Bullet for My Valentine

За окном безразлично сияло белое февральское небо, тронутое царствующей буквально везде утренней сонливостью и заторможенностью, когда Рюк, методично поглощая лежавшие в тарелке яблоки, с интересом смотрел на внешне равнодушного Лайта, поглощëнного привычной записью имëн. Казалось, это было совершенно обычное рутинное воскресенье, одно из десятков таких же однообразных ленивых выходных. – Я практически не знаком с миром людей, – явно блефуя и прибедняясь, внезапно начал Рюк, бесшумно переместившись ближе к Ягами и внимательно посмотрев ему за плечо, будто надеясь увидеть хоть что-нибудь новое. – но Лайт, разве сегодня не праздничный день? – на лице бога смерти расплылась хитрая самодовольная улыбка, однозначно направленная на то, чтобы озадачить собеседника, и в стеклянных застывших глазах заплясали огоньки лукавства и оживления. Лайт вздрогнул от неожиданности подобных заявлений и испытывающе, с долей вопросительности взглянул на Рюка, выронив ручку, которая с непривычно громким звуком упала на тетрадный лист. Он откинулся на спинку стула и задумчиво скрестил руки на груди, словно размышляя о чëм-то отдалëнном или обдумывая свой будущий ответ. Нет, Лайт точно не потерял счëт времени. Он прекрасно помнил порядок записи имëн заключëнных преступников, в мельчайших подробностях хранил в памяти расписание встреч его отца с Эл, знал, когда ему потребуется на время залечь на дно, чтобы не вызвать у пытливого и надоедливого детектива подозрений. И всё-таки, какое сегодня число? Возможно сейчас июнь, а может, уже наступил октябрь. Или прошло полгода и за окном распускающимися цветами разливается март? Правильного ответа на этот вопрос Ягами на самом деле не знал: он лишь тяжело вздохнул и посмотрел в сторону висевшего на стене календаря, стараясь не замечать выражения злорадства и вместе с тем интереса на лице Рюка, с воодушевлением поглощавшего изрядно надоевшие Лайту яблоки. – Ты прав. – парень взъерошил волосы, обратно придвинувшись к столу и снова взяв свою автоматическую ручку, то ли чтобы неосознанно скрыть беспокойство, то ли для того, чтобы ненавязчиво намекнуть Рюку, что он занят, и сейчас не самое подходящее время для разговоров. Но Лайт, привыкший действовать изящно, не решился открыто попросить того не мешать ему, и лишь растянул губы в своей самой равнодушной и, несмотря на это, прелестной улыбке, служившей лучшим ответом из всех существующих. – Сегодня четырнадцатое февраля, день святого Валентина. – невозмутимо пояснил Ягами, но довольный Рюк на этом не собирался останавливаться: ему было скучно, и хотелось новых незнакомых ощущений. – То есть день всех влюблëнных? – с открыто выраженным подтекстом спросил ухмыляющийся комбайн по уничтожению фруктов, и после согласного кивка он развязно лëг на кровать, подперев щëку рукой и приготовившись слушать. – И ты планируешь провести его один? Без девчонки? – Это обычное воскресенье, ничем не отличающееся от остальных. – с нажимом, но без какой-либо агрессии ответил Лайт, которого радовало лишь то, что сам бог смерти непринуждëнно болтал вместе с ним, словно научившееся разговаривать, выдрессированное цирковое животное, преданное, но не лишëнное хитрости. – Просто глупое безыдейное стадо выдумало новый праздник, и всë. Ничего более. – Интересная теория. – Рюку явно понравилось услышанное, и его интерес, по всей видимости, увеличился, что без труда можно было понять, лишь один раз взглянув на его серьëзное и даже в какой-то степени озадаченное лицо, на котором застыла пластмассовая, сводящая с ума полуулыбка нескрываемого торжества, успевшая стать для Ягами более-менее привычной. – Но даже если ты прав, Лайт, разве можно так же, как и ты, сидеть все дни взаперти? – Я сражаюсь за справедливость, и у меня нет времени на отдых. – послышался бескомпромиссный холодный ответ, от которого закономерно веяло высокомерием, так забавляющим Рюка, всегда