О плейлистах, стихах и пиве

Костя плохо видит. Костя плохо видит, и это доставляет определенные неудобства. Очки увесистые, а линзы в них толщиной с лед среднеуральских рек. Костя вынужден бесконечно двигать их к глазам костяшкой согнутого указательного пальца. В конце дня приходится бороться с образовавшимся от соприкосновения стекла с кожей пятнышком. Костя возвел это ежедневное вытирание в культ. С характерной педантичностью он вынимает из футлярчика тряпку, обмакивает ее в антисептик и усердно натирает ею линзу. Таинство занимает не больше трех минут (Костя достиг в этом деле совершенства), зато отлично приводит в порядок мысли. С появлением масок стало похуже. Очки пристрастились запотевать на долгие тысячелетия. Заходя с улицы в тепло, Костя оказывается дезориентирован на пару минут — ждет, пока очки придут в себя. Костя плохо видит, но отлично наблюдает. Он наблюдает за окружающими и видит, какой эффект производят на них его надменно-снисходительные интонации. Никогда не снимает очков — знает, что в них его меланхоличный образ приобретает флер учёной загадочности. Его плохое зрение тоже способствует его наблюдательности, потому что обостряет другие каналы мировосприятия. Костя на слух выстраивает очередность звуковых сигналов участников «Самого умного комика», спокойно ориентируется на шахматной доске и тонко чувствует все, что находится вокруг. Костя отлично наблюдает. И с приходом в Клуб он наблюдает за Малым. Его наблюдение пронизано духом исследователя и не имеет ничего общего со сталкерством (лишь иногда Костя проверяет плейлист Саши на предмет наличия в нем песен из собственного Костиного плейлиста; иногда осторожно добавляет музло Малого к себе, предусмотрительно перемешивая его с основной массой треков). Малой интересный, его хочется рассматривать. Тот еще экспонат, хоть на видео записывай и по музеям развози. Бывает, говорит складно и проникновенно, а бывает, будто валун с горы катится: и слова в предложении стоят вразжопицу, и мысли путаются. В Сане нет ни намека на организованность. Да и волосы эти — отдельный разговор. Носится с ними, как леди Годива. Только Годива прикрывала волосами наготу, а Саня — раздолбайство. Костя думает об этом всем без капли неприязни. Саша кажется ему очаровательным в своей непосредственности. Глупости он либо в шутки переводит, либо выпаливает так искренне, что ничего кроме как «ты ж мой маленький» сказать невозможно. В какой-то момент Костя все про себя понимает. В целом, он мирится со своей не то чтобы влюбленностью, но явной симпатией. Он не показывает ее. Просто живет с этим ощущением и выжидает, когда оно закончится. Не заканчивается. Тем временем Малой (эту кличку Косте хочется вечно катать во рту, так притягательно она звучит) все чаще превращается из Джекилла в Хайда. Точнее, из сильной мемной собаки в слабую. Эта метаморфоза почти незаметна: он чуть грустнее шутит, когда пьет, чуть громче говорит, когда трезвеет, и ставит на одну скобочку больше в конце сообщений. Саша держится молодцом, но наблюдательный Костя все равно видит в его глазах неразрешенный вопрос (и даже будто бы какую-то тревожную мыслительную деятельность). Костя нервничает, как бы это тщательно замаскированное беспокойство не было связано с ним. Когда у него впервые проскакивает эта мысль, он себя строго поправляет: Костя волнуется из-за того, что мог чем-то Саню обидеть. Никаких мыслей о взаимности. Как бы ему ни казалось, что имя Малого отлично сочетается с его фамилией, лучше он сам в себе всё ненужное задавит. Без Сашиной помощи. Но выяснить-то надо. Их петербургский концерт кончается поздно. Малой (губы чуть напряженно смыкаются, чтобы через мгновение раскрыться обратно, кончик языка ударяется в передние зубы, последний звук растворяется в полушепоте) задумчиво смотрит на разведенные мосты и кивает в сторону бара. Бар стоит на углу, он окаймлен светящейся вывеской. «Чем больше светодиодов, тем лучше напитки» — объясняет Саня. Костя не сопротивляется. После