В мире иллюзий ты главный герой Постер с тобой висит у меня Ты так потерялся и не находился Ты как пространство, лишь пустота
Сакура смеется. Ее смех почему-то горечью на языке оседает. Саске сглатывает и взглядом по ней мажет. За изумрудные глаза цепляется, замечает слабый истерический блеск. Напрягается. Неожиданно наступившая тишина оглушает. Сакура замолкает резко, смех обрывается, звоном в ушах застревая. Даже тени улыбки не остается на лице. Глаза смотрят скучающе-уверенно, будто и нет в них случайно проскользнувшего безумия. Будто то, что она говорит правда. — Ты убил меня. Ее голос не дрожит, она произносит это, как само собой разумеющееся, не подлежащее сомнению, и Саске замирает, не выдерживает прямого жесткого взгляда, поддается чувству вины, что ножами грудь изнутри режет, и отворачивается. Каждый раз все сложнее убеждать себя, что это ложь, что Сакура просто сошла с ума, что из них двоих псих — не он. Сложно заглушить бесчисленные шепотки в голове, отдающие голосами друзей. Осуждающими голосами. Сложно, потому что есть за что осуждать. Есть причины для сомнений и для вины. Есть, потому что она права. Он действительно убил ее тогда. Сломал окончательно, даже не заметив, что сломался сам. Вырвал сердце, в глупом порыве доказать себе и всем остальным, что ему никто не нужен, что его нельзя любить. Что ей нельзя любить его. Он же не просил, он же не хотел, ему это все не нужно было. Вот только Какаши прав оказался. Саске заигрался, Саске перешел грань, Саске убил ее. Даже в генджитсу, после боя с богиней и войны, когда пора было бы валиться с ног от усталости, он чувствовал, слишком реально ощущал ее сердце, бьющееся так быстро. Так обреченно. Когда его рука прошла под ребра, Сакура почти не удивилась, лишь на секунду в ее глазах возникло понимание: он зашел настолько далеко. Она так сильно раздражает. Так, что он сорвался и убил ее. И Саске кричать хотелось, что это не так. Что это неправда. Это лишь иллюзия, чтобы вырубить ее. Чтобы оставила его наконец и не мешала чему-то более важному, необходимому. Слишком поздно понял, что она тоже «важное». Тоже «необходимое». Только если руку Наруто можно было вернуть, рассудок Сакуры не починишь. Она навсегда осталась в его генджитсу. Даже когда он снял его. Даже когда просил прощения и говорил, что был не прав. Говорил, что нужна. Говорил, что ошибся.Мысли наружу, ты так безоружен Птица в клетке, крылья пополам По счёту времени ты безмерно Просто взял и проиграл
Сакура смеялась, смотрела как на глупого ребенка, головой качала маниакально и прикосновением ладони щеку его обжигала. Гладила. Шептала. — Ты убил меня. Улыбалась понимающе. Глазами прожигала, будто отравляя его своим смирением. Своим безразличием. — Ты не реален. Это все — нереально, — запиналась, ее взгляд становился потерянным и надломленным каким-то. Она спрашивала, а губы дрожали. — Но почему мне так больно здесь? Рука взметнулась к сердцу и сжала ткань напротив него. — Почему все еще болит? Ты же вырвал его… ты же убил. И Саске какой-то часть себя действительно хотел, чтобы это было правдой. Чтобы она была мертва. Слабой частью, очевидно. Сильная часть, которую смог спасти Наруто, мысленно давала ему пощечину и шипела голосом Узумаки: «не смей даже думать о таком! Ты не имеешь права на это, ты должен ей». И совсем тихий, но настойчивый внутренний голос нашептывал, перебивая все остальные мысли: «лучше бы сдох ты». Учиха закрывал глаза, глубоко вздыхал и думал, что это правда. Всем было бы лучше, в первую очередь ему, но тогда бы он получил покой, который явно не заслуживает, а так его жизнь стала персональным адом, в котором Сакура смотрит холодно и смеется надломлено, а совесть каждую секунду твердит: «убил, убил, убил, убил…». Саске хочет верить, что это его искупление. Убеждает себя день за днем, что он заслужил, что это его долг: помочь ей, что он расплачивается за ошибки прошлого, но обманывать себя как раньше не получается. Когда Какаши, который все видел своими глазами, каждый раз напоминает Учихе об этом, прожигая ему спину, видимо, надеясь испепелить. Уничтожить ублюдка, сломавшего любимую ученицу. Единственную ученицу. Такую чистую, открытую, добрую, какую, казалось, ничем не сломить. Никак не потушить огонь в глазах и страсть к жизни. Жаль. Ее сила оказалась ее главной слабостью. Любовь принесла лишь боль, а сознание в итоге не выдержало. Решило, что лучше поверит в то, что она умерла от рук любимого человека, чем будет жить дальше, делая вид, что ничего не случилось. А Саске ничего не оставалось, кроме как принять это. Постараться понять ее и удержать в этой реальности. Не дать ей переубедить и себя, потому что иногда под ее пустым взглядом он и вправду думал, что убил ее. И себя убил. И теперь в аду. Смешно, реальность хуже ада. Реальность режет изумрудами глаз и острой усмешкой некогда мягких губ. Реальность разбивает что-то важное внутри неестественно высоким смехом и шарахается от прикосновений. Реальность рассыпается розовым шелком на пальцах и перестаёт морщиться во сне, стоит ему обнять ее. И в такие моменты он понимал, что еще не все потеряно. Он не уничтожил ее до конца. Та, сильная, светлая, любящая Сакура спряталась где-то глубоко, оградившись болезненной верой в иллюзию и жесткими усмешками. Но во сне она расслаблялась, позволяя себе прижиматься к груди Учихи и улыбаться тонко, когда он водил кончиками пальцев по ее плечам. Тогда Саске, понял, что не оставит ее больше. Не предаст. Понял, как обычно, слишком поздно, но ведь поздно лучше, чем никогда? Поэтому он остался в деревне. Приходил к ней сначала в госпиталь, потом домой. Приносил цветы и приторные пирожные. Она их любила когда-то, а он почему-то это помнил. Сакура не доверяла ему, но не боялась. Мертвые в принципе страха не испытывают, а она была уверена, что давно мертва. А неожиданно теплая рука Саске, сжимающая ее, — просто сон. Его грустная, но искренняя улыбка — галлюцинация. Ровный голос и нежные, осторожные касания — иллюзия, бред. Сакура не верила, и Саске понимал это, видел в прищуре ее глаз и горьких усмешках, но руку она не выдергивала. Не отшатывалась при объятии, хотя и не отвечала. Позволяла ему быть рядом. Или позволяла себе? Наверное, и то, и другое, потому что однажды Саске заметил ее замешательство. Если раньше она всегда смотрела с режущей усмешкой, то сейчас Сакура сжала губы и напряженно вглядывалась в застежки плаща на его груди, будто они могли дать ей все ответы. Саске замер, боясь помешать чему-то важному. Возможно, переломному. Сакура резко выдохнула и прижала руку к месту, где бешено билось его сердце. Усмехнулась, но уже не ядовито, скорее грустно как-то. Подняла на него взгляд. Сжала пальцы на ткани. Прошептала. — Даже, если это все нереально… мне все равно. И в этом ломаном откровении было больше чувств, чем во всех ее обвинениях «убил». Больше правды, чем ее сумасшествия. Больше обвинения для Саске, чем в речах Какаши. И он сглатывает, с трудом верит, что она и правда сказала это. Почти простила. Как минимум подпустила. Дала шанс. Саске симметрично ей поднимает руку и кладет на ее солнечное сплетение. Под тонкой кожей и крепкими костями чувствует биение сердца. Живое, конечно же оно живое. Сакура удивленно вздрагивает от нежности прикосновения, а Саске улыбается. Ее любовь оказалась сильнее безумия. Реальнее генджитсу. И он все еще не достоин ее, но теперь, он хотя бы не будет делать ошибок.Там стоит отзыв: люблю тебя больно