поражающегося, как в одном подростке мог умещаться такой потенциал, интеллект и обаяние, смешанные с до смешного раздутым комплексом собственного величия и поистине детскими представлениями о специфике смерти и правды. – Так что сомневаюсь, что тебе удастся выманить меня на улицу. Рюк лишь промолчал, уставившись на опустевшую тарелку, где когда-то лежала его единственная любовь, и Лайт без труда понял, что, скорее всего, ошибался: его «благодетель», заботившийся о чужом здоровье, был слишком спокойным и уверенным в собственной правоте, судя по всему, зная что-то неизвестное самому Ягами. – Ты странный. – задумчиво констатировал Рюк, и пронзительно посмотрел на Лайта, рассматривая знакомую аккуратную причëску, белую глаженную рубашку и умное красивое лицо, о котором абсолютно точно нельзя было сказать, что оно принадлежало психопату с манией величия. Принадлежало неуловимому Кире. – Но уж точно не настолько, как ты. – колко парировал Ягами, повернувшись к собеседнику, и именно в этот момент дверь без стука распахнулась, а на пороге комнаты совершенно не вовремя появилась счастливая сестра, сжимающая присланную ей от одноклассника валентинку, заставив Лайта судорожно убрать тетрадь смерти в ящик стола и снова взглянуть в сторону Рюка, но на этот раз уже с упрëком. – Лайт, ты до сих пор делаешь уроки? – девочка подошла к брату, доверчиво посмотрев в его приветливые глаза, и тот положительно кивнул, погладив еë по голове. – Не хотела тебя отвлекать, – с опаской продолжила она. – но мама попросила меня передать, что тебе надо купить яблок. Мы собираемся делать пирог для отца, в честь праздника, но все фрукты почему-то закончились. Странно, не так ли? Раньше их никто не ел. – по лицу Ягами на мгновение пробежала тень, но он сразу же взял себя в руки, непринуждённо закончив обычный разговор, и уже через несколько минут выбежал на улицу, находу надев своë лëгкое, висевшее в прихожей пальто. – На этот раз ты победил, Рюк. – идя по пустой дороге, признал заложивший руки в карманы Лайт, направлявшийся в ближайший торговый центр, и это не могло не развеселить волочившегося рядом бога смерти. А тем временем, не только он был вынужден покинуть свою комнату для того, чтобы отправиться за покупками. Эл никогда не отмечал четырнадцатое февраля: для него день всех влюблëнных был совершенно обычным и ничего не значившим, и он, конечно же, предпочитал поводить его так же, как и свои обычные будни, в атмосфере уюта собственной квартиры и полного одиночества. Однако в этом году случилось кое-что непредвиденное и по-настоящему ужасное для парня, имеющее масштаб локальной катастрофы: в доме закончились все кропотливо складируемые сладости, и теперь Эл всë же пришлось выбраться в расположенный рядом с отелем ТЦ. И пусть он всей душой ненавидел ходить за покупками, привлекая к себе лишнее внимание, у него не было другого выбора. Так что сейчас детектив с унылым, печальным лицом, выглядившим иррационально среди счастливых влюблëнных парочек, выбирающих подарки, как тень отца Гамлета ходил между рядами товаров, до верху наполняя тележку коробками самых разнообразных конфет и искренне надеясь, что в ближайшее время ему не придëтся возвращаться к такой пытке, как магазин, в котором тот всегда испытывал свой наиболее отвратительный ночной кошмар, впрочем, как и во всех людных местах. Излишне осторожный Эл заворожëнно остановился у полки с различным шоколадом, с трудом пытаясь выбрать что-нибудь стоящее и подходящее ему и по качеству, и по цене, и именно в этот момент, когда ничто не предвещало беды, в парня кто-то врезался, из-за чего товары с ужасающим грохотом разлетелись по всему полу. – Извините. – не поднимая головы и собирая вывалившиеся из картонного пакета красные яблоки, виноватым голосом сказал встреченный Эл при таких печальных обстоятельствах покупатель, и его речь почему-то показалась очень знакомой. И когда сам детектив