***
«Одной ногой мы на кладбище, другой — на Сансет Стрип, наверное, люди этого не понимают». Поправляю фуражку и кокетливо подмигиваю себе в зеркало гримерки, поправляя кончиком пальца съехавшую на веко блёстку. Это может выглядеть странно на взрослом волосатом мужике с грубым голосом, но как по мне — всё именно так, как должно быть. А костюм… Ну, кое-кому это может и не понравится, а, по-моему — элегантнее немецкой военной униформы ещё ничего не придумали. Пора выходить на сцену, и я уже чувствую волну сшибающей с ног энергии, которая пробивается через толщу нескольких перекрытий стен из заполненного зала. И мы зажжем эту ночь. По дороге подхватываю Эмиля, который как всегда о чём-то глубокомысленно рассуждает и Эрика, что дотошно поправляет разлохмаченные в пух и прах длинные волосы. Неожиданно для себя ощущаю дикую радость, когда вижу их и даже еле сдерживаю желание накинуться с объятиями. Слегка утрированные замашки самолюбователя в исполнении Кэта так безумно напоминают мне моего общажного Брата, что даже странно становится. Стоп. В голове мелькает образ незнакомой высокой девчонки с длинными худыми руками в растянутой майке алкоголичке и непонятных красных шортах в белую ромашку. Так неожиданно, что я по-тупому не вписываюсь в поворот коридора и часть блёсток с щеки перекочёвывает на оштукатуренную стену. Эмиль озадаченно замолкает, а Эрик спокойно идет дальше, слегка отклячив тощий зад, обтянутый в кожаные штаны. Сзади слышится торопливый топот ног и из-за поворота появляется Скинни с гитарой наперевес. Чувак даже в кроватку её с собой берёт, поэтому нет даже речи о том, чтобы оставить её со всеми инструментами под надзор звукачей. — Эй, Энди, ты в норме? — Закатываю глаза. — Какой я тебе Энди, пупсик? — Йонас радостно скалится от привычного обмена любезностями. Эмиль кивает. — Ну, раз все в порядке — пора начинать бал. — Дружно киваем в ответ на слова «мозга группы» и двигаемся дальше. Крики ждущих шоу людей у сцены разогревают нутро, запуская к сердцу раскалённую ртуть. Спину начинает привычно пожигать, и я врываюсь в темноту зала, отбрасывая все мысли. Пора… Концерт проходит как всегда превосходно. Я устал безумно, но сердце настолько зашкаливающе бомбит изнутри об рёбра, что о сне в ближайшее время не может быть и речи. Энергия, чистый электрический ток разрывает вены, и я решаю отправиться на поиски приключений сразу после того, как смою с лица блёстки. Потому что морда уже нещадно чешется. Маленькая душевая за концертным залом встречает холодом и стерильной чистотой, как ни странно. Надо влезть в душ. Кто бы что ни думал о эпатажных рокерах, но поотмокать в потоках горяченькой как в аду водички я люблю. Эмиль говорит, что мне не хватает пары градусов, чтобы свариться заживо. Конечно, ему лучше знать, потому что он всё всегда замечает. Так было даже в далёком детстве. Мы неразлучны с ним лет с тринадцати, и он такой же рассудительный и серьёзный вне сцены как Маша, которой так подходит быть врачом… Что за чёрт? Откладываю мыло на полку душевой и озадаченно застываю взглядом на собственных покрытых белой пеной ладонях. Вроде всё как всегда, татуировки на месте, даже старый шрам под большим пальцем на тыльной стороне ладони тоже мой, но в голове звенит какой-то иррациональный испуг. А глаза отказываются отводить взгляд куда-то ещё или опускать его ниже, они словно не реагируют на мысленные приказы… Как будто я боюсь увидеть кое-что не предназначенное для выставления на публику. Да чего я там не видел?! И чего публика там не видела? Но даже эта мысль не помогает, словно в черепной коробке поселилась чья-то чужая воля, которая не даёт мне даже нормально помыться. Это я понимаю, когда руки наотрез отказываются тянуться к определённым местам тела. Хочется выругаться, а ещё становится страшновато. У меня что, грёбаное раздвоение личности? Осторожно смываю мыло с кое-как отмытого тела и вылезаю из кабинки. Руки сразу хватают полотенце, как бы опережая мысль. Дикость происходящего начинает зашкаливать. Такое чувство, что я обдолбался, но ничего подобного давненько со мной не случалось. Подхожу