что Кадзи ей противен. Или что-то вроде того. Суть ясна — девочка откинула руку, опустившуюся чуть ниже спины и даже поясницы. Парень получает неслабый удар по макушке и лекцию про согласие. Затем интервью продолжается. Глоток кофе — и Рицуко снова спрашивает: — Она тебе нравилась, или это было свидание ради одной ночи? — Скорее нравилась, чем нет. Недолгое молчание. Ещё один глоток — достаточно громкий. Глаза Акаги — уставлены в стену напротив. Нога на ноге, спина — плотно прижата к синей спинке кухонного стула. Она уже в домашней футболке и шортах; Кадзи — наконец оделся. Она делает вдох. — Как вы познакомились? — Это допрос? — Мне интересно. Не более.***
Где-то с минуту молчания. Молчать с Кадзи — приятно. Несмотря на то, что ей стоит провести ещё несколько лекций о согласии и слове «нет» для него, парень — невероятный друг и приятный собеседник (даже если разговор состоит из сессий молчания). Она успевает допить кофе и приняться за жареный бекон с яичницей — нетронутый Мисато завтрак. — В Тиндере. Небольшой смешок. Рицуко отрывает спину от спинки стула и придвигается чуть ближе ко столу, чтобы наклониться ближе к Кадзи и улыбнуться (чуть насмешливо, но насмешливо по-дружески). Парень почти стыдливо прячет глаза. — Ты сама видела. Она красивая. — Да, но это не причина лезть ей в штаны. Или в юбку. Не на первом свидании. Кадзи снова молчит. Очевидно думает. Рицуко боится спугнуть процесс — нередко такое случается.***
Рицуко никуда не торопится; сегодня суббота, и она позволяет себе отдохнуть хоть два дня в неделю. Может быть вечером она позвонит Икари; может быть вечером она будет рыдать, осветляя корни. В очередной попытке скрыть каждую маленькую схожесть с матерью. Они с Кадзи смотрят выпуск какого-то реалити шоу, свалившись в непонятный комок из рук и ног на диване. У них достаточно тактильная дружба (что не одобрила бы Наоко), и голова Акаги находит своё привычное место на левом бедре парня. Его пальцы — в её волосы. Они оба не следят за шоу, а просто наслаждаются покоем. Лет в пятнадцать Рицуко брала курсы художественного искусства. Учитель — добрый старый мужчина с седой бородой, в заляпанном фартуке и огромных очках — не раз говорил, что для большей характерности людям на портретах стоит выделять морщинки. У Кадзи — правая бровь поднята, и кожа идёт складками чуть выше неё, уголок губы тянется чуть вниз, а в щеках прячутся ямочки. Он из тех мужчин, которые даже годам к пятидесяти сохраняют несколько мальчишеское очарование, и его возраст можно определить по размерам пор, количеству седых волос и шрамам, но не по поведению. А у себя Рицуко выделяет морщины на лбу. Удивление, вопрос, молчаливое осуждение — все эти эмоции она пытается показать поднятыми бровями. На работе говорят: Наоко так много не хмурилась как ты. И правда — у матери носогубные складки и гусиные лапки в уголках глаз наиболее выразительные. Рицуко хочет разбить каждое фото с её фальшивой улыбкой.***
Звякает молния ширинки. Новые джинсы — прямой посадки, серые, с искусственно истёртыми коленями. Светлые волосы — в короткий хвост, сверху толстовка с огромным капюшоном. Ей нужно в больницу на УЗИ шеи — врождённые проблемы с сосудами. Акаги улыбается своему отражению (очень устало, улыбка неширокая, глаза чуть тусклые) и выходит из квартиры. Через минуту слышит как Кадзи изнутри закрывает дверь на замок. Наверное, радуется, что остался наедине с собой и CD-диском «Горбатой Горы» в истинном мужском царстве. Девушка подавляет зевок и спешит к метро. Она не опаздывает, но и не приходит сильно заранее — за пять минут до приёма возится в прихожей с бахилами. Врач не говорит ей ничего нового. Ситуация, естественно, не улучшилась сама собой, и ей прописывают всё тот же курс лекарств, что и лет десять назад. Отойдя достаточно далеко от больницы, Рицуко закуривает. Она могла сделать это и на крыльце больницы, и у калитки, но скрывается непонятно от кого уже по рефлексу. Некому её осудить, но фантомное ощущение хватки на запястье холодных тонких пальцев матери остаётся. Домой Рицуко идёт через кофейню, в которой встретила впервые ту девушку Кадзи. Очень долго думает, стоит ли ей заглянуть, и откладывает на завтра.***
