Мальчик, который собирал звёзды

Сяо, еще задолго как ему стукнула первая сотня лет, не являясь на тот момент оружием жестокого бога, будучи в процессе обреченным на муки заражения, любил ловить «звезды». Еще до своего первого приюта в Ваншу, он переживал отрочество и юность в светящихся золотом кор-ляписом, бесконечных пещерах в глубине гор Ли Юэ. У него не было сачка, лишь ладони, которые нелепо хватали чужие мелькающие сферические души. Он был мал, необразован и еще не знал, что на самом деле это больно. Скрепляя в нежных ладонях свечение, скрывая в темноте, он не знал чужого страха. Больно заражать проказой человеческой оболочки, чужие нежные души. Не знал как это – быть в темной гуще жизненного потока, быть до агонии одиноким, сдерживаемым действительностью своей предначертаной судьбы адепта. Не знал, что души привязываются, только коснешься их. Ведь как адепт, он не до конца ощущал свою суть человеческой плоти, облика, физических увечий, число которых увеличивалось с периодом его условного взросления. Ему не присуще было восприятие физического насилия, которое совершалось над ним раз за разом, увеличивая он тренировки и охоты. Закаляя себя изнутри, дабы ни одна частица его души не дрогнула в любой неподходящий момент, он лишился всяких чувств, оставляя только понятие расписанной в законах морали, которую заведал ему ещё сам Моракс. Сяо и в самом деле видел души. По-началу контакт с ними выходил неумелый; те, что излучали разнородную энергию, адепт первое время не мог различить. В свои тысячи лет, уже после долгожданного освобождения, он таки научился их чувствовать особенным восприятием, словно внутрь вживлены фибры, хотя это было только частью причуды адептов. Бледные, истратившие свой прежний, как глаза повзрослевшего ребёнка, блеск, сферы на своем веку совершили немало грехов, посему как бы они не тянулись к адепту, пытаясь получить его благословение, он был непреклонен. Холодная расчетливость, немногословность и скрытая агрессия, которая выдавала в нём то самое человечное. Чжун Ли не раз подмечал в узком кругу, как способны оказать влияние даже на самых стойких человеческие повадки. Сяо рычал в бою, огрызался на врагов, но тяжело было угадать, насколько верным является этот откровенно выделяющийся образ воина от адепта, являющегося пацифистом в душе. В десятках прожитых им веков, он уже врятли сможет вспомнить свой первый бой, но зачастую старался как минимум обойтись без лишних кровопролитий, хотя за такой долгий промежуток времени руки его оказались по локоть в крови. И он знал, что у врагов тоже было нечто наподобие душ, хотя было заметно, что маги бездны и хичилуры, заточенные в безвыходном положении люди, желали лучшей жизни. Из них вовсе не было света, только пустота внутри, лишь иногда отдающая поблескиванием и отголосками умирающего человеческого сознания, обреченного на вечные муки. Единственное, что было скрыто от глаз Сяо, так это собственная сфера души, но так как обладал возможностью на их видение он один из немногих ему известных бессмертных, суждено было сходиться на мысли, что душой он был обделен посредством её заражения из-за многочисленного истребления демонов и последствия мертвых архонтов. Внутри не холодно и не горячо, ничего не способно пронзить насквозь свечением то, чего у адепта просто нет. И единственное, в чем он был уж точно наверняка убежден, так это в собственной глубочайшей ненависти к внутренним сомнениям. Его привлек новый и пожалуй самый известный путешественник в Ли Юэ и за его пределами. Тот самый, что является ближайшим другом барда-архонта, имя которого он так и не узнал, успокаивающего душу адепта. Встретив миловидного паренька, Сяо кажется начал впервые чувствовать приступы внутренней агрессии вне боя. Ни одна душа на его веку не была такой. Слышал он те уже подтвержденные слухи о том, что Итер является представителем другого неназванного мира, что всякое уже случалось с ним на Тейтвате, и что он первый в своем роде. Да уж, сложившиеся на глазах Сяо обстоятельства были не из лучших. Итер, как он узнал в процессе его имя, увязался за ним сразу после разрушения нефритового дворца, даже не успев закончить обещанные