к зеркалу и с опаской заглядываю в него, боясь увидеть вместо себя в отражении что-то другое. Но ничего кроме давно знакомой уставшей рожи там нет. Какое облегчение. Отвожу взгляд и перетягиваю полотенце потуже, при этом смотря как-то выше. Глаза будто сломались, и нестерпимо хочется проморгаться и помотать головой, что и делаю. Взгляд возвращается к зеркалу. — Блять! — Вскрик получается истеричным и по-бабски высоким. Ноги разъезжаются на влажном кафеле, и я всем прикладом вписываюсь в стенку, тем самым доказывая себе, что за спиной никого нет. Только вот зеркало показывает совсем другое. Так что либо я сошел с ума, либо я псих, но иначе, откуда в отражении взяться невысокой длинноволосой девочке в очках, в то время когда в душевой я совершенно один?! Виплэшер, поздравляю друг, ты ебанулся. Нестерпимо хочется прямо сейчас закурить, но на полотенце нет заднего кармана привычной пачкой сигарет. Я всё ещё смотрю в зеркало, тяжело сглатывая — это слегка помогает отсрочить истерический припадок. Но только слегка. Потому что девчонка из отражения никуда не девается и смотрит на меня с такой же смесью испуга и удивления, какая читается на моём собственном лице в отражении. Мы оба молчим. Ха-ха. Кто-то пробовал разговаривать с галлюцинациями? Как называется подобное расстройство в медицинской практике? Маша наверняка бы рассказала. Ну вот опять! Неожиданно чётко приходит осознание, что это не моя мысль. Не моя. И девчонка в отражении смотрит на меня понимающе. Решаюсь, наконец, пошевелиться и машу рукой перед лицом. Отражение тоже машет, а галлюциногенная соседка по сумасшествию провожает этот жест задумчивым взглядом. — Странно это всё, правда? — Вздрагиваю и автоматически осматриваюсь, прежде чем понять, что голос этот звучит прямёхонько у меня в голове. Он тихий и мягкий, немного низковатый и глухой для девушки, но уж совершенно точно не мой. Заторможено киваю, потому что оставлять вопрос без ответа невежливо. — Ты кто? — Она чуть пожимает губы в подобии улыбки и видно, что ей тоже не по себе. — Катя. — Звучит в моей голове. Беззвучно повторяю, шевеля губами. Будто мне это что-то дало сейчас. Имя вообще-то не наше и звучит немного странно, когда девочка в отражении отвечает на немецком. — Откуда ты взялась? — Да, вопросы у меня странные. Даже не скажешь, что был журналистом. Но мы и не на интервью, верно? Девочка жмёт худыми плечиками под черной футболкой с ярким принтом впереди. На изображении, похоже, какая-то группа, но надпись я понять не могу. Это не немецкий и не английский. Итак, понятнее не становится. — Ты в моей голове? — Она снова жмёт плечами. — Возможно это ты в моей голове, а не я в твоей. Это непросто объяснить. — «Просто не знаю, кто я сейчас такая. Нет, я, конечно, примерно знаю, кто такая была утром, когда встала, но с тех пор я всё время то такая, то сякая — словом, какая-то не такая». В голове неожиданно пронеслась цитата из Кэрроловской Алисы и мысль была явно не моя, но отразила происходящее так точно, что я неуверенно кивнул. — Давай выйдем отсюда? — Странно было это говорить, но девчонка в отражении кивнула, делая происходящее условно нормальным. Приятно, что сходить с ума приходится не в одиночку.***
— So schnell du auch fliehst, so weit du auch kommst — trägst du mich mit dir…* — Закатываю глаза. — Твой немецкий не так хорош, как тебе кажется. — В голове раздаётся тихий смешок. Я настолько привык к этому за прошедшую неделю, что стал привычно улыбаться в ответ. — А твои супер — низкие штаны не так удобны. Неужели ты не чувствуешь, как натирает? — Не сдерживаюсь и ржу в голос. — Чего тебе там натирает? Ты уже настолько привыкла к некоторым нехарактерным для себя частям тела, что даже заботишься об удобстве? — Если бы сейчас поблизости оказалось зеркало, то я бы с удовольствием мог лицезреть красные как помидор щеки соседки по безумию. Как она с такими пуританскими замашками весь концертный тур перенесла — представить себе не могу. Особенно в те моменты, когда мы с Эриком изображали слегка недружеские отношения на сцене перед кучей народу. В такие моменты у меня начинали