стал класть обратно в свою тележку упавшие коробки, сев на плитку рядом с неуклюжим известным ему незнакомцем, сомнений не осталось: случайным прохожим по какой-то насмешке судьбы оказался никто иной, как Лайт Ягами. Рука Эл, потянувшаяся за упаковкой печенья, невольно накрыла чужую тонкую кисть, и раскрасневшийся парень вздрогнул, наконец-то оторвавшись от рассыпанных им фруктов и посмотрев на пострадавшего. – Рюдзаки? – изумлëнно спросил он, словно не веря собственным глазам и непостоянной удаче, снова оказавшейся на его стороне, а Эл, тем временем, лишь кивнул, приложив палец к губам в знакомом каждому жесте: меньше всего сейчас ему хотелось привлекать ненавистное внимание окружающих. И Лайт действительно замолчал, однако никуда не ушëл, когда полностью собрал все свои упавшие яблоки: вместо этого он принялся помогать Эл, выбранные товары которого пострадали гораздо больше. – Ты тоже без второй половинки в сегодняшний праздник? – вспомнив про сестру и еë валентинку, внезапно спросил Ягами, когда парни незаметно даже друг для друга всë же разговорились и оказались рядом, вместе подходя к пустующим кассам без привычной очереди. – Я родился целым. – глухим тихим голосом ответил Рюдзаки, выкладывая на товарную ленту знакомые Лайту пачки и доставая пакеты: конечно, отчасти это звучало грубо, но он не знал, как можно было сказать по-другому. Рядом с Ягами он испытывал какой-то внутренний дискомфорт, вызванный то ли тем, что тот был подозреваемым и потенциальным преступником, то ли из-за смешанных сумбурных чувств самого Эл, в которых он впервые не мог чëтко разобраться: внутрь закралась губительная неуверенность и сомнения, а мозг издевательски прокручивал одни и те же моменты. Покрасневшее и такое неуверенное, прекрасное лицо Лайта, случайное прикосновение, которое было практически машинальным, но почему-то запоминающимся и приятным, непринуждëнный, словно дружеский разговор. Всë это не могло не сбивать с толку даже Рюдзаки, нутром стыдливо чувствовавшего, что Лайт кое-что значит для него. А Ягами, в свою очередь, также не давал себе отчëта в том, что же он делает: каждое его действие было инстинктивным и автоматическим, Лайт по привычке старался совершать поступки любезно и обходительно. Но впервые к этому примешалось что-то новое, более важное и уникальное: ему болезненно хотелось не просто понравиться Эл, а прочно забраться в его сердце и мозг, проникнуть под самую кожу, сорвать маску и обнажить, расчленив душу, чтобы узнать, что же она представляет из себя на самом деле. И за несколько мгновений это стало маниакальной целью, идеей, которая полностью, всецело завладела Лайтом ещë тогда, когда его рука столкнулась с холодной ладонью детектива. И всë уже было предрешено: смертельная валентинка лишь искала своего адресата. – Тебе помочь донести сумки? – невинно предложил Ягами, обворожительно улыбнувшись и щенячьими глазами посмотрев на в принципе не возражающего, абсолютно сбитого с толку Рюдзаки, теперь ставшего маленьким пушистым и беззащитным зверьком, загнанным в угол хитрым браконьером. Однако планировал ли вообще этот зверëк защищаться? Эл не знал и не мог разобрать, чего же он на самом деле хотел, а что просто по ошибке принимал за желаемое: мысли болезненно крутились в голове, танцевали на костях забытой адекватности и болезненно отскакивали от черепной коробки, по-настоящему сводя с ума. И поэтому Эл ответил на предложение Лайта согласием, сказал обезоруживающе честное «да», словно служащее сигналом для того, что последние границы стираются, что было в действительности так. И из-за этого Ягами нисколько не удивили дальнейшие слова Рюдзаки, произнесëнные после того, как оба пересекли порог его квартиры, а сумки оказались на кухне: «Ты не хочешь провести со мной день всех влюблëнных?». И Лайт на самом деле хотел, но не понимал, почему это безумие происходит и имеет право на жизнь. Но времени рассуждать на