мирным жителям дела. Нашел его на привычном месте, ночью, на балконе в Ваншу, подкрался сзади, всучил тофу и начал доставать с привычными молодому поколению расспросами о бесконечной силе, архонтах, адептах, а когда темы для разговора закончились, он перешел к обыденному. На этом завоеватель, который, сам того не понимая, начал поддерживать диалог, и посыпался, ведь рутина у него была отнюдь не человеческая. В тот момент, он таки отдал себе отчет, о чем сейчас вообще беседовал с простым смертным, который влиял на его нелюдимость теплотой своего душевного свечения. — Говоришь, глаза бога у тебя нет? Сяо знает, спрашивает дабы хотя бы самому поверить в ответ. Такое свечение и энергию он последний раз ощущал только стоя рядом с Гео архонтом, он тянулся к ней, боялся быть ослепленным ее силой, к которой сам стремился. И вот, перед ним стоит обычный, по крайней мере на первый взгляд, путешественник, Эфир, Итер, искатель своей потерянной сестры и бесстыдно, сам того не подозревая, светит своей душой на распашку так, что Сяо пытается акцентировать на этом все меньше внимания. Быть в прямом смысле ослепленным каким-то смертным он уж явно не хотел, но нерационально тянулся к свету, а в особенности к теплу, которое от других людских душ не исходило. Вообще ничего согревающего не было, даже у архонтов, адептов, а тут было исключение из миллионов правил, ранее им взахлёб изучаемых. Итер, являющийся неожиданно появившейся проблемой адепта, тянулся к бессмертному неирационально, что и выдавало в нем человека. Молчаливый и нелюдимый, таким его описывал Тарталья, после очередной кровавой битвы. — Заноза в заднице для таких как мы. Знаешь, такие как он наверняка заносчивы до мозга костей, а этой оболочкой непробиваемости лишь прикрываются. На драку его черт выведешь, хотя с таким я даже не пытался. Что? Из-за «адептовской» силы говоришь? Я достаточно тренируюсь, чтобы сражаться с таким как он. Боюсь только у меня нет желания сражаться с бесчувственным куском льда. У меня таких и в Снежной более чем достаточно. Но путешественник, пропитанный верой в людей, хотя вообще он имел дело с адептом, но все же, не терял всякой надежды. Слова гиперактивного лучника заставили его призадуматься лишь над тем, как этот холод растопить, с какого угла подойти, как поменять рецепт тофу, чтобы Сяо больше понравилось. Все чаще проводя время на кухне гостиницы с улыбчивым Янь Сяо узнавал из разговоров и вкусовых предпочтениях поселившегося здесь охотника на местную нечисть. В итоге он понял, что тот относительно привередлив, ведь ингредиенты в Ли Юэ собирались не с самой высокой скоростью, а пожелания касательно миндального тофу было достаточно высокими. Но видя во всем сплошные плюсы, благодаря юношескому максимализму, путник таки делал успешные шаги на приближение к желаемому общению с адептом. Был лишь один случай, похожий на заступ Итера о чью-то подножку, благодаря которой он вовремя пришел в себя и остановился, дабы все наконец-то обдумать. — Зачем гоняешься за мной?, – Адепт, в силу своей прямолинейности задавал вопрос, относительно не только физической близости, которую так старательно добивался его новый поклонник, но и ощутимую желаемость ментального сближения. Искатель не только своей сестры, но и приключений на свою и чужую голову, и понятия не имел, что ощущает Сяо имея в виду ментальную близость. Инцидент, заставивший его оградиться от путешественника, произошел не так давно, но наложил огромный отпечаток внутри бессмертного сознания. Впервые бросившись на чужую спину, обнимая, тем самым впервые сократив расстояние между их телами до предельного минимума, со времен жертвы Нин Гуан нефритовым дворцом и сбором на одном поле боя всем адептов, Сяо кажется впервые был секундно сокрушен. Его казалось бы не существующую, уничтоженную болезнью боли и жесткости душу, пронзило что-то невообразимо яркое. Защитник древних земель, затаив дыхание и ожидая, словно скорой смерти, был ошарашен, таки поняв, что с ним произошло. Душа смертного, осветила его, за собственный счёт, связав их воедино. Пытаясь убедиться в верности личных предположений, нарушая тем самым ранее установленные самим собой