Белку в глаз

      Часам к десяти горячая дискуссия растеряла весь свой пыл и превратилась в негромкую беседу. Гости графа Набедренных разбились на небольшие группки. Идеи заполняли головы присутствующих, опьяняя не хуже вина, будоража кровь и воображение, заставляя снова и снова перебирать аргументы «за» и «против».       Хорошего вина, впрочем, тоже было в достатке.       А потом внизу вдруг раздался какой-то звук вроде хлопка, резкий, но негромкий, никто бы и не обратил внимания, но Мальвин тревожно вскинулся, подскочил — и бросился вниз:       — Выстрел!       И все побежали за ним, переглядываясь и бледнея.       Не бледнеть надо было, как выяснилось, а краснеть. Источник звука нашёлся быстро, в одной из роскошных графских ванных — совершенно обнажённый, прекрасный, как древнегреческий бог, выходящий на рассвете из морской пены, Золотце с револьвером в руке.       И тут же — глаз отказывается воспринимать картину целиком ввиду полной абсурдности — осколки кафельной плитки, обнажённый же Веня, ароматная пена везде, выплеснувшаяся из ванны вода.       — Простите, господа, мы, верно, шумели? — спрашивает Золотце, опуская револьвер.       Нервный Венин смешок.       — Немного, но не беспокойтесь, — с кислым лицом говорит Ройш, — мы уже уходим.       И действительно уходит, уводя Скопцова, которому, кажется, не хватает воздуха.       — Этому должно быть какое-то объяснение, — тихим напряжённым голосом говорит Мальвин, пытаясь разглядеть следы хмеля в зелёных лукавых глазах Жоржа.       На всё остальное он старательно не смотрит.       Золотце безмятежно улыбается и тянется за халатом.       — Ситуация, конечно, выглядит пикантно, но поверьте: объяснение у неё самое что ни на есть прозаическое. Мы с господином Соболевым принимали ванну в качестве меры превентивной.       Господин Соболев, он же Веня, улыбается скорее презрительно и молчит, позволяя За’Бэю укутать себя в халат.       — В самом деле, — со сложным выражением лица говорит граф Набедренных, — Горячая ванна — великолепное средство для предупреждения простуды… Однако, господа, предлагая вам такой способ согреться после долгой прогулки, я не предполагал…       — А это исключительно в целях экономии усилий прислуги, — фыркает Веня.       — Долгой прогулки? — переспрашивает Мальвин.       — Мы были слишком легко одеты, — Золотце улыбается графу, речь его ясна, но сам он слегка покачивается.       Всё-таки согревались они не только снаружи, но и изнутри, убеждается Мальвин.       Открытая фляжка (изящная, с инкрустацией, владелец угадывается сразу) валяется на полу, и здесь же — две белые кружевные рубашки, небрежно сброшенные рядом.       Это не моё дело, думает Мальвин, не моё.       Граф Набедренных рубашки или не замечает, или игнорирует.       — Презабавнейшее естественно-научное наблюдение, господа, — одной рукой Золотце подхватывает под локоть Мальвина, а другой графа, — Представьте себе — ни одной белки в Петерберге! Мы обошли всю Шолоховскую рощу, от конюшен до Порта — и ни одной не встретили. Может ли быть, что белки залегают на зиму в спячку, как медведи?       — Или мигрируют, как птицы? — предполагает За’Бэй. — В тёплые края. Это самое разумное, что может сделать житель северных широт, поверьте мне, господа.       — Следует ли из этого, что белки разумнее людей? — Золотце очень заразительно смеётся и увлекает их в коридор, подальше от разлитой по полу воды, кафельной крошки и неудобных вопросов.       Веня объясняться не собирается — это не его стиль, а Жоржу придётся каким-то образом превратить всё в пикантную и смешную историю с коньяком и проигранным спором. Пусть они запомнят только то, о чём лишний раз вспоминать вслух стыдно и неприлично, а остальное останется между строк, только для двоих.       И ведь всё правда, правда — они продрогли на холодном ветру, и коньяк был выпит до последней капли, и спор был. И вызов был, на который не ответить невозможно. А кто кого спровоцировал на самом деле — вопрос весьма любопытный.       