Яблоки и древнегреческие обычаи

      Здание университета буквально переполняла атмосфера приближающейся весны, влюблённости и первых неловких признаний. Повсюду миловались парочки, из каждого угла слышался тихий и робкий шёпот, вещающий что-то о вечной любви, и, кажется, если задаться этой целью, вполне вероятно можно найти какого-нибудь парящего вокруг Купидона. А всё почему? Потому что сегодня четырнадцатое февраля. День святого Валентина. День, которого так ждут все влюблённые и романтики. День, на который Павел Пестель не возлагает абсолютно никаких надежд.       Паша — третьекурсник факультета международных отношений, подающий большие надежды студент, местный дебошир и активный участник любого мало-мальски интересного мероприятия. Более того, парень с пылким нравом, привлекательной мордашкой и прущей из всех щелей харизмой, пользующийся популярностью у представительниц прекрасного пола. Но праздник любви последние года два упорно не жаловал. И дело было даже не в нехватке внимания. Напротив, этого всегда было предостаточно, каждый год его заваливали всяческими валентинками, шоколадками, а порой ещё и плюшевыми мишками в придачу. И если раньше это всё льстило, поднимая и так высокую самооценку Паши до небес, то сейчас невероятно раздражало и, если признаться честно, разочаровывало. Ведь единственный человек, от которого Пестель был бы рад получить хотя бы криво вырезанную из тетрадного листка в клетку открытку в виде сердца, был либо слепым идиотом, либо последний мудаком, в упор не замечающим Пашу.       К сожалению, таковым Николая Романова считал только сам Паша. А для остальных он оставался чуть ли не лучшим человеком всего университета. Прекрасная успеваемость, образованность, начитанность, ответственность и собранность. Романов успевал главенствовать и в студсовете, и в местной команде по баскетболу, попутно посещая множество разных мероприятий. Его продуктивности можно было только позавидовать. Ну или спросить, какие энергетики он в себя заливает, раз всё ещё не чокнулся с таким распорядком дня. В общем, Николай был некой звездой их образовательного учреждения. И по счастливой случайности, однокурсником и товарищем Трубецкого, благодаря которому Паше хотя бы изредка предоставлялась возможность позалипать лишний раз на Романова. — Ты вообще где? — с плохо скрываемой раздражённостью поинтересовался у телефонного собеседника Пестель, маневрируя между толпой студентов. — Какие нахуй валентинки ты там выбираешь? У нас пара через десять минут, ты не мог купить Мише что-то вчера? Не мне, конечно, судить, но ты невыносимый кретин, Апостол, слышишь?       Паша стоически смирился с тем, что этот день явно не сулил ничего хорошего с самого утра, и правда был готов закрыть глаза на всю эту приторную суматоху, творившуюся вокруг. Но вот новость о том, что на «самой любимой» пестелевской дисциплине, истории политических учений, ему придётся сидеть одному, явно не помогала парню сохранять спокойствие. Да ещё и в этой угнетающей атмосфере всеобщих милостей у Павла, кажется, начала развиваться шизофрения, потому что он отчётливо слышал, как кто-то произносит его имя. Но оглянувшись по сторонам, заметить знакомые лица в куче других парню так и не удалось. — Так уж и быть, отмажу тебя перед преподом, но потом сам будешь ему объяснять на кой чёрт тебе понадобилось вчера ночью ехать на вокзал за беляшами, которыми ты отравился, — закатив глаза, выдохнул Паша. Если уж ему придётся скучать одному эти полтора часа, то пусть остаётся хотя бы вероятность поржать с будущих серёжиных оправданий. — Нет, всё, никаких просто заболел. Надо было на пары приходить потому что. Ага, пока-пока. Мише привет, кстати. И только молодой человек вешает трубку, машинально пихая мобильный телефон в карман, кто-то из толпы повторяет его имя. Но уже более громко и настойчиво. — Пестель! — раздаётся откуда-то сзади и Паша мгновенно разворачивается, пытаясь понять, кто и чего от него хочет. Правда, первое, что ему удаётся увидеть — чужая широкая грудь. И только потом, подняв взгляд, Паша натыкается на чьи-то голубые глаза. И конечно, Пестель соврёт, если скажет, что не узнал бы эти глаза из тысячи. — Романов, — негромко отвечает Павел, внезапно растерявший всю свою агрессию, хотя ещё минуту назад готов был рвать и метать.       А Романов тем временем молча, читай в своей излюбленной манере, вкладывает в руку застывшего парня яблоко. Пестель удивлённо вскидывает брови, смотря на красный округлый фрукт в своей руке. Чего-чего, а такого поворота тот явно не ожидал. Как будто всё это жутко неправдоподобный и до безумия комичный сон. И только спустя долгие мгновения попыток самостоятельно понять, что только что произошло, Паша снова поднимает взгляд на Николая, глядя на него как на идиота. Коля в ответ только хмурится слегка, но сказать так ничего и не успевает. Появившийся из ниоткуда куратор их курса хватает Романова за локоть и уводит того вперёд по коридору, о чём-то активно расспрашивая. — И чо за хуйня? — Вслух вопрошает Паша, глядя на яблоко в руке. Но на раздумья на этот счёт времени, к сожалению, не оставалось. Ему ещё Серёжу как-то выгораживать перед парой, а до кабинета ещё дойти надо, да и их не самого адекватного препода выцепить. Поэтому студент нехотя поплёлся в аудиторию, бормоча себе под нос что-то о том, как он ненавидит день святого Валентина.       