запреты, Сяо коснулся чужой руки, крепко обхватывающей его плечо. И в ту же секунду получив горячую волну, обжигающую сознание изнутри, адепт неожиданно для самого себя содрогнулся в порыве потока эмоций, которые различить он даже не мог, ведь большую долю из них ранее не испытывал. Именно это и дало ему понять – их души, вопреки всяким ожиданиям связались. Казалось, в одну секунду Сяо был освобожден от тяжелого бремени, но состояние, в котором он пребывал несколько секунд в момент из объятий оставил внутри адепта неизгладимый отпечаток чего-то отвратительно человеческого, выводящего его на эмоции, сдавливаемые сознанием ранее. И вот сейчас, когда вечно освещаемое счастьем и беспочвенность уверенностью в себе лицо, было устремлено прямо на самого Якшу, он как никогда ждал, что ответа попросту не поступит. Они люди, такой народ, что не видят смысла для существования оснований собственных поступков, ведь чего стоит бегать хвостом за плодом своего..Обожания? Адепт не знал, что нашло на путника, посему и словами обрисовать картину происходящую перед ним до конца не мог. Просто до боли во всем теле, до неприятных спазмов в мышцах сердца глубоко в грудной клетки, он знал, что присутствие Итера рядом с ним не делает для тела Сяо ничего хорошего, лишь больше его изнуряя и забирая последнюю энергию, дабы в конце напитать в объятиях своей. Но бессмертный, проживший и без чужого пропитания не первую тысячу лет, явно не нуждался в подобном виде насыщения. Ему необходимо было разрешить эту ситуацию, поставить, как ему казалось, обычного как и сотни других, человека на место. Только в глубине своего очищенного сознания, которое адепт стремительно отвергал. Он понимал, а может лишь оказывающая на него влияние душа Итера способствовала этому, что от путешественника ему не отделаться. — Потому что ты мой, – запинается на словах, жадно глотает буквы, голос дрожит, но Адепт даже не слышит, лишь подмечает слабости людей под его холодным напором, – Ты мой друг! Ты делишь со мной бой и оружие! Блондин, запыхавшись от бега мыслей и вороха в голове, пытаясь собрать их в кучу, выдал кажется не самое честное признание, но по крайней мере, правда содержала в себе и то, что уже выкрикнул Итер. Благо в тот момент Паймон заблаговременно позаботилась о своем уходе, узнав о желании её друга поговорить с лицом, которое было связано с ним теперь во всех смыслах этого слова. Тем более, летающую «недочеловеческую субстанцию», как когда-то назвал её сам адепт, как можно уже было понять, он недолюбливал, хотя в целом понятие любви ему было не чуждо. Но сейчас путешественник был бы вовсе не против, будь направлен этот сверлящий взгляд убийцы демонов на ту же его верную спутницу, нежели на него самого. — Много у тебя однако друзей. Это звучало из уст Сяо без капли собственничества, скорее с укором за неправильное управление словами. Всей, теперь уже существовавшей душой, адепт ненавидел пустословие, посему старался сдерживать оборону молчанием, против вечного потока бессмысленных слов, льющихся на него водопадами Ли Юэ. Он явно осуждал, не за существование друзей, Якша был далеко выше этого, даже при собственном росте и теле ребёнка. Осуждение поступало за неверные связи, за неправильное управление собственным языком и речами, формулировками. Посему бросая укоряющий и одновременно испепеляющий взгляд, явно приказывающий, что искать его хотя бы ближайшие сутки, а то и несколько, явно не стоит. Сяо, оттолкнувшись от острого копья, пронзающего скалы, отправился по отвесным путям далеко, пока ему не удалось скрыться за линию горизонта. Все это время, пока мальчишечья фигура отдалялась из поля зрения искателя приключений, он провожал новый день, с пустым и непонимающим взглядом устремлял свое внимание на огненный закат. Единственное, за что, пожалуй, он мог укорить Сяо, так это побег от собственной судьбы, раскрывшейся прямо у него на ладонях, а скорее за спиной если бы точнее. Итер, со всем своим энтузиазмом, выступил бы ему настоящими крыльями и открыл все возможности свободного полета на просторах счастливой жизни. Но тому, за кем он бегал хвостом, такие поступки, и в целом любая помощь, не принципиально