гореть уши, хотя самому мне определённо точно на подобное ни горячо — ни холодно. Это фишка у нас такая, чтоб подзадорить всех кого не лень. Сегодня мы вернулись на родину и Эмиль предложил сходить в бар после того, как я привычно отлежусь в кровати. Это дело обычно затягивалось суток на трое, но сейчас удалось справиться побыстрее, и вот мы уже приближаемся к пункту схода с ребятами. Мы. Да. Еще на пороге бара девичий голос в голове неуверенно пробормотал, что крепче кофейного ликёра и Егермейстера прежде ей ничего не пробовалось. Я не обратил на это должного внимания, отмахнувшись тем, что тело то всё-таки моё, а оно уж точно пробовало всё что горит синим пламенем. Ну и зря, как выяснилось. Я очнулся от того, что на меня орут практически матом. Глаза слепит ясное голубое небо, под спиной твёрдо, шею что-то щекочет. Хочется улыбнуться такой прекрасной погоде и одновременно сдохнуть от жесточайшего похмелья. Некто рядом продолжает орать, и я с трудом разбираю родной язык. Голос вещает что я «недоумок» и это самое лояльное из всего набора эпитетов. Неподалёку что-то сбивчиво лопочет Эмиль, и я никогда не слышал у него столь растерянных интонаций. Орущий человек так же громко отмечает, что я проснулся и меня вздергивают на ноги так быстро, что я боюсь всерьёз облеваться прямо на месте. Взгляд фокусируется, и я улавливаю Эмиля, видок у которого изрядно помятый и виноватый. Он чешет лохматый затылок и ковыряет землю ногой в одном носке с дыркой на большом пальце. На вторую ногу надет тяжелый армейский ботинок. Таких ботинок у Найтмэра я не припомню — вне сцены он предпочитает удобные кроссовки с ортопедической подошвой, прям как умудренный жизнью пенсионер. Чуть подальше взгляд выхватывает интересную композицию из перевернутой тачки, и я присвистываю, борясь с головной болью и желанием присесть. Но за плечи меня крепко придерживают бравые ребята из полиции, так что шансов расслабиться нет. Вряд ли они оценят, если я захочу повиснуть на ком-то из них. Орущий на меня до этого голос принадлежит усатому мужику в форменной чёрной рубашке полиции округа Гетеборг, который снова активизируется видя в моих глазах искорки восприятия действительности. — Ну что, знакомая картинка? Вы, чертовы проклятые идиоты! — Мотаю головой, отшатываясь от брызжущего слюной мужика. — Я понятия не имею, кто это сделал. — Держащий меня за правое плечо полицейский фыркает, а усатый мужик снова орет ругательства, изобилующие «чертями». Это так по-шведски, что мне хочется улыбнуться. Как же приятно быть дома. Полицейский замечает мой довольный вид и затыкается, а потом сплёвывает себе под ноги. — Долбанутые неформалы. На наше счастье тут есть камеры наблюдения. Вот сейчас и посмотрим, знаешь ты или нет, кто тут накуролесил. Через полтора часа я неверяще смотрю в монитор, где идет видео, на котором ясно видно, как мы с Эмилем и ещё парочка смутно-знакомых ребят на нескольких Доджах пятидесятых годов самозабвенно занимаемся «искусством». Я всегда знал, что создание инсталляций не мой конёк… Найтмэр сидит ни живой ни мёртвый. Для его рационального разума произошедшее явно перебор. Но как бы то ни было, мы выбираемся из участка к вечеру и на свой страх и риск решаем шлифануть похмелье кружечкой пивка. В середине процесса нас находит сияющий как новогодняя ёлка Эрик и с пеной у рта начинает рассказывать… — А ты, — тычет пальцем в меня, — орал дурниной, иногда принимался хлопать в ладоши с криками «Андрэ, это так круто! Почему я не пробовала абсент раньше?!» Кстати, почему ты обращался к себе самому, да еще и будто ты баба? Совсем что ли мозги поплыли, чувак? — Он продолжил ещё что-то рассказывать, а в моей голове замелькали вспышками воспоминания. Вот я шлифую пиво водкой, чувствуя веселье. На периферии разума раздается невнятное бормотание «Какая гадость». В следующем воспоминании я на стойке бара, ору строчки из Блицкриг в импровизированный микрофон из любимого кроссовка Эмиля. В голове громкий девичий голос подпевает на ломаном английском, потому что язык там заплетается так же, как и у меня. Но нам весело и хорошо. Следующая