Мрамор

      — Баронесса Сиенар, прошу вас — останьтесь!       Софика Сиенар как раз натягивала на себя синие шёлковые чулки, когда услышала эти слова. Она улыбнулась краешком губ, взмахнула дрогнувшими ресницами, но повернуться к принцу Адаму не поспешила. Её густые длинные каштановые волосы струились за спиной, а тоненькая белая сорочка, едва способная хоть что-то скрыть, была слишком велика, чтобы Софика могла дозволять себе двигаться слишком резко и поспешно — она могла и вовсе сползти с худеньких плеч.       Принц Адам Софику, пожалуй, забавлял. Он был вежлив с ней и учтив, пожалуй, не в пример принцу Микалону, почти что мягок, но холоден и отстранён. Софику это веселило, и она, не в состоянии никак отказаться от его общества — он тоже был не в праве прервать их общение — находила это почти увлекательным.       Принц Адам вер Фаррен был бесспорно красив — высокий, светлокожий, голубоглазый, с правильными чертами лица и с копной рыжих, как и у его матери, создательницы Мейлге леди Серенны, волос. Он получил хорошее, пусть и иберское образование, обладал безупречными манерами, прелестно смотрелся в военной форме Мейлге (сам фасон был придуман словно именно на него) и недурно танцевал.       Однако его считали чужаком — и в этом они с Софикой были похожи. Разве что её считали низкородной выскочкой и проворной и удачливой охотницей за титулами и богатством, а его считали просто чужеземцем. Он был воспитан иначе, он пользовался магией иначе и совсем иные места были ему родными.       Принца Адама считали нелюдимым — не в том смысле, как заносчивого и вспыльчивого принца Микалона. Нет — принц Адам не был замечен в дурных проявлениях характера. Как и его мать он был учтив, вежлив и спокоен. Только вот спокойствие леди Серенны было тёплым. А от принца Адама веяло холодом.       Принц Адам предпочитал спать в одиночестве — так он сказал Софике ещё на их пятнадцатом свидании, и после двадцатого, когда их сближение впервые произошло, ни разу не просил её задержаться дольше, чем в этом существовала необходимость. Он вообще предпочитал одиночество и тишину. Книги, свечи, письма и полное безмолвие вокруг.       Принц Адам не любил шумные балы Мейлге, пожалуй, больше, чем принц Микалон или барон Тобиас Сиенар, но в отличие от них посещал балы с завидной регулярностью (кажется, количество обязательных для посещения принцем-консортом балов было прописано в придворном циркуляре, который Софика так и не удосужилась прочесть) и удивительной пунктуальностью.       С ним было невозможно поссориться — Софика быстро это уяснила. Принц Адам так ловко уворачивался от беззлобных словесных шпилек, с такой поразительной принципиальностью не вступал в споры и сопровождал все, даже самые несправедливые, нападки настолько мягкой и обезоруживающей улыбкой, что Софике нестерпимо хотелось запустить чем-то тяжёлым ему в голову — быть может, хоть это вызвало бы огонёк какой-то злости. Принц Адам так разительно отличался и от принца Микалона, каждое, даже самое невинное, слово в присутствии которого было подобно брошенной зажженной спичке в пороховом складе, и от резкого на язык Тобиаса, который, пусть и старался сдерживаться в присутствии супруги, но вот-вот да вставлял пару колкостей, за которые потом долго и весьма приятно извинялся, что Софика просто не могла не находить его занятным.       Софика была безмерно удивлена и несколько польщена, что он попросил её остаться — обычно, она покидала его спальню сразу, как только приводила себя в порядок — однако вовсе не хотела это показывать.       В ней снова взыграло то шаловливое настроение, которому она решительно никогда не могла да и чего уж скрывать — никогда не хотела — противиться. Она помнила, как возмутительно долго учила принца Адама называть себя по имени — слышать от мужчин, побывавших в её постели, обращение по титулу всегда казалось ей то ли до ужаса чопорным, то ли до жути вульгарным.       Сейчас отзываться на столь официальное обращение не было совершенно никакого желания. В конце концов, Софика всегда считала, что официальным обращениям место на официальных приёмах или балах, но уж точно не в постели любовника или любовницы, и едва ли что-то могло её убедить в обратном.       — Софика, вы ведь можете остаться сегодня со мной? — послышался снова голос принца Адама, а секундой позже Софика ощутила прикосновение тёплых пальцев к своему плечу.       — Могу, — улыбнулась она, обернувшись к принцу Адаму. — Конечно, могу. Если вы, конечно же, будете называть меня по имени.       