от кого он поступала, была попросту не нужна. Как минимум потому что он всеми способами старался оградиться он нее, даже будучи нуждающимся в ней, как в кислороде, утопая при этом в лжи и молчании. Хотя с осознанием своего безвыходного положения адепт конечно свыкся не сразу. К этому его привела особенно длинная и глубокая ночь, наступившая через некоторое время после диалога, который казалось должен был разрешить все вопросы в взаимоотношениях парней раз и на всегда. Вернувшись обходными и долгими путями, заодно истребляя покрытых порчей демонов, Сяо прибыл на место своего постоянного проживания, гостиницу Ваншу. Во мраке поздних сумерек комната была покрыта густыми тенями, что исходили от окна, от широких древесных крон, овивающих гостиницу к ним закрепленную. Сохранившийся даже в самую сильную непогоду уличный фонарь из маленьких стеклянных прямоугольников в металической оправе, раскачивался на ветру, подвешенный на ветке, приближенной к приоткрытому окну, отбрасывая в глубину помещения беспрерывно мечущиеся тени, подобные раздражающей мелкой зыби. Дул западный ветер, легкий и тихий, раскачивающий ветви, шум которых вводил в транс, но совсем неспособный успокоить состояние адепта, что было ровно противоположно всему происходящему вокруг него. Луна, окруживший ее тусклый сияющий ореол, будто стекающий с неба, с самого своего появления не могли успокоить защитника этих земель, мечущегося от гаммы ощущений в мятой постели. Луну называют белой, но для покрытой кармой душой Сяо, она истекала кровью, заставляя его извиваться под потоками не то боли, не то чего-то другого и незнакомого. Ощущение неясного, человеческого появилось вслед за осознанием на подкорке, что связано все это с Итером и их непрерываемой связью, которая теперь отдавалась в теле адепта не то горечью, не то вожделением. Та часть его тела, скрываемая внутри, что раньше была покрыта сотнями жутких проклятий, называемая душой, сейчас горела так ярко и горячо, что казалось даже сам её носитель при всей своей физической мощи не выдержит её напора. Конечности почти не двигались, не способны были даже согнуться, содрогаясь в почти блаженной агонии, Сяо ждал, пока луна в его глазах потеряет кровавые очертания и наступит долгожданное утро. А пока ему оставалось только молить. Просить в пустоту, понимая, что идет против собственного желания плоти, в которой он заточен. — Предел этой силы – самоуничтожение. Ответь, так зачем ты упорствуешь? – спрашивал не то у самого себя, не то у самой причины его буйного поведения в темноте четырех стен, которой, а если точнее которого, сейчас не было рядом. Хотя он чувствовал, что тот где-то поблизости, ведь Якса слышит отголоски его мыслей, его желаний, что мучают его беспрерывно долго и изнурительно. Его бесконечных попыток закрепиться за осветленной душой и идти хвостом, помогая становиться сильнее. Тело до кончиков пальцев сгорало в желании, но Сяо не поддавался. Ему нужно нести собственное бремя одиночество, не вплетая в паутину бесконечного потока времени какого-то путника. Который по каким то неведомым причинам остался за ним закреплен. Необходимость в решении приводит к осознанию того, что сила как минимум ни к чему не приведет. Станет лишь затишьем перед возможной катастрофой, ведь теперь таковой для адепта стала погибель путешественника в этом бескрайнем жестоком мирке. Он истязает себя мыслями о том, что защитить все и вся не сможет, он один, поглощенный кармой, рядом нет никого, кто мог бы взять хоть толику разрушений и спасений на себя. И путник, окруженный надеждами и мечтаниями был для адепта не в счёт, поскольку ему не позволено выполнять такие сложные и смертельные задания, которые поглотят его с головой еще быстрее, чем любого святого-защитника. Наконец нащупав сознанием, легкость облегчения где-то под утро, когда пространство и съежившиеся от возбуждённой агонии тело осветило светящимся золотом, Сяо опять нерационально пронзила яркая и отчетливая ассоциация. Итер подобно солнцу, так же ярок, в душе спокоен и сравним с постоянным светлым подъемом духа и воли. Даже сейчас адепт чувствовал его – как путник пробудился с первыми лучами солнца, что