Сокола видно по полёту

      — Тебе нравится Шела? Она ведь красивая, правда?       Роберт и Грай лежали в траве, рассматривая тёмно-синее вечернее небо. Он всё ещё не мог отдышаться, она счастливо улыбалась.       После обеда, когда заканчивались тренировки, Грай иногда уводила своего друга в лес, показывала звериные тропы, учила ориентироваться. А сегодня завела почти за полторы лиги от поселения и оставила одного — до захода солнца он должен был вернуться самостоятельно. Роберт сбился с дороги, немного поплутал, поэтому торопился, вышел к лагерю с другой стороны, но Грай всё равно радовалась, что он справился. Весь путь она бежала поодаль, прячась за деревьями и камнями, несколько раз порывалась выйти и помочь, когда Роберт останавливался, растерянно оглядываясь вокруг, неожиданно разворачивался и ломился сквозь кусты в неверном направлении. Но удерживалась и была вознаграждена — в конце концов он сумел сам!       Красивая ли Шела, сказать с ходу Роберт не мог — он никогда раньше не задумывался о красоте женщин. На некоторых просто было приятно смотреть. Например, на его мать. Лиза Аррен в свои годы, после всех перенесённых потерь и потрясений всё ещё выглядела привлекательно и вызывала интерес у мужчин. Бриенну Тарт он никогда не воспринимал как женщину и помнил лишь её нескладность и большие руки. И точно знал, что не существует никого безобразней Хджордис. Но Шела…       На тренировках она была с ним очень сурова, ни в чём не давала спуску. Во время боя становилась сосредоточенной и так плотно сжимала губы, что они превращались в тонкую полоску, а когда прикладывала усилия, то рот приоткрывался, и Роберт видел её оскал, слышал утробное злое рычание и не верил Торстену, что в такие минуты похож на неё.       Шела кидала его на траву снова и снова, ловко подсекая под голень, молниеносно подныривая под занесённую руку и, увернувшись от, казалось бы, неминуемого удара, хватала за ту самую руку и перекидывала через бедро с такой лёгкостью, словно он был мешком с сеном. А один раз запрыгнула на него с разбегу и, обхватив талию ногами и вцепившись руками в ворот, врезала лбом в лицо, а потом саданула пятками под колени — и он рухнул, как подрубленное дерево, пребольно приложившись затылком о землю, будто разбитых губ и носа было недостаточно.       Но третьего дня Роберт наконец-то уложил Шелу на спину, навалился на неё всей массой, что она дёрнуться не могла, и приставил к горлу тупой нож. Секундное подозрение — не поддалась ли Шела ему — мгновенно развеялось, как только он заглянул в её потемневшие от ярости глаза. А потом всё испортил — двинул чуть заметно бёдрами навстречу, чтобы плотнее прижать поверженную противницу к земле и закрепить свою победу. И почти задохнулся от невыносимого томления в паху. Зрачки Шелы удивлённо расширились, щёки полыхнули пунцовым. А он смотрел и не мог отвести взгляд, заворожённо наблюдая, как капельки пота с её лба и висков стекают вниз по шее, поблёскивают в ложбинке грудей. Его хватка ослабла, и Шела воспользовалась моментом, высвободила одну руку и стукнула ему кулаком в нос со всей силы, а потом скинула с себя.       — Я всё равно сильнее тебя, лордёныш! — зло бросила она ему, пытаясь выровнять дыхание.       Роберт сидел на траве, утирая кровавые сопли и с трудом улыбаясь разбитыми губами.       — Так ты и красивее меня, — попытался он перевести всё в шутку.       Шела открыла рот, чтобы сказать что-нибудь ещё, но замерла, задумалась и, так и не найдя достойного ответа, сердито нахмурилась.       — Лесть не спасёт тебя… лордёныш, — всё же процедила она напоследок, прежде чем развернуться и покинуть поляну.       — Меня Роберт зовут, — кинул он в удаляющуюся спину. А ночью ворочался на своей лежанке, не в силах отогнать непотребные мысли и представляя Шелу без рубашки, стоящую перед ним на коленях. Воображал, как она развязывает шнурок на его штанах и потом делает все те постыдные, но такие невероятно приятные вещи, какие делали шлюхи в том борделе. Роберт так растревожился, так жалостно завздыхал и засопел, что кто-то из старших ребят не выдержал и прикрикнул: «Эй! Хватит уже копошиться, надоели… спите давайте…» С трудом он унял разгулявшуюся фантазию и уснул.       — Так ты думаешь, Шела красивая? — продолжала допытываться Грай.       — Очень, — сказал Роберт честно и тут же охнул от маленького острого кулачка, врезавшегося ему в бок. — Ой! За что? — воскликнул он и сел.       — Вот и иди к ней… — Губы Грай дрожали от обиды.       — О чём ты? — ошарашенный услышанным спросил Роберт.       — Ты говорил, что ты мой друг… Я первая с тобой стала дружить, когда никто не хотел. Все смеялись над тобой… А теперь ты только с ними…       — Погоди, Грай… — Роберт попытался взять её за руки, но она спрятала их за спину, и он не стал настаивать. — Мы можем дружить все вместе: ты и я, и все ребята, и Шела, и другие девчонки… Почему ты на тренировки никогда не приходишь? Почему ты не с другими девушками?       Грай сникла так же быстро, как до этого вспыхнула. Уголки её губ опустились вниз, а в глазах заблестели слёзы.       — Так получилось, — по-детски шмыгнула она носом. — Когда мама была жива, мы всё делали вместе. Нам никто не был нужен. А когда она умерла, я осталась одна. Я знаю, отец любит меня, но он всё время занят. Тиметт учил меня стрелять из лука… и ещё много чему учил, но потом он ушёл на войну… А тренировки мне не нужны, я же не воин. Я умею охотиться, но не сражаться… Не то, что Шела. Она всё умеет.       — Мне жаль твою маму. Ты скучаешь по ней? — Сам Роберт до сих пор с грустью вспоминал Петира Бейлиша.       — Мне её не хватает.       — Почему она умерла?       — Силдж сказала, от зимней лихорадки. Но я знаю — это от тоски. Она так и не привыкла здесь жить, и всегда была очень печальная. Хотя отец старался всё делать для неё. Вы думаете, мы жестокие дикари, но он любил её. И никогда не обижал. А она всё равно грустила по своему дому и мечтала вернуться.       Никто не мог понять этого лучше Роберта. Робкая надежда на освобождение сменилась у него покорной обречённостью, но и сейчас он не перестал мечтать, как вернётся домой. И уж чего Роберт никогда не планировал, так это умирать от тоски. Тем более после недавнего разговора с Ивером.       — Знаешь… я благодарен тебе, Грай. Правда! За всё, что ты сделала для меня, — сказал он ей осторожно и в подтверждение кивнул, видя, как она озадаченно на него уставилась. — Если бы не ты, я бы уже сто раз умер. Но… — Он замолчал, подбирая слова, не желая обидеть или как-то задеть её, но затем решился и словно с обрыва кинулся: — Я больше не хочу быть ручной обезьянкой любимой дочери вождя…       Грай удивлённо вскинулась и отпрянула, словно её ударили.       — Роберт! — воскликнула она с упрёком, и слёзы всё же не удержались, побежали по щекам. — Почему ты сегодня такой злой? Зачем ты так говоришь?       — Прости… я хотел сказать, что больше не смогу проводить время только с тобой. Не обижайся, но теперь я буду очень занят… — Он перевёл дух и твёрдо сказал: — Шела очень красивая. Но это ничего не значит. Главное, что мне есть чему поучиться у неё.       Ивер согласился посмотреть на тренировку. После чего сказал, что биться молотом или топором Роберт никогда не сможет. Не говоря уже о двуручном мече. И чтобы управиться с полуторником, придётся сильно постараться. Хотя и в этом случае не поставит на сносный результат и гнилую шкурку хорька. Но пообещал, что посмотрит в старом сарае, где свален всякий хлам, какой-то древний кривой меч.       — Сейчас Торстен тренирует меня коротким мечом, — сказал Роберт после небольшой паузы. — А когда я стреляю из лука, Ол всегда рядом, он советует и поправляет меня. И ещё он учит меня ездить на лошади…       Грай слушала внимательно, так и не подняв головы. Она не понимала, что сделала не так, и почему Роберт отказывается от её дружбы. Он на миг остановился, взял её ладони в свои и дождался, пока она посмотрит на него.       — Я научусь драться, как Шела, биться мечом, как Торстен, и бросать копьё даже с лошади, как Ол, — решительно сказал он, глядя ей в глаза. — Я возьму от них всё самое лучшее, что они умеют… всё, что смогу. И ещё я попрошу Ивера заниматься со мной. — Придёт день, когда всё это ему пригодится, и он должен быть готов. Но сегодня Роберт решил не рассказывать об этом своей подружке. — Если хочешь, ты можешь быть рядом. Я не против. Но только рядом, а не впереди. Я больше никогда не буду прятаться за твою спину.

