Ужин со вкусом грехов

День подходил к концу. За окном багровел закат. Все уже расселись на свои места и я тоже сел за стол. Воцарилась тишина, нарушаемая ненасытным чавканьем и лязгом посуды. Еда оказалась не такой вкусной, как выглядела изначально. Неизведанные блюда, пестрящие изысканной сервировкой, были пресными и бесчувственными, приготовленными чёрствой рукой, не знавшей любви. Впрочем это не мешало дяде Олегу прикончить второй кусок запечённого мяса и схватиться за третий. Его огромный рот блестел жиром, который он то и дело слизывал. Он единственный ел без приборов, отчего пухлые пальцы в золотых перстнях были перепачканы в масле и различных соусах, а под отросшими ногтями застряли кусочки пищи. Разобравшись с едой, дядя Олег со вздохом откинулся на стуле, причмокнул и громко отрыгнул, не стесняясь остальных. Его живот упирался в самый край стола, а на лице красовалось выражение наслаждения и пресыщения. — Какой замечательный ужин, — сказал дядя Олег. — И еда получилась отменной. Правда, Светик? — Да, мой дорогой, — ответила Света, оторвавшись от поедания кабачка. Вытянув белоснежную салфетку тонкими наманикюренными пальчиками, на которых красовались кольца с необыкновенными камнями, Света промокнула ею крупные алые губы. — Тебе нравится, Светик? — Да, мой бесценный, — сказала она. Света внимательно отбирала и ела только овощи и по её бесстрастному лицу, наполовину скрытому за длиннющими угольными ресницами, трудно было понять так ли она довольна едой или же это обыкновенная вежливость. А может дело было в том, что она не хотела перечить мужу. — Тебе нравится, дядя? Это я помогала маме готовить — вдруг взвизгнула девчушка. — Правда? — дядя Олег бросил заинтересованный взгляд в её сторону. — Да! А ещё я накрывала на стол. И вот это тоже сделала я, — она с важным видом тыкнула в салфетницу, в которой салфетки были сложены причудливым, только ей известным образом. — Тогда на выходных я позову тебя в гости и ты приготовишь мне такую же вкуснятину. — Не могу, — завертела головой. — На следующих выходных я еду на соревнования. Я обязательно выиграю. Представляешь, дядя, Юля даже обруч вращать не умеет, а вот я умею! — восторгалась она. — Ты такая умница, Алиска, — рассмеявшись, сказал дядя Олег. Когда он открывал рот, меж его пожелтевших зубов виднелась зелень. Довольная собой Алиса схватила пирожное и принялась уплетать его, измазывая румяное лицо заварным кремом. — Алиса, не налегай на сладкое, — встрепенулась мама. — Ты ещё не доела то, что на тарелке. — Па-а-ап, - захныкала Алиса. — Оставь ребёнка в покое. Пусть делает, что хочет, — сказал отец. Мама вся съёжилась от его басистого говора, а Алиса, глаза которой секунду назад были полны слёз, продолжила как ни в чем не бывало поедать пирожное. Я наблюдал за ней – за мамой. Всё это время она только делала вид, что ела. На самом деле она лишь копошилась в тарелке, отделяя горошек от моркови и картошки, а потом смешивала их и начинала заново. Мама вежливо улыбалась, когда к ней обращались, но не поднимала глаз, а на просьбы тёти Иры передать то соль, то перец, то что-то ещё, до чего та не дотягивалась, тихонько вставала со своего места и передавала. Тётя Ира же кажется не была довольна ужином. Без особого воодушевления она медленно пережёвывала, что отправляла в рот, кривилась, оставшись неудовлетворенной, затем подсаливала размазанную по тарелке кашу и кривилась ещё больше. В перерывах между блюдами тетя Ира широко зевала, не удосуживаясь прикрываться ладонью. Платье, больше похожее на ночное, в котором она проводила почти всё время, было усеяно пятнами от