Ведь это Золотце легкомысленно заявил, что в другой ситуации он предложил бы продолжить общение и в ванне.       Веня сощурил жёлтый глаз и сообщил, что он, разумеется, всё понимает. И после этого Жоржу оставалось только настаивать и доказывать на деле: нет, не брезгую, нет, не из любопытства.       А коньяк, как известно, совмещать с горячей ванной не рекомендуется вовсе.       Граф хохочет, он вполне удовлетворён анекдотом, и сейчас его больше волнует благополучие Вени. А кафель, подумаешь, кафель, обстановку следует менять время от времени, и эти абстрактные орнаменты в ванной — совершенная пошлость. Не переживайте, друг мой, всякому может спьяну померещиться, и не только шельмов глаз, но и целая шельма, но, право слово, напомните мне потом обустроить тир.       За’Бэя не удивить ничем. А вот Мальвин слушает и вздыхает, и Жоржу чудится в этом вздохе разочарование. Золотцу отчего-то не нравится мысль, что господин префект может быть в нём разочарован.       А ведь началось всё именно с Мальвина. Золотце не мог бы вспомнить точное содержание разговора с господином префектом и, тем более, фразу, которая заставила его достать револьвер — это был один из тех совершенно обычных «оружейных» разговоров, которые доставляли обоим особенное удовольствие.       Веня поглядывал на револьвер с несвойственным ему, каким-то жадным интересом. И стоило Мальвину отвлечься, возник рядом и задал злополучный вопрос.       — А правда ли, господин Солосье, что вы можете из этой игрушки попасть белке в глаз?       Сомнение в его способностях и в серьёзности любимого оружия и презрительный тон вопроса разом всколыхнули в Жорже всю его личную ревнивую неприязнь к Вене, которую он так старался преодолеть из уважения к графу.       — Зачем же убивать невинных животных? — возразил он с самой любезной улыбкой.       — Ежели говорить о меткости, то я предпочитаю практиковаться на бутылках или же монетах.       — Стреляете по неподвижным предметам? — насмешливо уточнил Веня. — В чём же главная трудность?       — Напрасно вы воспринимаете револьвер как оружие, с которым легко совладать, — терпение Жоржа лопнуло и растворилось в раздражении, как пузырёк в шампанском. — Извольте опробовать сами, а уж тогда судить.       — Извольте, — согласился Веня. — А вы позволите?       — Выйдем в сад, — предложил Жорж.       Эта часть рассказа, пожалуй, будет господину префекту понятна, она укладывается в привычные рамки студенческой жизни с шалостями и испытаниями, с постоянными подначиваниями друг друга, легкомысленным хвастовством и соревнованиями. Положим, они давно не зелёные первокурсники, а опытные, деловые люди, однако же невозможно постоянно думать лишь о серьёзных вещах.       Иногда надобно выйти в сад и пострелять по бутылкам.       Веню бутылки и монеты не впечатлили, как и редчайшая возможность лично нажать на спусковой крючок. Он проделал то, что полагается — выпрямил руку, прицелился, взвёл курок и выстрелил — и всё со скучающим выражением лица.       — Как и предполагалось, это совершенно не то, — в неверном вечернем свете не скрытый чёлкой глаз Вени был тёмен, не угадать цвета. — Механический бросок одним неживым предметом в другой. Ничего не меняется.       — В мире становится на одну пустую бутылку меньше, — возразил Золотце, неприятно поражённый Вениной меткостью.       — Не бывший живым предмет и умереть не может. Он лишь утрачивает целостность, но агрегатное состояние остаётся прежним, — Веня с любопытством заглянул в дуло и прижал револьвер к щеке. — Горячий.       Оружие Вене очень шло, против воли признал Золотце.       — А вы непременно желаете увидеть момент смерти?       Самым лучшим, самым здравомыслящим поступком было бы немедленно вернуться в дом, к вину и беседе о необходимости социальных перемен. Но Жорж чувствовал, что отступление означало бы его проигрыш, и следовало выпутаться из нелепой и дурной ситуации как-то иначе, не утратив перед Веней лица.       Дальше начинается область романного мышления, опасная территория, полная недосказанностей и метафор. Нелогичных поступков, продиктованных сомнительными мотивами. И вот этого господин Мальвин, пожалуй, уже не поймёт.       