***

      Разговор с Ивером стал для Роберта откровением — в течение нескольких дней он потом ходил, словно оглушённый. Дотракиец оказался неожиданно спокойным и рассудительным, Роберт представлял себе этих дикарей совсем другими. Однако всё же не отважился спросить про лошадей. Может, потому что для старика Ивер слишком проворно махал топором. А может, потому что Роберта гораздо больше интересовал другой вопрос.       — Вы когда-нибудь хотели вернуться домой? — спросил он его после того, как они обсудили подходящее оружие. Ему не верилось, что возможно иное.       — Раньше нет, — рассеянно пожал плечами Ивер, срезая ножом грязные ногти. — А теперь поздно. Нищего старика за простое спасибо никто не возьмёт на борт и за Узкое море не переправит. Перед смертью, конечно, хотелось бы ещё раз увидеть степь. Ваши горы красивые, но ничто не сравнится с бескрайней зеленью Дотракийского моря. Оно даже лучше настоящего, которое с ядовитой водой. — Ивер отвёл взгляд от своих рук, задумался, и далее уже говорил словно сам с собой: — Трава там густая и такая высокая, что иногда скрывает всадника с головой. Ветер её колышет, клонит к земле, и кажется, будто плещутся волны. — Он дёрнул кустистой бровью, чуть помолчал и насмешливо посмотрел на Роберта чёрными, чуть выпуклыми глазами: — А что насчёт тебя, маленький лорд? Хочешь вернуться?       Роберт смог только молча кивнуть — Бриенна часто называла его маленьким лордом, и от воспоминаний об этом непрошеные слёзы внезапно сдавили горло, мешая говорить.       — Тогда для начала тебе придётся убить свою надежду, — сказал Ивер что-то совершенно непонятное серьёзным, даже торжественным тоном.       — О чём вы? — растерялся Роберт. И немного встревожился, ведь надежда — единственное, что помогало ему не сойти с ума. Зачем же её убивать?       — Ты же до сих пор надеешься, что когда-нибудь сюда придут твои рыцари и спасут тебя? Верно? — И когда Роберт снова лишь настороженно кивнул, безжалостно отрезал: — Не придут. Они уже почти не ищут тебя. Так что убей надежду, парень.       Роберт не понимал.       — Я… я не могу, — прошептал он упрямо, а потом глянул на говорящего загадками отшельника и спросил с отчаянием: — Как же я буду жить без надежды?       Ивер с ответом не спешил, рассматривал Роберта внимательно, пытаясь увидеть что-то ведомое ему одному.       — Надежда делает тебя слабым, — наконец сказал он. — А когда надежды не станет, исчезнет и страх. И сила появится.       — И… зачем… зачем мне это, если я никогда больше не увижу свой дом?! — Роберт был окончательно сбит с толку.       Ивер снова надолго замолчал, занявшись руками — вычищал ножом из-под ногтей оставшуюся грязь. А когда поднял голову и заговорил, в его глазах снова читалась насмешка.       — Ты можешь и дальше жить здесь пленником и скрести котлы, — сказал он. — А можешь стать членом клана. Равным Хагену, Ульфу и даже Одноглазому Тиметту… если захочешь. Выбирать тебе. Обгорелые — свободные люди. Обгорелый может идти куда угодно. Никто не запретит ему покинуть клан, если он захочет уйти. — Ивер дождался, пока сказанное дойдёт до сознания потрясённого Роберта, и закончил: — Но право стать Обгорелым нужно заслужить. Обгорелый никогда не будет жить в доме со старухами. Он не прячется за женщин. И не проигрывает женщине, даже если она красивая и сильная. Таких он кладёт под себя, чтоб слаще спалось.       — Она очень сильная… — выдохнул Роберт. Он не мог поверить в то, что слышал.       — Не сильнее тебя. Но у неё есть желание победить. А у тебя нет. Убей свою надежду, маленький лорд. Никто не придёт за тобой.       На следующем занятии Роберт впервые взял над Шелой верх — уложил на спину и приставил тренировочный нож к её красивой шее. А потом сказал Грай, что отныне не станет за неё прятаться.       Однако говорить всегда легче, чем делать. Прекратить пользоваться покровительством и заступничеством любимицы вождя, перестать нырять за её спину при малейшей опасности оказалось очень непросто. А уж самому встать на защиту Грай — да не от кого-нибудь, а от грозного Тиметта-Красной Руки — было страшно до усрачки. Роберт, шагая вечером к общему костру, почти жалел, что уговорил её почитать парням свою первую историю. «Не бойся, — сказал он ей накануне легкомысленно. — Вот увидишь, им понравится. Мне же понравилось». Им и правда понравилось — история получилась живая и интересная, совершенно не похожая на написанные старыми мейстерами заунывные сказания, которые Роберту читали в детстве.       Грай сначала стеснялась, зайдя в шатёр, да и ребята посмеивались, но когда все расселись вокруг очага на низенькие скамейки, а она открыла большой кожаный том и зачитала: «Как Тиметт, сын Тиметта, военный вождь Обгорелых, самого сильного и храброго клана в Лунных горах, ходил на войну», то смешки сразу стихли, в глазах засияло любопытство, а потом и восторг. Она читала — с выражением, с чувством, с многозначительными паузами и эффектными восклицаниями, — как Тиметт вместе со своими воинами и другими горными кланами сражался в далёких южных землях на широкой реке Зеленый Зубец, и как больше половины войска горцев тогда погибло. Но зато после боя Обгорелые вволю пограбили, а затем десница короля Тирион Ланнистер взял их себе для охраны, потому что они из всех кланов самые лучшие. Десница ростом невелик, даже по пояс Тиметту не достаёт, но, без сомнения, знает магию, или у него есть сильный оберег, потому что как иначе он выжил в той битве, где многие неустрашимые Обгорелые погибли? А Тиметт выжил без всяких оберегов, просто потому, что он смелый и сильный, и может побить десятки врагов одной рукой.       Когда Грай замолчала и закрыла книгу, робко отводя взгляд в опасении насмешек, её попросили повторить, а потом малыши наперебой стали уговаривать прочитать ещё раз. Но закончилось всё печально — в шатёр зашёл Красная Рука и приказал сестре идти к себе. «Может, ты скоро и песни начнёшь распевать вместо того, чтобы охотиться?» — свирепо шикнул он на неё. Грай не осмелилась спорить и торопливо убежала из шатра, глотая слёзы. На следующий день Роберт встретил её только после обеда. Оказалось, дома Тиметт приказал кинуть книгу в костёр и оставить свою глупую затею с писаниной. Грай, проревевшая полночи, снова расплакалась, уткнувшись Роберту в грудь мокрым носом.       Идти против Одноглазого Тиметта Роберту не хотелось совершенно, но очень уж ему было жаль, если Грай лишится своей мечты. Да и свою вину в случившемся он признавал. Поэтому поспешно шёл к общему костру, чтобы успеть обратиться к вождю, пока не случилось непоправимое.       