В самом конце

В самом начале их трое. Это времена дней столь же длинных, как само детство; мягких сумерек, длящихся, пока круглая луна не поднимается над рекой совсем высоко; сиреневой туманной дымки над водой, заросшей лотосами так густо, что она лишь кое-где поблескивает меж плотными листьями, как зеркальца из западного посеребрённого стекла (за пару таких для жены и дочери Цзян Фэнмянь отдаёт целое состояние в специях и жемчуге). Времена, полные запахов сытной еды, сладкой бобовой пасты, приправ и тонкого цветочного вина, которое придумал Вэй Усянь. Летние ночи так теплы и свежи, что ближе к полуночи Цзян Яньли выходит к кухням и тайком готовит закуски для Цзян Чэна и Вэй Усяня — наутро они наверняка опять сбегут на песчаные косы или один из многочисленных, заросших осокой островков до завтрака. Так тихи и ласковы, что Цзян Фэнмянь покидает душные покои, спускается по мосткам, раздевается и долго плавает и ныряет, гоняя сонных лениво-возмущённых гулей, а после срывает самый красивый лотос в заводи. Столь безмятежны, что Юй Цзыюань в своём павильоне закалывает волосы новой шпилькой — золотой, с ониксовыми бусинами и пурпурной эмалью, и решает, что она хороша. Наутро у её порога лежит самый красивый в заводи лотос, нисколько не увядший с ночи, и Юй Цзыюань впервые за годы не наступает на него ногой.

***

В самом конце их всё ещё трое. Лотосы в заводи покраснели от крови. В следующие пятьдесят лет гули у Пристани Лотоса будут всплывать в обрывках лиловых и бело-красных одежд. Цзян Чэн, Вэй Усянь и Цзян Яньли прячутся. Забиваются в какую-то нору в самой дешёвой части города, зализывая раны и давясь всхлипами — на то, чтобы не искать более приличный постоялый двор, подобающий девице из благородной семьи, ума у её братьев всё же хватает. Вэй Усянь и Цзян Чэн сами не свои после того, что увидели дома, но не говорят об этом даже друг с другом, а при Яньли замолкают вовсе. Попытка разойтись по комнатам в первую же ночь заканчивается плохо. Они встречают утро на одной постели, тесно сплетясь руками и ногами в попытке уберечь хоть какое-то тепло. Цзян Яньли настолько ослабела, что не может даже плакать, у Цзян Чэна — красные, сухие глаза и искусанные губы, но Вэй Усянь находит в себе достаточно сил, чтобы принести миску остывшей жидкой каши и кувшин воды с кухни. После они сворачиваются на отсыревшей холодной постели, баюкая друг друга, у Цзян Яньли на коленях — голова Вэй Усяня, щека Цзян Чэна — на его бедре. Но на этот раз даже объятия не могут спасти их от холода. Они находят способ на третью ночь, когда над Пристанью Лотоса второй раз занимается зарево, на сей раз от факелов: Вэнь Чао устраивает пир в честь своей великой победы (Цзян Чэн целует Вэй Усяня в губы). Вэнь Чао принимает здравицы в свою честь, Ван Линцзяо сидит рядом, прижимаясь к его боку, и его глаза блестят мягко и сыто, когда он поглядывает на неё и на всё вокруг (Вэй Усянь неуверенно касается бёдер Цзян Яньли под платьем, собирая ткань складками). Здесь всё ещё многовато лотосов, но это может исправить хороший резчик по дереву и каменщик (Цзян Яньли жмурится, смаргивая влагу с ресниц, и стискивает пальцы А-Чэна, когда А-Сянь входит в неё). Вэнь Чао милостиво поднимает чашу в честь подвига Вэнь Чжулю. Тот чуть заметно примыкает веки, но прикасается губами к вину (Вэй Усянь позволяет Цзян Чэну кусать себя за загривок и засовывать руки под завязки нательных штанов так же терпеливо, как три дня назад позволял бить себя по лицу). Солнца Цишань Вэнь взрываются в ночном небе, расцветают диковинными цветами фейерверков и отражаются в тёмной воде, когда Ван Линцзяо склоняет голову на плечо Вэнь Чао со смехом столь же мелодичным, как перезвон колокольчиков. Он по-хозяйски обнимает её за талию, прижимая ближе к себе. Вэй Усянь, Цзян Яньли и Цзян Чэн спят, вымотавшись и выплакав все слёзы. На улице начинает идти дождь, мелкий и холодный. Вэньские патрули в этот день мокнут и мёрзнут зря.