сцена в туалете, куда я завалился с какой-то подвыпившей дамочкой, имея совершенно определённые намерения. Когда дело начинает набирать обороты, в голове раздаётся задумчивый голос, который говорит, что «Раньше я никогда не целовалась с женщиной…» и это странно отрезвляет. Мадам отправляется в свободное плавание, а я вываливаюсь в душное пространство бара и закуриваю. Не надо ей подобное испытывать. Голос в голове начинает икать и снова оповещает о том, что «Я пробовала курить только один разок и потом всю ночь вздохнуть не могла». Жму плечами, но сигарету тушу. Ещё чего не хватало. Следующий кадр — мы в кузове буксующего пикапа и голос в голове визжит, что «Офигеть, вот это круто!» Дальше следует неудержимый девчачий визг, а сам я ржу как полоумный, цепляя лебёдку за порог выбранного для издевательств авто. Сознание медленно возвращается в бар, взгляд утыкается в кружку пива, а потом из шума угадывается голос Эмиля, который спрашивает, не помнит ли кто, где он потерял любимые кроссовки. В голове непривычно пусто без знакомого девичьего голоса со странным акцентом.***
Время безжалостно над человеческой памятью и события постепенно стираются, замещаясь новыми концертами, мероприятиями, интервью, привычными для меня чудачествами и попойками в баре. Жизнь как никогда хороша, дело идёт прекрасно, наша музыка всё так же трогает людей. С нами случается столько всякого бреда, что задумываешься о своих взглядах, морали. Мы не прячемся за имиджем или идеологией, люди думают, что мы сознательно занимаемся эпатажем, но это идёт от сердца. С дипломатией у нас не очень, легко может произойти взрыв. Мы всё время вместе — группа для нас всё, иначе, зачем она нужна вообще? Просто хаос и блеск. После очередного громкого концерта я чуть устало улыбаюсь, и Эмиль хлопает меня по плечу, отправляя в «кипящий адовый душ», чтобы смыть грим и усталость. Позднее мы отправимся отметить новое событие в нашей музыкальной истории в один из баров Лондона. Тесная душевая упрямо вызывает в мозгу давно затертые воспоминания, но я отмахиваюсь от них. С того дня у меня появилась некоторая привычка избегать прямых взглядов в зеркала. Я наклоняюсь над маленькой раковиной, чтобы смыть черную помаду, и волей — неволей приходится всё же взглянуть в зеркало над ней, чтоб увидеть результат. В этот раз я даже не вздрагиваю. Мы улыбаемся друг другу как старые друзья. — Странно это всё, правда? — Она привычно жмёт плечами в уже знакомой чёрной футболке, отвечая на переадресованный вопрос. Около года прошло, а одежда на ней всё та же. Выключаю воду и бросаю короткий взгляд на душевую кабину. В голове раздаётся тихое хмыканье и до страшного знакомый голос категорично заверяет: — Не надейся, что сейчас тебе удастся нормально принять душ.***
В небольшой комнате, заклеенной плакатами Лакримозы от пола до потолка, тихо звучит жесткая музыка. Женщина укоризненно качает головой, глядя на развернувшуюся картину. Этому ребёнку уже двадцать пять лет, а она всё еще засыпает в куче конфетных обёрток. Наверное, все творческие люди похожи, но в их небольшой семье она такая одна. Под голову заботливо подложена компьютерная клавиатура, на полу уютно лежит пустая бутылка из-под Швепса, на столешнице рядом свернулась в комок Сима. Ещё одно непутёвое создание. На экране компьютера стоп-кадр: какой то мрачный клип с длинноволосыми рокерами в фашистской форме. Н-да. — Кать, пошли кушать. Я там оливьешечку сделала тебе. — Девушка чуть причмокивает губами, и её очки смешно съезжают ниже, впиваясь дужкой в щёку. Не открывая глаз, она выдает сонным голосом: — Я понятия не имею, кто это сделал. — Женщина неопределённо хмыкает, глядя на спящую дочь. Почему-то кажется, что она не оливье имеет ввиду. Несуразный вид девушки вызывает улыбку, и женщина осторожно снимает очки, откладывая в сторону. Пусть так. Стоит прийти попозже. А девушка продолжает дремать, радостно улыбаясь, но никто более не слышит её восторженного бормотания сквозь сон. * — Как бы быстро ты не бежал, как бы далеко ты не заходил — я всегда с тобой (ты носишь меня с собой)… — Lacrimosa — Lichtgestalt.