столь умозрительные и одновременно с этим всë же важные темы не было: почему-то кислорода почти что мгновенно перестаëт хватать, дыхание учащается, а происходящее кружится, в безуспешной попытке утрястись в одном положении. Вместе с сознанием с ума сходит бешено колотящиеся где-то в шее сердце, которое танцует свой последний вальс на горящем вулкане, тело нервозно и, кажется, смертельно дрожит, бросаясь то в жар, то в холод, и эмоциональный маятник резко качается в диаметрально противоположную сторону, на одно сумасшедшее мгновение замирая. И теперь всë то, что обычно безоговорочно принимается за бредовое, совершенно искренне считается самым что ни на есть нормальным. Эл, сжимая рубашку Лайта у горла, придвигает его к себе и приближается к чужому лицу, словно пробираясь ощупью в кромешной темноте и не представляя, что сказать и какой ход сделать. Но инстинкт действует вернее, быстрее и гораздо точнее потерянного сознания: тесная кухня уже не кажется такой мрачной и неподходящей, а цепкие, будто колючие глаза могут открыто пялиться, даже не пытаясь это скрыть, в то время как губы жадно накрывают нежные, кажущиеся девственными и нетронутыми тëплые губы напротив. Реальности уже не существует, и еë можно не контролировать: дрожащие руки порывисто, слишком нетерпеливо расстëгивают мелкие пуговицы на рубашке, после этого всего лишь одним движением срывая еë, а пальцы с противоречивой и словно трогательной нежностью скользят по бледной коже, с благоговением изучая и погружаясь в каждый незнакомый миллиметр чужой жизни и чужого безумия. Всë смешивается в единый ураган эмоций, готовый уничтожить весь мир вокруг, прикосновения обжигают и оставляют физически ощутимые, но невидимые следы. Оба парня впервые становятся по-настоящему уязвимыми перед друг другом, но никто не хочет пользоваться этим или просто не может: беззащитность и обнажëнность привлекают в совершенно другом контексте. И Эл вместе с Лайтом сгорают во всепоглощающем пламени страсти: их сердца бьются в одном сорванном ритме, отчаянно сталкиваясь с рëберной клеткой, а две разные судьбы становятся одним целым, как и летящая на пол одежда, которая теперь однозначно не нужна. Сладкий Эл действительно оказывается сладким: его губы пленительно пахнут ванилью и сахарной ватой, а прикосновения мягких рук такие же воздушные и недосягаемые. А Лайт почему-то пропитан горьким ароматом февраля: маски сняты, и теперь сражающиеся за справедливость оказываются лишь обычными людьми, всего-то нуждающимися друг в друге. Эл с боязливой осторожностью, аккуратнным, осторожным движением сажает Ягами на недавно до блеска вымытую столешницу, будто тот стеклянная ваза, готовая в любой момент разбиться, и руки сами ложаться на плечи, снова обхватывая шею. Кажется, всë это длится целую вечность: откуда-то истерично доносится телефонный звонок, но его уже никто не слышит. Для Эл и Лайта во всей вселенной не существует никого, кроме них и их помешательства, ничто больше не имеет былого значения: ни боль, ни предрассудки, ни стеснение. Глубокий поцелуй уже кажется нормой и естественным продолжением, частью себя, а тëмные, багровеющие в тусклом свете лампы следы как ничто привлекают. Сплетаются языки, души, тела, и сейчас в этом нет ничего странного: лишь общее желание сделать что-то большее, общая дрожь и общие протяжные стоны восхищения. Двое на мгновение превращаются в одно, становятся смертельно близки и вскоре снова отдаляются после того, как тëплой волной возбуждение покидает организм. Но сердце продолжает в каком-то остервенелом бешенстве биться, а губы сами машинально ищут друг друга, ищут исцелованные ключицы и шею. Но любовь ли это? Когда Лайт стоял за спинкой дивана с заряженным пистолетом, зачарованно наблюдая за смотрящим фильм Эл, который мерно поглощал недавно купленные конфеты, он не знал. Но даже если не любовь, то у него точно было кое-что ещë: пуля для своего Валентина.