соусов, масла и жира. Либо она игнорировала их, либо правда не видела. В любом случае никто не смел делать ей замечания. А вот она занималась этим, казалось, с удовольствием. — Мясо суховато. Каша жидковата. Салат недосолен, а суп пересолен. Могла бы и постараться, сестрица, всё-таки гостей встречаешь, — сказала тётя Ира. — Я... — хотела сказать мама, но была перебита. — Свет какой-то тусклый, ничего не вижу. Вить, ты же дома мужчина, должен следить за таким. Отец даже слова не успел вставить, как она продолжила: — А вы, ребята, чего молчите? Неразговорчивые какие. Расскажите хоть чем занимаетесь, чем увлекаетесь, или так и будете молчать? — сказала она и уставилась на нас. Её воспалённые, водянистые веки, тяжело навалились на глаза, под которыми залегли тёмные, как маслины, круги, из-за чего она их почти не открывала. Только отклоняла назад голову, чтобы лучше удавалось разглядеть желаемое. Заговорил Андрей. — Совсем недавно я с отличием окончил колледж, а уже осенью ухожу на службу. Когда вернусь, думаю поступать в университет. В столицу. Он определенно был горд собой и ожидал похвалы. — Повезло тебе, Витюнь, с наследником, — сказал дядя Олег. — Растёт настоящий мужчина. Отец, никогда не позволявший себе излишней эмоциональности, с серьёзным видом кивнул. — Ну а ты, Славка, чем маешься? — спросила тётя Ира. Все обратили внимание на меня – кроме мамы, она всё ещё была увлечена порцией салата – глазели, ожидая ответа. Я не произнёс ни слова. Если бы я только знал, что они хотят услышать, то непременно бы поведал им об этом. Но я не знал. И не хотел говорить о себе в этом кругу. Но говорить было нужно. Воспользовавшись моей заминкой, Андрей сказал: — Чего молчишь, Слав? Расскажи, как ты брал мамину помаду и, обмазавшись ей, надолго заперся в ванной, — произнёс он это так, будто вещал о погоде или о чём-то столь же повседневном. Его жёлтое желчное лицо преисполнилось злорадством, а в глазах, смотрящих на меня, плескалось презрение. Его гадкая ухмылка растянулась от уха до уха. Он ликовал, предвкушая мой позор, моё падение. А я ожидал чего-то подобного от него и можно сказать был готов. Перед тем, как дать какой-либо ответ, я посмотрел на маму. Её бледное маленькое лицо, которого не коснулась рука старости, болезненно сморщилось, будто она прикусила язык, а может это и правда было так. Она ничего не говорила и не поднимала глаз, лишь больше сгорбилась, почти уткнувшись носом в тарелку, еда на которой осталась нетронута. Я хотел, чтобы она обратилась ко мне. Мне было важно узнать о чем она думает, о чём переживает, расстроена ли, разочарована ли. Я не желал ей боли. — Прекрати так отвратительно шутить, Андрей, — грозно сказал отец. Его грубые руки крепко сжали столовые приборы. — Но я не шучу, пап. Я видел это своими глазами. Скажи же, Слава. Скажи, что это правда, — истерично запричитал Андрей. Я не говорил. Не отрицал и не подтверждал. А кажется и подтверждать ничего не следовало, всё читалось в моих глазах. — Не может такого быть. Мой сын не такой, — взревел отец. — Он такой, пап, — почти выкрикнул Андрей. — Заткнись! Андрей передернулся, но заткнулся, хотя я уверен: ему было что добавить. — Вить, положи нож, - послышался тихий голосок мамы. — Это ты виновата. Твоё воспитание. Точно! — взорвался он. Красная пелена начала подниматься по шее, заливая крупное лицо. Слюни, порождаемые его пламенной речью, долетали до меня. — А ты, ты больше не мой сын. Ты ошибка природы. Позорное отродье. Нечестивый выродок. Истерика отбирала кислород у отца, но он упорно продолжал надсаживать горло, задыхаясь, кашляя и хватаясь за