А потом на послезавтра, а потом на неделю, а потом ещё на две. В день, когда она решается, имя девушки уже стёрлось из памяти. Пластиковая рамочка на календаре указывает на четверг пятого октября, и Рицуко невероятно вымотана после рабочего дня. И после общения с Гендо. Мужчины, думает она, утомляют. Гендо так и не смотрит ей в глаза; он не говорит ничего о своих делах, хотя Рицуко знает, что сейчас в город приехал его сын, и мужчина не в порядке. Рицуко хочет помочь, но он не пускает её дальше зеркальной поверхности RayBan. И к чёрту. Она заказывает американо. Сегодня у той бариста (Рицуко невероятно удачлива, что вообще зашла сюда именно в её смену, а не в чью-то ещё) фиолетовые стрелки и пустой белый квадратик вместо нормального бейджа. На её шее крестик. Когда Рицуко заходит, она округляет глаза — даже несколько смешно. У этой девушки Рицуко тоже выделила бы морщины на лбу, но сильнее, чем у самой Акаги; и не только на лбу. Морщинки в уголках глаз, ямочки — невероятно живое, экспрессивное лицо с этими идеальными стрелками. Кофе ей приносят к столику у окна; кроме «Вот Ваш заказ, хорошо проведите время» ей ничего не говорят.***
И она берёт за привычку сидеть в кофейне каждый вечер. Гендо, кажется, находит себе новую любовницу, и теперь смотреть на него приходится не только через очки, но и через огромную деревянную кафедру. И через стол в его кабинете — из красного дерева, лакированный. Сын Гендо, Икари Синдзи, иногда приходит послушать её (и не только, узнаёт позже Рицуко) лекции вместо уроков в школе. У мальчика опущенные в пол глаза и не самая удачная стрижка, и Акаги его даже несколько жаль. Глоток фрапуччино. Сегодня у Мисато (спустя пару дней та наконец находит свой бейджик и заодно и место, куда этот бейджик нужно заново прикрепить — к себе на одежду) синие тени на нижнем веке и идеальный серебряный хайлайтер. У Рицуко на халате следы от кофе, а половина алой помады осталась на выброшенной в мусорку ещё на улице сигарете. — Так почему ты не продолжила общение с Кадзи? Он может казаться пугающим, но, полагаю, на самом деле он хороший человек. Это первая полноценная фраза, что она говорит бариста, не считая ежедневных заказов, внезапно понимает Рицуко. И, конечно же, это вопрос про Кадзи. Как иначе. — Он напугал меня, — Мисато пожимает плечами и поворачивается спиной к барной стойке. Шипит кофемашина; девушка рисует что-то молоком на чашке капучино для постоянного клиента, невысокого мужчины в красном пиджаке. Рицуко чуть тянется наверх на стуле и разглядывает сердечко. Ухмылка. С минуту молчания. — Он приводил ещё кого-то после меня? Девушка кажется неожиданно заинтересованной — не ревниво, просто любопытно. Параллельно отдаёт кофе покупателю и обращается к телефону. Что она читает на экране — вопрос. — Нет. Не могу сказать, что он ужасный бабник, но если приспичит — приведёт. Мисато хмыкает. Бросает телефон и поворачивается лицом. — Вы с ним встречались? До того как съехались? — Нет. Он не в моём вкусе, я не в его — солидарность сожителей и хороших платонических друзей. Плюс у нас с ним очень разные взгляды на согласие. Девушка кажется удовлетворённой ответом. Рицуко не знает, насколько это хорошая идея, но спрашивает, когда та освободится. Мисато кажется приятной компанией, а у неё давно не было хороших подруг.***