второго «Петруса» Костя прибегает к развернутой метафоре. — Сань, вот представь. — А? — Малой (не кличка, сплошная гармония — сонорные и гласные перемешаны между собой и выстроены в ровный ряд, как гамма на нотном стане) делает неловкое движение головой в сторону Кости. Этот жест похож на жест человека, внезапно заметившего, что за ним наблюдают, и пытающегося сделать собранный вид. — Заказываешь ты, значит, два пива. Одно вкусное, другое — ссанина. — А зачем мне ссанина? Я ж могу два вкусных взять, — недоумевает Саша. — Для разнообразия. Или их в меню только два. И вообще, чтобы понять хорошее, надо прочувствовать и плохое. И вообще-то я не к этому, блять, — Костя садится поудобнее, подтягивая левую ногу к груди. Диван узкий и слегка ободранный, но Костя все равно снимает кроссовок — после них с Саньком сюда наверняка кто-нибудь сядет, а сидение на потоптанной поверхности барного дивана лежанию на дороге из желтого кирпича подобно. Вроде в конце будет что-то хорошее, — алкоголь, например, — но пыльно, сука. — Сбил с мысли, блин. Давай снова. Берешь, значит, два пива — одно вкусное, другое нет. Какое ты выпьешь сначала, а какое оставишь на потом? Малой (если зацикливаться на одном и том же слове, можно сойти с ума, Костя) серьезно задумывается. Костя даже немного теряется от такого старания. — Сначала вкусное. — Почему? — длиннющие пальцы Кости смыкаются вокруг стакана, а спрятанные за очками глаза неотрывно глядят на Санька. — Тогда ведь невкусное испортит все удовольствие. — Зато если я умру между пивасами, я умру со вкусом того, что люблю. — Глубоко, — изрекает Костя и отпивает глоток. — А если ты не знаешь, какое пиво вкуснее? Точнее, знаешь, что «Петрус» точно вкусный, но не уверен насчет, например, «Крушовице»? — Тогда возьму сначала «Крушовице». Не хочу умирать, не попробовав чего-нибудь новенького. — А без смерти можно как-нибудь? — Пока ни у кого не получалось. А вопросы у тебя дурацкие, — улыбается Малой (Костя, нет) и пригубливает, наконец, свое пиво. Костя делает простой вывод: ни хуя ему это не дало. Саша хотел бы, чтобы рядом был кто-то, кого он любит. Но также Саша не против экспериментов. Кошмар какой. Не надо было это все затевать. Костя только сам сильней запутался. Некоторое время после этого они говорят на отвлеченные темы. Оказывается, Малой как собеседник очень даже ничего. Особенно, когда выпьет. Потом мосты срастаются в дорогу. Почти что из желтого кирпича. Через пару недель на каких-то богемных посиделках Костя видит Санька и его девчонку — они оживленно болтают и смеются, заглядывая друг другу в глаза. Костю это, на удивление, задевает. «А я-то понадеялся…» — но одергивает себя, не додумывая. Ему вспоминается, как они с Книжным клубом оборжали имя «Константинос». Костя тоже смеялся, а потом пришел домой, загуглил «Кавафис стихи» и прочитал столько, сколько смог. И вот оно — всплыло в самый неожиданный момент. Не сетуй на кончившееся везенье, На то, что прахом пошли все труды, все планы все упования. Не оплакивай их впустую, Но мужественно выговори «прощай» твоей уходящей Александрии Косте в Кавафисе нравился трепет к проигравшим. Кавафис вставал на сторону обесславленных. Это не было похоже на защиту слабых — проигравший ведь находит в себе силы, чтоб бороться. Не походило это и на покровительство обездоленным — обездоленные несут на себе крест несчастья и чувствуют его тяжесть, проигравшие же ощущают легкость пустоты. Нет, это было именно уважение и сочувствие к побежденным. И вроде бы все встало на свои места — Саша больше не грустит, не мучается и не засматривается на ламинат. Но наблюдая за Малым, Костя ощущает на себе сочувствующий взгляд Кавафиса. Следующие недели тянутся медленно и вальяжно — так тянется котик после сна. Костя просыпается в три часа дня и до утра где-нибудь сидит. Оставаясь наедине с собой, стаскивает очки, трет переносицу, щурится. Вновь оседлав очками нос, набирает на планшете средненькие шутки. Засыпает к рассвету, хотя