выступает не сразу из-за высоких гор, касающихся верхушками поднебесной. Кажется, где-то на юге, но пока адепт не до конца научился чувствовать чужое присутствие и энергию с точностью до расположения относительно изведанной местности Ли Юэ, но видимо ему остается лишь оградиться даже от любой возможности пытаться этому научиться. Нужно скорее оградиться от ноющей не то боли, не то неги в теле, ведь демоны ждут первой же возможности поглотить всё на своем пути, хватая грязными черными лапами невинные души и кромсая их на куски. Пока спустя долгие дневные часы защитник начал заниматься чем-то подобным, омывая руки от проклятой почерневшей крови. Спускаясь и наоборот поднимаясь по отвесным скалам, он уничтожал, так же бесконечно много и долго кромсая демонов, не обращая внимание на карму, поглощающую его дольше и больше обычного, заставляя бороться с врагами до ужаса агрессивно и жестоко. В потоке негативной энергии он начал забывать о том мучающем его грудь ощущении закрепления за чужой душой. И лишь расправившись с магом бездны, будучи на почти последнем издыхании своего тела, адепт таки ощутил что-то неладное, вовсе несвойственное предчувствию собственной опасности. Скорее чужой, почти неощутимой в пространстве, отголоски которой слабо мелькали последними огнями в западной части на особо опасных территориях, давно не очищаемых убийцей демонов. Перед глазами всплывают отчетливые картинки, рисуемые напряженным сознанием: раненый Итер дерется с десятками демонических отродий, и явно нуждается в помощи, которую не попросит и уж тем более не отступит. И в ту же секунду, бесконтрольно, под силой, что нуждалась в чужой душе, собственная пересиливает тело и несется в ту самую точку беспрывывного боя, чувствуя как чужое свечение поминутно угасает. Заворачивая за последним поворотом из широкой скалы, копье чуть не надламывается от быстрых размахиваний по горным каменным плитам. Но вот, теряя почти всякую возможность в ориентировании и поиске чужого свечения, адепт всё же находит и, впервые надевая маску перед кем-то, вступает в кровавый бой, лишь встретившись взглядом с парой золотых удивленных глаз. Сяо не оставляет даже шансов на возможную победу соперника, крушит его артиллерию, все, что попадется по руку, разламывает в щепки, отталкивает, защищает путника стоящего позади. Чем руководствуется в тот момент, наверное одному Мораксу известно, но покончив с одной проблемой, приступает к главной. Срывая маску, с ужасающей гримасой, «человека» который в минуту пережил кажется всю ментальную, духовную и физическую боль за двоих, защитник кричит. Буквально кричит на Итера, говорит, что какой святой архонт направил его в эти земли, знал ли он на что лез. Скалится, приближается почти в упор, впервые нескрываемо агрессирует, пока в соединении с другой душой внутри горит пожар из потока безымянных чувств. Хочется схватить, вытрясти всю дурь человеческую, сказать, чтобы больше не приближался, не делал ничего такого, что могло бы побеспокоить его. Но сбавляя обороты, хватая блондина на белоснежный атлас ткани, адепт чувствует как силы покидают его, как охватывает его необъяснимое, заставляющее мучительно припасть к чужим рукам, заключающим в объятия. Из глаз не льются слезы, внутри уже давно осушенный океан из разрушенных мечтаний и жизней. Просто плоть жмется к другой, более теплой и живой, освещающей его помутненное сознание. Находясь в замке взаимных объятий, Сяо впервые понимает, что не отдает себе окончательный отсчет в том, что совершает. Он ведь может обойти обещание данное Гео архонту, обойти предназначение, перестать хоть на мгновение из тысячи лет быть одиноким. Мальчик, что является прямым прообразом свободы, готов подарить ему всего себя, чтобы адепт наконец то стал счастливым. Пронзает его светом, разрушает и собирает заново новую версию освобожденного от грехов и крови. Только сам адепт не видит причин на спасение, на прощение от того, чья душа освещает сотни тысяч путей и людей на них встречающихся. Среди всех этих закоулков он почему-то выбрал самый темный, не освещенный и пронизанный одиночеством и отчаянием. — Собираешься меня спасти? Ты... Тебя так трудно понять.