Когда Кадзи узнаёт, что они общаются, всё идет не совсем так, как должно было. Он даже не злится. Их встречи перетекают в квартиру Акаги и Рёдзи; по пятницам они устраивают совместные просмотры фильмов. Мисато, оказывается, подрабатывает репетитором английского языка. Она помогает Кадзи разгребать завалы в его спальне и готовит самый вкусный грибной суп-пюре на свете. Рицуко точно уверена в том, что у Кацураги что-то намечается с Кадзи, и не может точно сказать, рада ли она. Мисато пробуждает в ней юношеское и казалось уже потухшее желание рисовать. Однажды после работы она покупает себе пачку угля и новый скетчбук. Она не может повторить эти идеальные разноцветные стрелки даже на бумаге. Чёрно-белые наброски забрасываются в самый дальний уголок тумбочки в кабинете, где она ведёт лекции. И Рицуко не влюблена в неё до боли в груди, но чувствует больше, чем хотела бы. Пачка угля заканчивается сильно раньше, чем должна была, и приходится покупать вторую. Иногда любимые песни Акаги напоминают о Мисато, и это уже точно клиника. Одним утром Кацураги и Кадзи выходят из спальни второго в обнимку. На девушке — огромная футболка, совершенно точно не её. Кожа обоих блестит от пота, и Рёдзи определённо идёт в душ; Мисато, видимо, к плите. У неё небольшие ровные колени и мягкие (с виду) бёдра; волосы завязаны в небрежный пучок. Новая, едва открытая упаковка угля — в мусорку.***
В ту ночь — весьма неожиданно — Рицуко даже не звонит Гендо Икари, единственной известной ей панацее от всех проблем. Она сбегает в квартиру матери и наконец предстаёт перед собой в бесконечных зеркалах. Татуировка на левой лодыжке, строчка из очередной песни Нирваны. Небритые с месяц ноги (Гендо очень не любил волосы в любом виде, но вот самой Акаги на них плевать); уже не по-юношески хрупкая талия, ровная осанка. Мать бы не возгордилась, но Рицуко встречает лицом к лицу свои несовершенства, и думает о том, кто же она. Сколько лет она прятала свои страхи за физическим контактом с Икари? В его грубых руках не видно было разницы между её телом и телом матери, но не было разницы и между её телом и телом Юи Икари, бывшей жены того, или какой-то модели с ТВ. Рицуко приучала себя годами прятать свои страхи и комплексы в горах одежды на полу квартиры мужчины. Но сейчас она не думает, что есть смысл продолжать это. Откладывать решение своих проблем каждый раз — уже не для неё, думает она. И всё же, ложась спать (в материнской спальне, под одеялом Наоко, бережно выстиранном от пыли и моли), Рицуко говорит себе — ты будешь подругами с Мисато, и ты не будешь обращать внимание на свои чувства. Кадзи давно не вёл себя так открыто с кем-то ещё; Кацураги сама кажется счастливой. И всю ночь ей холодно. И не получается найти место ни для ног, ни для рук, ни для головы.***
Утро получается тяжёлое. Голова болит, и из-под одеяла вылезать категорически не хочется. Рицуко так и плачет, под одеялом. А затем она наконец встаёт с кровати и возвращается в мир, где, надев халат, ты надеваешь и счастливое выражение лица. Она пытается рационализировать свои чувства к Мисато так, как всегда рационализировала чувства к Гендо. Он богатый — Кацураги нет; он физически сильный — Кацураги нет; он был знаком с её матерью — Кацураги нет; он — способ отомстить матери, Кацураги нет. Но у Мисато великолепная улыбка. Рицуко снова плачет — на выходе из квартиры, с ключами в руках. Голова повернута к двери, поверх привычного халата — пальто с шерстяной подкладкой. У Мисато великолепная улыбка, думает она, и по пути домой покупает и акварель, и кисти, и даже стакан-непроливайку для воды. В её чувствах нет ничего рационального — на этот раз — и Акаги это не нравится. Она рисует снова, как в подростковые годы, но теперь наконец стрелки получаются идеальные, и со страниц скетчбука на неё смотрят точь-в-точь глаза Мисато; с морщинками в уголках, думает она. С морщинками в уголках и с серебристым хайлайтером в уголке. Рицуко никогда не уделяла столько внимания деталям, как сейчас. Поверх цветных пятен — чёрной гелевой ручкой каждая трещинка на крестике и серёжки-гвоздики серебристые в ушах. Родинка на шее, под челюстью, чуть левее правого уха. Недели две назад Мисато сбрила брови на спор, и теперь — если присмотреться — можно увидеть, что волосы там очень короткие. Она встаёт каждое утро очень рано и дорисовывает сверху, Рицуко видела. Ещё у Кацураги белый шрам под губой, очень тонкий и едва заметный. Моновеко только на правом глазу. Фиолетовые волосы — одним пятном; отдельные пряди сверху гелевой ручкой. Кожа — молочно-белая, почти фарфоровая, немного акне под высокими скулами. Вытянутый подбородок. Рицуко не рисовала уже годами и потеряла любые крупицы опыта, но отчего-то ей кажется, что этот портрет — лучшее, что она делала.***