Каждый вечер после ужина вождь племени принимал челобитчиков — любой член клана мог обратиться с просьбой или жалобой: делили оружие, женщин, награбленное добро, разрешали обиды и тяжбы. Роберт надеялся, что ему позволят высказаться.       — О, лордёныш, любитель старух! Тебе чего надо? — спросил Хаген, и Обгорелые засмеялись.       — Мне нужен вождь, — сказал Роберт.       Обгорелые разглядывали его — кто с любопытством, кто насмешливо, а кто и с явной враждебностью. Отсветы костра бликовали на лезвиях топоров и мечей, выхватывали из сгущающихся сумерек суровые лица, лохматые головы, обугленные пальцы. Никто из воинов не улыбнулся Роберту приветливо или ободряюще. Он не был одним из них — его здесь не ждали, ему не были рады. Странной прихотью вождя допущенный разделить еду и кров с молодой порослью клана, он оставался для всех чужаком и пленником, и вызывал лишь пренебрежение, испытывая их терпение своим присутствием.       — Проваливай, — двинулся на него Красная Рука, но потом остановился на еле уловимый звук из-за спины и оглянулся. Вождь кивнул, и ему пришлось отойти в сторону, с неприязнью осматривая нежеланного просителя.       — Чего ты хочешь, мальчик? — спросил Тиметт-старший. Такой же здоровый, как сын, косматый и угрюмый, с двумя почти до половины сожжёнными пальцами на левой руке, он наводил на Роберта не меньший ужас, чем Красная Рука или Хаген.       — Грай плачет, — ответил Роберт беспомощно. И растерялся ещё больше, услышав смешки, поняв, что сказал глупость. Поэтому заторопился, пока его не прогнали: — Она написала историю. Прямо в книгу написала, по-настоящему… Но Красная Рука сказал, что это вздор, и книгу нужно сжечь. Можно, она оставит её? Пожалуйста… — Он старался не смотреть на могучую фигуру в меховом плаще, стоящую сбоку от огромного чурбака-кресла вождя.       — Она Обгорелая. Не дело ей пустяками заниматься. Её будущий муж мне за это спасибо не скажет. От каждого здесь в горах мы ждём пользы. — Голос вождя звучал спокойно, почти доброжелательно.       — Это не пустяки, милорд, — горячо возразил Роберт, шагнув ближе. — То, что Грай делает, приносит очень большую пользу… — Теперь Обгорелые захохотали громко, потешаясь над безмозглостью отпрыска этих гнусных и подлых андалов. Но Роберт не сбился, тоже повысил голос, указывая рукой на виновника спора: — Она написала про него, про Тиметта… как храбро он сражался в низине… как Обгорелые храбро сражались и гибли. Все знают, что Тиметт очень храбрый и сильный, многие видели своими глазами… Я тоже один раз видел. Но младшие не видели, они только слышали ваши рассказы… А рассказывать вы не умеете, честно вам скажу. Плохо вы рассказываете, вот что! А она умеет! Так умеет, словно сам на поле боя находишься и всё видишь. Вот как она рассказывает! И знаете, что было потом, милорд? Утром, когда мы пошли на поляну? Сеок сказал, что сделает не три подхода, как обычно, а пять. Потому что хочет стать, как Тиметт. И малыш Дюк тоже так сказал. И толстый Свон, и кривоносый Вилфред, и Тове, и другие ребята. Мы все занимались дольше и усерднее, чем вчера… Потому что все хотят стать, как Тиметт. А Сверр сказал, что наступит день, и он прославит клан Обгорелых, и Грай обязательно захочет написать про его подвиги в свою книгу. Вот так-то, милорд!       Дыхание Роберта сбилось до хрипа. Обгорелые больше не смеялись, выжидающе смотрели на вождя.       — Я подумаю, мальчик, — сказал тот. — Иди.