Софика посмотрела в глаза принца Адама. Что-то в его виде, во взгляде было совсем иным, нежели обычно. Он смотрел на неё так, словно впервые видел перед собой её, Софику Сиенар, урождённую Траммо, а не фарфоровую куклу из фрейлин своей жены.       — Если вы ещё раз назовёте меня сегодня по титулу — я уйду, — пообещала Софика, снова забираясь на кровать.       Принц Адам молча кивнул.       А Софика вдруг подумала, что такой Адам — растрёпанный, расхристанный, с раскрасневшимися щеками, с блуждающим взволнованным взглядом — нравится ей гораздо больше того безупречного идеального принца, мальчика из далёкого-далёкого ледяного мира. Теперь он смотрел на неё иначе — как на женщину, как на человека, а не просто хорошенькую фрейлину собственной супруги.       Этот Адам казался взрослее. От него всё так же веяло холодом — Софика всё ещё чувствовала этот холод, которым он был словно пронизан, из которого он словно был соткан, — но теперь в этом холоде что-то неуловимо изменилось, и она всё никак не могла сообразить, что именно.       — Вы сегодня не в белом, — вдруг сказал Адам, кивнув на голубое платье Софики, повешенное на спинку стула.       Платье было шёлковым, с вышитыми на нём крупными серебряными узорами, а вырез проходил всего лишь чуточку ниже её ключиц. На него Софика никогда не накидывала полупрозрачной шали, без которой не появлялась ни на одном балу. Подобные по фасону платья Софика носила ещё тогда, когда была Софикой Траммо из маленькой деревушки. Только тогда они были хлопковыми, а узоров на них и вовсе не наблюдалось.       — Я почти не ношу белое дома, а вам ведь отчего-то сегодня нужно было ехать как можно скорее — вы даже не дозволили мне переодеться! — рассмеялась она, подёрнув плечами.       Адам тоже улыбнулся, пододвинулся ближе к Софике и протянул к ней руку, смахнул прядь волос с её лица, а потом провёл пальцами по её щеке. Софика не мешала ему — Адаму всегда нравилось трогать её, осторожно, словно изучающе. Он редко целовал её, никогда не рассыпался в комплиментах (или напротив — колкостях), он просто почти нерешительно водил пальцами по её белой коже и смотрел, словно стараясь что-то запомнить.       Софика относилась к его пристрастиям с изрядной долей снисхождения.       Тобиас вот любил засыпать у неё на коленях — у него всегда болела голова после трудного дня. Эдмунд Синдриллон предпочитал осыпать её всю поцелуями, и потом приходилось ловить на себе неодобрительные взгляды на балах, так как Софика в свою очередь предпочитала платья с открытыми плечами. Корнелию Фелло нравилось встречаться с ней где-нибудь мельком — например, рядом с фрейлинским корпусом или даже в нём самом.       — Вы такая живая, тёплая, — прошептал Адам, ведя пальцами уже по шее, а потом и по плечам. — Вас так трудно изобразить в мраморе...       — А вы хотели? — удивлённо поинтересовалась Софика, вмиг сменив положение — теперь она сидела, поджав ноги под себя, как раз напротив Адама, лицом к лицу, и задумчиво смотрела на него. — Я хочу посмотреть!       Где-то в Ибере в парке вокруг дворца императрицы по легенде стояли ледяные скульптуры. Софика слышала эту легенду, и ей всегда ужасно хотелось поглядеть, как выглядели эти фигуры — говорили, что они были похожи на живых людей. А кто-то даже шептал, что эти фигуры и были когда-то давно живыми людьми, но были обращены в лёд по приказу императрицы. Во втором случае, это бы больше щекотало Софике нервы, если бы она увидела эти скульптуры, но уж точно не умалило бы удовольствия.       Взгляд Адама потеплел.       — Вам интересно?.. Эденлия и отец находят моё увлечение скульптурой пугающим, — грустно улыбнулся Адам.       — Мне до ужаса любопытно посмотреть на статуи — ведь в Мейлге их почти нет, и я видела их только на картинках! — бойко ответила Софика, а потом рассмеялась. — Мачеха всегда говорила мне, что я не в меру любопытна!       Адам взял её лицо в свои ладони и с порывистостью, которой она не могла в нём ожидать, расцеловал в обе щеки, а потом поцеловал в лоб. Софика впервые видела в нём столько тепла, и ей, пожалуй, нравилось. Она улыбалась ему, позволяя себя целовать — да что там, она бы позволила ему и гораздо большее.       — Я покажу вам скульптуры, — сказал ей Адам. — Только вашей там пока нет — мне никак не сделать её.       И Софика улыбалась и верила. В конце концов, не смотря на все игры и недомолвки, мужчины ей не лгали.       Возможно, редко принимая её всерьёз.