Моцарелла тянется на срезе двух кусков пиццы. Маргарита — любимый вкус Кадзи; он сразу тянет руки к картонной коробке. Мисато чуть левее на диванной подушке потягивает колу из стеклянной бутылки. Следы помады остаются на горлышке; она улыбается и всё же тянется за кусочком. Они говорят о прошлом опыте в отношениях. Со своего кресла Рицуко прекрасно может увидеть, как крупная ладонь Кадзи скользит по талии Кацураги; они сидят очень близко. Она — совсем поодаль. — Я совсем недавно разорвала отношения с мужчиной вдвое старше меня. Деканом моей кафедры. Ощущается как очень верное решение, особенно учитывая, что до меня он встречался с моей покойной матушкой. Мисато давится колой; рука Рёдзи мгновенно поднимается с её правого бедра на спину; помогает откашляться. — У него были ладони времени. Огромные. В них совсем не чувствовалось, что я дочь «знаменитой Наоко Акаги» или что-то в таком роде. В них совсем ничего не чувствовалось, — «Но у тебя, Мисато, глаза вечности» остаётся невысказанным. — Звучит как очень интересная история, но я не уверена, что хочу её слышать, — ухмылка; уголок губы скользит вправо, — Я не большой любитель DDLG. Рука Кадзи — снова вниз. Мисато всем телом льнёт к нему. Рицуко отклоняется назад, на спинку кресла; поджимает ноги под себя. Удобные пижамные штаны чуть задираются и оголяют лодыжку. Взгляд Кацураги скользит к татуировке на ней. Акаги улыбается. — Я тоже. И не думаю, что он сам ужасный фетишист. Очень суровый сухой мужчина очень суровых сухих принципов. Из тех, кто на день рождение себе дарят новый ремешок для часов того же цвета, что предыдущий изношенный. Пахнет — шампунем и душем, ездит на суровой машине с сухим салоном. Смешки. Рицуко снова склоняет голову и принимается рассматривать ногти. Всё еще не занялась кутикулой — а уже давно надо бы. Кто-то встаёт с дивана — судя по звуку. Наверное, Кадзи за новой бутылкой колы. Он её хлещет вёдрами; холодильник забит банками, пластиковыми бутылками, стеклянными. На плечо Акаги падает чья-то рука; она поднимает голову и встречается глазами с Мисато. — Мне жаль, что твои прошлые отношения были такими неприятными. Я надеюсь, ты найдёшь себе хорошего молодого человека в будущем. И у Мисато такая тёплая улыбка. Рицуко кажется, что она сейчас разрыдается.***
Одной ночью Кацураги звонит ей и просит выйти на улицу. Она плачет; всхлипы через трубку слышатся слишком отчётливо. На улицу Рицуко выносится в одной пижаме и пальто поверху; волосы неряшливые после сна, а на щеке — след от слюны. Мисато заплаканная; впервые её стрелки неидеальные — растекаются по лицу. Акаги ловит её в свои объятия мгновенно; ладонь — на макушку. Чуть треплет — как щеночка. Волосы Мисато пахнут ванильными духами. Её руки пару секунд просто висят в воздухе вокруг Рицуко, а затем — ложатся на лопатки. Первую минуту или две никто из них ни о чём не спрашивают. Они делятся теплом и просто пытаются успокоиться — обе. — Что случилось? У Акаги очень хриплый голос после сна, почти походит на мужской; Кацураги в её руках бьёт мелкой дрожью. — Мы расстались с Кадзи, — всхлип; носом утыкается в плечо Рицуко, — Не сказать, что мне некуда пойти, но мне не с кем пойти. Я не требую от тебя ничего, но я не хочу оставаться одна надолго. Последние слова едва не тонут в чёрном ворсе пальто. Нужно будет потом отстирать от следов косметики, думает женщина. Разворачивается в объятии и ведёт Мисато под руку к метро — она уже была в квартире второй