***

      Перед сном, слушая, как ребята возятся, пытаясь устроиться поудобнее, перебрасываются шуточками, обсуждают прошедшую тренировку и победителей, договариваются пойти завтра на озеро искупаться, Роберт остро завидовал сыновьям тёти Кейтилин, которые в детстве дни напролёт могли вот так же все вместе играть, тренироваться, да и просто разговаривать. Постепенно он начал понимать, сколь многого был лишён, запертый на вершине Копья Гиганта — не только без братьев и сестёр, но и без единого сверстника.       После тяжёлого, насыщенного дня парни рассаживались вокруг очага, гремя мисками. Дежурные возвращались с кухни с двумя котелками густой похлёбки, разливали всем по очереди, и потом уже слышался лишь стук ложек, аппетитное чавканье и звуки отрыжки. После ужина старшие наводили в шатре порядок, чинили одежду. Если дел не было, то играли в камни, рассказывали разные смешные или страшные байки. Роберту нравилось слушать неспешные истории Торстена. Малыши резвились — боролись друг с дружкой, словно маленькие волчата, собирая в кучу лежащие на полу шкуры и поднимая клубы пыли.       Жизнь в новом жилище Роберта полностью устраивала, если бы не Сверр. Почему он попал в немилость к этому чернявому крепышу, разгадать никак не получалось — тот не упускал возможности, чтобы злобно не поддеть его по самому незначительному поводу, а то и отвесить затрещину, пока Торстен не видит. Но хуже всего было, если на тренировках мастер Атли ставил их в пару: Сверр нападал так стремительно и бился с такой горячностью, что Роберт терялся. Ему ни разу не удалось не только одержать над Сверром победу, но даже хотя бы немного потеснить в бою.       — Ты просто не очень сильно хочешь его победить, — говорил Ивер, когда очередной раз приходил в поселение и они болтали после занятий, словно давние друзья.       — Да я не успеваю за ним! — оправдывался Роберт.       — Ты не хочешь, — повторял упрямый дотракиец.       — Он сражается не по правилам! И подличает!       — Ты не хочешь!       Терпение Роберта закончилось, когда он снова обнаружил в своей миске с похлёбкой дохлую мышь. Нахальная ухмылка Сверра не оставляла никаких сомнений, чьих это рук дело.       — Почему, Торстен? — спросил Роберт с обидой у подошедшего друга, когда, выскочив из шатра и выплеснув испорченную еду на землю, пытался справиться со своим гневом. — Почему он постоянно меня задирает? За что он меня ненавидит?       — Все горцы ненавидят жителей Долины, — примирительно пожал тот плечами. — Так было всегда. Вы захватили наши земли, загнали нас в горы. За что нам вас любить?       Роберт никогда раньше не задумывался об этом.       — Я не захватывал ваши земли, — пробормотал он.       — Ты не захватывал, — не стал спорить Торстен, — а похитили тебя. Как думаешь, почему тебя?       Роберт плохо помнил ночь похищения. После нескольких глотков вина у него закружилась голова, веки отяжелели. А потом большой одноглазый воин взвалил его на спину и куда-то понёс.       — Вы всегда крали людей… — теперь уже Роберт пожал плечами.       — Только женщин, — сказал Торстен. — Мужчин мы всегда убиваем.       — Тогда почему меня украли, а не убили?       — Ты самый главный… там, у себя дома, ага… Трёхпалый Тиметт хотел, чтоб твоя мать закрыла ваши рудники. Хотел, чтоб вы перестали копать дырки в наших горах… чтоб вы вообще убрались из Долины. Он так и сказал ей: «Убирайтесь из наших гор, или ваш лорд умрёт». Он сказал: «Убирайтесь с нашей земли».       — Прям так и сказал? — Роберт почесал макушку. — Но это невозможно. Мы родились в Долине. И я, и мой отец… Это и наш дом тоже. Другого у нас нет. Нам некуда уходить.       — Так никто и не ушёл, ага.       — Но меня не убили…       — Твоя мать закрыла два рудника, которые дальше всего в горах. И тебе повезло, — хмыкнул Торстен. — У Грай нет подруг. И отец её любит.       — Нет, — после небольшого раздумья помотал головой Роберт. — Я не верю, что она так сделала, потому что ей не с кем дружить. Просто она хорошая. И очень добрая. Она не ненавидит меня. И ты тоже, Торстен. Ведь правда? И Ол. И с малышами мы ладим. Я почти подружился с Ивером, хоть он и отказывается тренировать меня. Говорит, что своих учеников уже отучил, теперь очередь Атли… Вот и Атли меня тоже не обижает. Что не так со Сверром?       — Тебе нравится Шела? — неожиданно спросил Торстен.       — Она красивая, — не задумываясь, сказал Роберт.       — Сверр тоже так считает. Тебе с ним не договориться.       Роберт и сам понимал, что по-хорошему со Сверром не сладит. И на тренировке не одолеет. Сверр старше, сильнее, опытнее. Он занимался с самого малолетства, осваивая постепенно разное оружие, учился рукопашному бою, ездил на лошади, охотился. Ему скоро исполнится шестнадцать, после чего он принесёт свой дар Огненной ведьме. Сверр почти взрослый. Никакого самого огромного желания не хватит, чтобы победить его в честном бою. Но оставить всё, как есть, Роберт не мог. Он больше не позволит Сверру безнаказанно себя обижать.       В один из дней после ужина Торстен показывал ребятам свой новый нож, к которому сам сделал рукоятку. Он вытачивал её несколько вечеров, подгонял под свою ладонь, чтобы ложилась плотно, удобно, шлифовал пористым камнем, а затем обматывал тонкой, выкрашенной в чёрный цвет полоской кожи. Парни обступили его, просили дать подержать, рассматривали с любопытством, одобрительно гудели.       Сверр, сидя в стороне, зашивал свою рубашку и самозабвенно пускал ветры, отравляя их смрадом всё вокруг. Малыши зажимали носы и хихикали, Торстен терпеливо морщился, но Ол не выдержал.       — Да перестань ты душить нас! — в сердцах сказал он. — Сходи в нужник.       — У меня после гороховой похлёбки всегда живот подводит, — пожаловался душитель, выдавая очередной раскат грома. — Так и крутит. Кажется, вот-вот разорвётся.       — Тогда сходи к Силдж, попроси у неё какой-нибудь настой… дышать же нечем.       — Вот бы мне так уметь! — вдруг с завистью сказал Роберт.       Все глаза в шатре мгновенно обратились на него.       — Зачем это? — недоверчиво спросил Сверр, глядя на невинно хлопающего ресницами Роберта.       — Мы могли бы устроить битву огнедышащих драконов. Мне рассказывал мой оруженосец, что если подпустить ветры в хорошо пылающий костёр, будет похоже, будто дракон пышет пламенем…       — Вот бы посмотреть, — сказал кто-то. — Никогда не видел драконов.       — Может, он врал, твой оруженосец, — хмуро пробормотал Сверр.       — Может, и врал, — легко согласился Роберт. — Не-е-е, если ты боишься, то, конечно…       — Я не боюсь! — огрызнулся Сверр. — Чего там бояться? Говори, что надо делать.       Все заинтересованно зашевелились, повскакивали со своих топчанов и лежанок, сгрудились около очага.       — Роберт, командуй. Что делать?       — Давайте пламя расшевелим…       — Подкиньте дров… да куда ты пихаешь такую чурку! Ломай хворост, чтоб быстрее разгорелось.       — А теперь чего? — любопытные мальчишечьи мордашки обратились к заводиле.       — А теперь Сверр должен накопить внутри себя побольше ветра, а потом дунуть в костёр что есть мочи.       — Штаны надо снимать?       — Лучше да.       Подробностей этой проказы Роберт не знал, Подрик не стал с ним делиться всеми деталями. Сказал только, что когда служил у Тириона Ланнистера, тот как-то подшутил над ним таким образом, когда они напились вина. Этого было достаточно, чтобы понять, что шутка вышла гадкая. Много лет назад тётя Кейтилин привозила Ланнистера в Орлиное Гнездо, и Роберту очень хотелось сбросить его в Лунную дверь, но не вышло. Маленький уродец был настолько мерзким, что для себя Роберт сразу решил — от такого ничего хорошего ждать не приходится.       — Да, штаны лучше сними, — повторил он. — Ветру ничто не должно мешать свободно лететь.       Сверр повернулся спиной к очагу, приспустил штаны и нагнулся.       — Так?       — Подойди чуть ближе… ещё… Давай!       