И только спустя долгие полтора часа лекции о смысле противостояния сторонников и противников абсолютизма в раннее Новое время, Паша всё же смог вырваться на свободу, облегчённо выдохнув. Безусловно, вся эта информация, может быть, и была полезной и в какой-то мере даже интересной, но сейчас Пестель думал только о двух вещах: узнать, что всё-таки хотел от него Романов и поскорее найти компанию своих несносных друзей.       Друзей, кстати, найти оказалось не так уж и сложно. Все четверо засели в ближайшей кофейне, заняв дальний столик. Паша уже успел обрадоваться, что в полупустом кафе ему наконец-то удастся избежать лицезрения публичного проявления любви, но не тут то было. Миша удобно устроился в объятиях своего Сергея, довольно улыбаясь, пока Кондратий, похоже, зачитывал Сергею своему новые стихотворения собственного произведения. Паша ещё не слышал, но догадывался, что посвящены они были никому иному, как Трубецкому. У него буквально всё на лице написано было, хоть тот и пытался это скрыть. — Здарова, отец, — поздоровался Пестель, усаживаясь на свободное кресло. Муравьёв-Апостол тем временем придвинул к нему так любезно купленный для него кофе, в качестве благодарности за то, что Паша его прикрыл. — Как пары? Что интересного было? Или вы тоже прогульщики? — Ой, да кто бы говорил, — недовольно буркнул Муравьёв-Апостол. — Я только одну пару пропустил, а ты на прошлой неделе раза два точно в институте вообще за весь день не появлялся, потому что встать после пьянок своих не мог. — В смысле «своих»? Наших, вообще-то! — Мы вот с Мишелем только что с французского, всё прекрасно. Правда, половины потока не было, но что поделать, молодые сердца требуют любви, — вмешался в диалог Рылеев, возвращая его на изначальное русло. — Да, у нас всё тоже на удивление спокойно. Даже Романов с преподавателем спорить не стал, хотя моменты для дискуссий явно были, — отозвался Трубецкой в промежутке между глотками своего кофе. — Кстати о Романове. Понятия не имею, что на него нашло, но он просто подошёл, молча отдал мне какое-то яблоко и умчался по своим чрезвычайно важным делам с куратором. Может он это, всё-таки не человек? Первокурсники то не зря шепчутся, что он инопрешеленец какой-то. — О, я где-то читал, что в Древней Греции существовал обычай, что можно было признаться кому-то в любви, подарив яблоко, — Бестужев-Рюмин оторвался от своего десерта и соизволил таки поддержать диалог. — Кажется, и я что-то такое припоминаю. Мы как раз недавно о Древней Греции говорили, препод вроде и про яблоки эти что-то говорил, — задумчиво протянул Трубецкой, пытаясь вспомнить события прошлых дней.       А у Паши тем временем всё будто бы на места в голове встало. День всех влюблённых. Романов, любящий историю. Яблоко, дар которого вроде как считался признанием в любви в Древней Греции. Пары о Древней Греции у Трубецкого и Романова. Пазл собрался. Пестель, мысленно обвиняя Николая в слепоте, сам не видел элементарных вещей. И только сейчас, взглянув на некоторые ситуации по другому, парню открылась истина. Романов то к нему не в первый раз подступиться пытается. Да взять хотя бы случай месячной давности. Паша, пьяный в стельку, зачем-то в порыве чувств припёрся под окна Романова, а тот тогда ему такси заказал и отправил домой отсыпаться, завтра видите ли день важный, мероприятие какое-то в институте. Пестель, ясное дело, подумал, что Николай его просто от себя отослать решил подальше, а вот оно как оказалось, Ника позаботиться о нём решил. — Блять. БЛЯТЬ, — выругался Павел, вскакивая со стула. — Кто-нибудь знает, где сейчас Романов? — Ну, сейчас длинный перерыв, поэтому смею предположить, что где-нибудь в спортзале ошивается, у них там турнир по баскетболу скоро намечается, насколько я помню, — начал вслух рассуждать Кондратий, но Паша к тому времени уже выбежал из кафе, надеясь не опоздать.        Благо, спортзал находился не так далеко от кафе, так что Пестель оказался там уже через 10 минут. Десять минут, наполненных повторяемой раз за разом, будто бы мантрой, фразы: «Пожалуйста, пусть он будет там». Парень ворвался в помещение, слыша приглушённый скрип подошвы чьих-то кроссовок и удары баскетбольного мяча о паркет. Николай в полном одиночестве отрабатывал штрафные. И делал это скорее чисто машинально, чтобы отвлечься, потому что взгляд смотрел куда-то сквозь кольца, не в силах сфокусироваться на цели. — Романов! Я понял, что значит яблоко! — Яблоко? — рассеянно переспросил Николай, обернувшись на Павла. — Боже, Романов, ну и заставил же ты меня голову поломать. Не мог что попроще придумать? — наконец-то приблизившись к собеседнику, Пестель позволил себе отдышаться после всей этой пробежки. — Почему ты постоянно зовёшь меня Романов? У меня, вообще-то, есть имя, — в очередной раз нахмурился Николай. — Фамилия твоя нравится. Одолжишь? — нагло ухмыляясь, прошептал Паша, с вызовом глядя снизу вверх.       Николаю ничего, собственно, и не оставалось, кроме как наклониться и поцеловать наглеца, притягивая ближе к себе. А Паша даже тогда, зарывшись пальцами в романовские кудри, продолжал довольно лыбиться в поцелуй. — В следующий раз, когда захочешь сослаться на свою любимую историю, признавшись мне в любви, лучше уж на белом коне приезжай, — тихо выдохнул Пестель, обнимая теперь уже своего Николая за шею. А Романов, уткнувшись в растрёпанную пестелевскую макушку, лишь улыбался, прикрыв глаза.