спать и не хочется. В один из дней Костя собирается на день рождения. Родился кто-то неважный, можно отделаться деньгами (их в обрез, но Костя мужественно с ними расстается, ибо жаждет взрастить в себе аскета). Заходит в метро и на страничку Малого. С удивлением обнаруживает в плейлисте несколько песен, которые он сам недавно добавил. Списывает на недосып и повышенную мнительность. Добирается до нужной квартиры и тычет длинным пальцем в облезлый звонок. Дверь открывают, и на задымленной кухне Костя отчетливо видит силуэт Санька. Санек курит в форточку, опасно балансируя на табуретке, и весело жалуется безликому незнакомцу. — Ты представляешь! Я, дурак, на лифтé ее катал, эклерами кормил, омары-кальмары-долла́ры, понимаешь, а тут прихожу, а она с каким-то этим самым, — Малой неопределенно машет рукой, — прям на лестничной клетке! Он возмущенно спрыгивает с табурета. Костя рад, что Саня скукожился до своего нормального роста и что теперь табуретка под ним точно не упадет. Для уверенности в голосе Костя прикрывает ладонью подбородок. — Это что за повесть о подлой суке? Малой озадаченно оборачивается на Костю, на мгновение тушуется, но вновь принимает молодцеватый вид. — Да про бывшую рассказываю. Я, кстати, снова свободен. «Кстати». — Поздравляю. Надолго ли? — Надеюсь, нет. Есть у меня кое-кто на примете, — Саня со значением смотрит на незнакомца. Тот сидит штирлицем, внимательно наблюдая за кончиком незажженной сигареты. — Понятно. — если бы в жизни собеседнику можно было кинуть стикер, Костя бы это сделал. — Вот, недавно с ней встретились, потусили, все обсудили. Остались друзьями, — зачем-то продолжает Саша. Костя задумчиво кивает, мысленно выбирая подходящую реакцию, — Ты, кстати, тоже на той тусе был. Смысл Сашиных слов доходит до него не сразу. А когда все-таки доходит, то отдает такой ударной волной, что даже упрямый незнакомец наконец-то врубается и убегает в подъезд — очевидно, перекурить после переживаний. Костя бездействует. Потом разворачивается к Саше в анфас. Бездействует еще немного, а потом делает несколько дерганых шагов к Малому. Наверное, он выглядит угрожающе — Саня пятится. Пятится и упирается в подоконник. Отступать Саньку больше некуда — позади окно. У них ощутимая разница в высотах, но Саня не обращает внимания. В Сане нет девичьего смирения в духе «я ниже, защищай меня». Он ведет себя как настоящий двухметроворостый (поэтому Косте хочется защищать его еще больше, что называется, вопреки). Смирения, про которое говорил Кавафис, в Сане тоже нет. Малой борется всегда. И прямо сейчас он борется с расстоянием, отделяющим его лицо от лица Кости. Он приподнимается на носочки и для удобства берет Костю за предплечье. Мозг перебрасывает армию рецепторов в пять горячих точек (точек соприкосновения пальцев Малого с кожей Кости), и Костя превращается в сплошное предплечье. Саня смотрит неуклонно несколько мгновений. Говорит: — Сейчас я сделаю то, о чем давно мечтал, а потом можешь со мной хоть подраться. И целует Костю. Поцелуй приходится на краешек губы, почти в щеку. Малой раздосадован: он, конечно, уже готов к удару, но отхватывать за столь бездарно выполненный трюк ему кажется страшно обидным. Но Костя не дерётся. Он снимает очки, берет Санька длиннющими пальцами обеих рук поперёк талии и без особого напряжения сажает на низковатый хрущевский подоконник, а затем, наклонясь, целует в ответ — аккуратно, педантично, подстраиваясь под каждое движение Малого. Когда воздух заканчивается, Костя отстраняется. — Как ты… понял-то… или ты наугад?.. Малой ухмыляется. — Твой плейлист сильно изменился. – О, — он улыбается растерянно, совсем не по-пушкински, — А я думал, я весь такой неприступный и загадочный. Плейлисты надо запретить нафиг. Патогномоничная хуйня. Саня чистосердечно не знает, что такой «патогномоничный», но так же чистосердечно смеётся вслух. — Если б не плейлист, ты б мне всё дуделки самодельные таскал. Костя плохо видит. Но что-то в Малом все-таки разглядел.