***
«Запомни меня, сидящим в метро и мокнущим под дождем, стихи напевающим богу ветров, и спящим, и пьющим ром» — шелестом елейным цитирует Джио Россо, трепеща порывистыми выдохами в височной области. В руках патокой растекается, не глядя на собственное строго Чониновское недоверие; ориентиры сбиты, чистосердечное подписано. Предрассветная дымка рассеивает бархатность, обнажаясь ласкающим равнодушием. У Чонина улыбка уверенно снисходительная, говорящая без предисловий: вспыхиваешь самопально. Чонин собственноручно выжимает пламя зажигалки. И Минхо задыхается с его позволения. Тепло доброй руки ощущалось теменем, сейчас — кольцом шеи. Приторность, вне сомнений, кружила голову Чонину, — Минхо отрывала её вместе с шейными позвонками.***
Однако жизнь склонна садистски восстанавливать баланс. Сейчас Чонин взирает на него с мраморной плиты, будучи увековеченным, проникновенным взглядом, поражая до кости. Минхо врастает по периметру корнями, отдаваясь посмертно: разложится верным псом на могильной холме. Захоронил надежды под толщей земли, предаваясь забвению следом: страстное желание оставаться тенью его сокровенных снов много заразнее инициативы поиска нового смысла. Слабый норд-ост колышет стебли возложенных ромашек на свежевырытой земле.