девушки и знает примерно куда идти. Вещи с собой взять забывает, но очевидно придётся одолжить их уже на месте. Окна в домах не горят; дышать на улице очень легко. Рицуко думает о световом шуме; в Токио никогда не видно звёзд. Она выбегает чуть вперёд и просто пару мгновений наслаждается моментом. Мисато растерянно наблюдает за ней. — Давай однажды съездим в родную деревню моей бабушки. Там видны звёзды ночью. Мисато всё ещё растерянная — пару секунд. Затем она смеётся — и это момент, который точно нужно нарисовать. Размазанный макияж, лохматые волосы — и эта светлая улыбка. — Конечно. Да. Конечно. Я буду рассказывать тебе про созвездия; в детстве энциклопедии про них были моей особой любовью. Рицуко разворачивается на каблуках кожаных туфель и охает. — А я любила энциклопедии про пиратов. Всю дорогу до дома Кацураги — и на улице, и в метро — они больше не молчат. Они идут держась за руки, но Рицуко слишком боится обмануть себя. Это — дружеский жест, думает она. На вешалке на входе оставляет пальто; длинные пижамные штаны собирают немного пыли. Конечно же Мисато давно здесь, в квартире, не была. Они вместе заваривают чай — ежевичный. Без сахара или молока. На закуску — затвердевшие печенья с лепестками сакуры. — Я останусь у тебя до утра, ладно? У меня работа завтра. Но я могу прийти и завтра вечером, — бормочет Рицуко в чашку. Она правда может и скорее всего так и сделает. Конечно же Кацураги соглашается. У неё такой добрый взгляд, и Акаги невероятно хочет быть честной перед этим взглядом — абсолютно, совершенно честной, без угольных набросков в дальнем ящичке. И её правда нельзя назвать импульсивным человеком, но может здесь и сейчас, с чашкой ежевичного чая в руке, это может показаться хорошей идеей. — Ты мне нравишься, Мисато*. Я могу приходить хоть каждый вечер. Звон чашки о тарелку. Бешеные глаза Кацураги. Смятение на лице. Конечно же, она не понимает. Она кричит что-то про неестественность; Рицуко глотает слова и слёзы. — Я ведь девушка! Как? Это грязно! — Твоя религиозная травма не имеет никакого отношения к моей давно осознанной ориентации. Мне нравятся девушки и мне нравятся парни. Сейчас мне нравишься ты. Мисато дёргается как от удара. Она кажется такой крохотной сейчас — узкие плечи, маленькая голова, тонкие ручки. И колкие, огромные слова. — Это ещё один способ разозлить мать? Она мертва! Перестань делать всё, чтобы не быть на неё похожей! Они ранят друг друга словами, но Рицуко никуда не уходит. И Мисато не просит её уйти. Засыпает Акаги на диване; её укрывают одеялом. Горло саднит от крика; у Кацураги, скорее всего, тоже.***
Утро Рицуко начинается с чёрного чая и чуть подгоревшего омлета. И следующее тоже. И после. Мисато так и не просит уйти, но почти ничего не говорит; Акаги перетаскивает все свои вещи и развешивает портреты (которые наконец достала из тумбочки) по стенам. Иногда скидывает Мисато в лайн статьи про бисексуальность в природе. Иногда — совсем редко — они говорят о Кадзи. Тот быстро находит себе нового сожителя и не злится ни на кого из них. Спустя пару дней Рицуко узнаёт причину их разрыва — Мисато была ужасно смущена их чересчур близкими отношениями. Мисато девственница, и мужчины пугают её. Но девушки, похоже, пугают ещё больше. Или реакция её Бога на её любовь к девушкам. Иногда Рицуко приходит и включает на небольшом телевизоре ТЕД-толки про движение защит прав ЛГБТ. Мисато уже не смотрит на неё как на пришельца, и это — уже прогресс. Иногда, в некоторые дни, как сегодня — Рицуко просто молчит. У неё грустное лицо, она знает это. Мисато приносит лепёшки с мясом. Мисато любит готовить. Конечно! А какая покорная слуга Бога не любит? Или лучше сказать — служанка. Горничная. Раба. Акаги так устаёт от этого. Льдина между ними кажется слишком большой.***
— Рицуко, знаешь что? Потеплело на улице. Давай съездим к твоей бабушке? Мисато так и не снимает крестик, но принимает себя. Рицуко учит с ней созвездия.