Шампанское выветрилось из головы Жоржа ещё в саду, остался один кураж.       Можно было бы выбрать приличный путь через Конторский квартал, мимо филармонии и Городского Совета, но они, не сговариваясь, свернули в кривые переулки Людского.       Веня говорил о смерти, а Жорж думал, что к роще они выйдут в сумерках, и какая же стрельба в темноте, когда все белки спят? — вот оно, прекрасное оправдание, внешние обстоятельства, которые стоят над желаниями и определяют возможности.       — Наступает ли смерть сразу в тот момент, как пуля входит в глазницу? — спрашивал Веня. — Или же есть некий временной промежуток, когда организм успевает осознать, что умирает? И что чувствует стрелок, чья пуля привела к смерти?       Облегчение, хотел ответить Жорж, радость от меткого выстрела, восторг победы. Его собственный авантюрный опыт был небогат на перестрелки, но совершенно точно Золотце знал одно: есть вещи, о которых стрелку задумываться нельзя. Особенно в тот миг, когда сражённый его пулей человек падает на землю, уменьшая количество противников.       — Вы тоже полагаете, что есть некая мистическая связь между убийцей и жертвой, которая устанавливается в момент убийства?       — Я полагаю, это вопрос морально-этического плана. Ежели ваш убийца впечатлителен или склонен к рефлексии, то связь несомненно возникнет, но причина у неё будет скорее внутренняя.       — Разве не все убийства одинаковы? Вы верите в существование души и совести? Хэр Ройш вот утверждает…       — …что души нет.       Они переглянулись и хихикнули совершенно одинаково, только Жорж спрятал смешок в манжет, а Веня — за густую чёлку.       В роще было сумрачно и тихо, пахло прелыми листьями. Дрожали под ветром осины, роняли яркие листья, темнели резные силуэты елей. Стлались по земле редкие призрачные пряди тумана.       Никаких белок, разумеется, и подманить их было нечем, слава лешему.       — Непохоже, что мы найдем здесь подходящую цель, — с деланым разочарованием сказал Жорж, оборачиваясь к Вене.       А того больше не было за спиной, словно роща его проглотила. Ухватила за кружевную рубашку кривыми колючими ветками и утащила в свои мрачные глубины.       А теперь насмешливо шелестит осиновыми ветвями, бросается золотым берёзовым листом.       Нет больше никакого Вени, словно и не было никогда.       Жорж нащупал рукой револьвер.       Справа, на самой границе поля зрения, закачались ветки, что-то мелькнуло — Жорж вскинул руку и взвёл курок.       Бледное пятно оказалось Вениным лицом. Он раздвинул руками кусты и замер, увидев револьвер.       — И всё же, по белкам стрелять ради забавы мелко и некрасиво, — задумчиво сказал Золотце, прицеливаясь. — Белка виновата лишь в том, что природа одарила её пушистым и мягким мехом. А человека какого ни ткни — всегда найдётся вина, подлость, преступление.       — Обида, — подхватил Веня, шагая вперёд. — Неприязнь. Я ведь вам не нравлюсь, не так ли?       Дуло револьвера почти уткнулось в его глазницу, и он смотрел прямо в него с жадным, почти эротическим интересом.       Сейчас, подумал Жорж, достаточно лишь надавить на спусковой крючок. Сбросить тело в овраг, забросать гниющими листьями — никто не найдёт, плоть к плоти, прах к праху, к весне останутся лишь кости.       Не будет никакого Вени.       Так легко. Так быстро.       И Веня найдёт ответы на все свои вопросы.       Где-то резко, насмешливо крикнула птица.       Золотце поднял руку и выстрелил в воздух.       — Совсем не понимаете ценности жизни, — устало сказал он и отвернулся.       — А вы, конечно, понимаете, — огрызнулся Веня, стуча зубами. — И от того ввязываетесь в авантюры и приключения.       — И оттого тоже, — Жорж спрятал револьвер и нашёл в карманах фляжку с коньяком, батюшкин подарок. — В чём радость рисковать тем, чего не ценишь? Пойдёмте обратно, вы слишком легко одеты.       Нет, ничего из этого не расскажет Золотце ни господину Мальвину, ни графу Набедренных — никому.