Мощная струя зловонного воздуха с треском метнулась на свободу, ворвалась в костёр и мгновенно превратилась в гудящий огненный столб. От полыхнувшего жара сидящие на скамейках подростки повалились назад, а малыши в страхе бросились врассыпную. Кто-то закричал. А пылающий монстр выкинул в стороны красно-жёлтые руки, пытаясь дотянуться до беглецов, и спустя мгновение ринулся назад — туда, откуда появился. Обратное пламя с силой жахнуло в доверчиво подставленный голый зад и вцепилось в белые ягодицы. Самый проворный огненный язык скользнул вниз, оставив на своём пути алые пузыри, и жадно облизал промежность, превратив волоски в пепельные струпья.       Сверр заорал и кинулся вперёд. Но спущенные штаны не дали сделать и шагу, и он бухнулся носом в пол, продолжая вопить. Парни загоготали. Глядя на старших, засмеялись и малыши. Одному Сверру было не до веселья — он катался по полу, пытаясь унять жар, не замечая, что огонь уже перекинулся на одежду.       Первым опомнился Торстен. Он сдёрнул с себя меховой жилет и начал хлестать катающееся тело, пытаясь сбить пламя.       — Хватит ржать! — крикнул он. — Несите воду. А то шатёр спалим.       Только сейчас Роберт понял, что его шутка могла обернуться большой бедой, схватил деревянный ковш, зачерпнул из кадушки воду и выплеснул на тлеющую одежду неудачливого дракона. Кожа на ягодицах и бёдрах Сверра покраснела, в нескольких местах вздулись волдыри.       — Что за шум, грамкин дрын? — раздался грозный голос. — Чего разорались-то? Почему палёным воняет?       У входа стоял Хаген и недовольно водил носом. Его глаза оглядывали мальчишек по очереди, а потом удивлённо округлились, остановившись на одном, со спущенными штанами.       Роберт глянул на Торстена. Как старший, говорить должен был тот, но Роберт чуть заметно кивнул, давая понять, что за свою шалость готов ответить сам.       — Да вот… — с подозрительно угодливой ухмылкой начал объяснять он, показывая на пытающегося подняться недруга, — Сверр сказал, что хочет быть как Тиметт. Так что теперь в племени есть не только Тиметт-Красная Рука, но и Сверр-Красный Зад!       Мальчишки растерялись на мгновение, в замешательстве переглянулись. А потом шатёр затрясся от хохота. Гоготали старшие, хихикали малыши. Торстен кряхтел, пытаясь сдержаться, но не смог, и присоединился к всеобщему веселью, постукивая себя ладонями по ляжкам. «Гы-ы-ы, гы-ы-ы», — только и мог он произнести. Ол катался по полу, держась за живот и приговаривая: «Красный Зад… Сверр-Красный Зад…» Маленький Дюк визжал, словно новорождённый кабанчик.       — Хватит, Роберт! Хватит! — умолял Сеок, подвывая. — У-у-у… Я сейчас обмочусь!       — Ха-ха-ха… Я уже… — всхлипывал Вилфред.       Роберт хохотал вместе со всеми, глядя на корчащихся от смеха ребят, мстительно наблюдая, как Сверр пытается натянуть мокрые штаны. И не обращал внимания на разозлённого Хагена, который с каждой секундой зверел всё больше. В конце концов Хаген не выдержал, его лицо перекосилось от гнева, он зарычал и замахнулся. От мощного удара в челюсть Роберт отлетел назад, упал, перекувырнулся и, чудом не завалив опорный столб, докатился до самой лежанки. Его скула запылала огнём, казалось, раздробленная на сотню мелких острых осколков, и все эти осколки сейчас заполнили собой рот, впились изнутри в глаза, в уши, в мозг, отчего в голове загудел колокол.       Весельчаки мгновенно стихли, в испуге порскнули в стороны, подальше от разъярённого Хагена. Роберт застонал, прижав ладонь к щеке, и инстинктивно подтянул колени к груди, сжавшись в комок. Он провёл языком по дёснам, слизывая сукровицу, затем по зубам осторожно и, удостоверившись в их целости, облегчённо выдохнул, с трудом сглатывая вязкую жижу. И всё это время, помимо своей воли, игнорируя боль и здравый смысл, продолжал трястись от смеха. Сквозь стоны и страдальческое мычание все в шатре явственно слышали его задорное похрюкивание. Наконец, перевернувшись на спину и раскинув руки в стороны, Роберт свободно, искренне зашёлся в новом приступе хохота.       Скорее всего, Сверр теперь станет его заклятым врагом, Хаген может прямо сейчас подойти и снова со всей силы врезать, а Красная Рука строго накажет за то, что он подверг опасности одного из членов клана. Но Роберт не жалел о своей дурацкой шутке. Ни капельки не жалел.