сердце. По лбу, на котором выступили вены, прокатывались капли пота. — Вить, Алиса за столом, — попыталась остудить его пыл мама. — Вообще-то я уже взрослая, мама. Я знаю и не такие слова. — Алиса! — гаркнул отец. — Как ты смеешь говорить подобные вещи? Молча доедай ужин или пойдёшь к себе в комнату. Алиса обижено насупила носик. Ей пришлось не по нраву то, что её не хотели посвящать во взрослые дела, но, не смея прекословить, она сделала, наказанное. — Витюнь, не психуй. У мальца просто девушки хорошей не было, вот он и попутался, — сказал дядя Олег. Он неприятно улыбался и сквозь щелочки век смотрел на меня. От этого липкого прищура скрутило желудок. Я думал о том, насколько сильно он заблуждался. Возможно ему было важно найти причину по которой я совершил подобное деяние. Смешно, что он отыскал такое бессмысленное оправдание моему поступку. Всё было намного проще. Я сделал, что хотел. Это и была моя причина. Тётя Ира закряхтела. — Скажете тоже. Глупости это всё, — сказала она. — Глупости? По-твоему это глупости? — надрывался отец. — Это беда! А если твой Захар, когда вырастет, таким же станет? — Ты на моего сына не наговаривай, за своим лучше приглядывай. — А я приглядываю. Вот, — указал он на Андрея. — Мой сын. Ни разу меня не подвёл, не опозорил. Такого не стыдно сыном назвать. Андрей сиял ярче до блеска начищенных стаканов. Даже тень, спадающая на его глазёнки, не скрывала того, с каким извращённым интересом он наблюдал за происходящим. Учинённая гадость против меня, будоражила в нём каждую прогнившую жилку, отчего его слегка потряхивало, и, чтобы хоть как-то успокоить своё возбуждение, он комкал в руке салфетку. — А это, — отец указал на меня, — это не моё. Это сын твоей сестры. Только она могла вырастить такого урода. Отец с грохотом отшвырнул вилку с ножом. Мама вздрогнула. Все отчего-то затихли и только дядя Олег громко хрустел капустой. Первой заговорила тётя Ира. — Жень, ты чего молчишь? Сказать что ли сыну нечего? — спросила она. Мама заёрзала. Хрупкая и уязвимая со всех сторон она принимала и проглатывала летевшие в неё оскорбления как должное. Её сухие тонкие руки продолжали разглаживать складочки на скатерти. — А что тут скажешь? — тихо, почти безмолвно ответила мама. Отец покраснел пуще прежнего. Глаза его налились кровью, а из широких ноздрей чуть ли пар не валил. — Вы это слышали? Она и подумать не могла, что нужно говорить. Совсем разбаловала своего сыночка, во всём ему теперь потакает, — кричал он. Его вопли громом прошлись по дому, от них даже стекла задребезжали. Из соседней комнаты послышался плачь. — Ну вот зачем так разорался? — обратилась тётя Ира сначала к отцу, а потом искоса поглядела на сидевшего рядом мужа. — А ты чего сидишь? Иди к ребёнку, я и так сегодня с ним намучилась, дай отдохнуть. Я догадывался, что Сергей не любил тётю Иру, а может и любил, но был в ней заинтересован намного меньше, чем в Свете. Его заворожённый взгляд весь вечер утопал в её декольте, зрачки расширились и отдавали противоестественным блеском, а на узком лбу выступила испарина. К еде он почти не притрагивался, но никак не мог утолить жажду, выхлебав целый графин свежевыжатого сока, и с каким-то безумным усердием вытирал слюну с подбородка, которая так и норовила вытечь изо рта густой белесой каплей. Он весь извёлся, ловя на себе взгляд ярко накрашенных глаз, брошенный будто бы невзначай. Наблюдать за этим было странно. Я словно стал свидетелем чего-то неправильного, грязного, низкого. От подобного хотелось отвернуться или закрыть глаза. Я посмотрел на тётю Иру. Всем своим видом она дала понять, что не сдвинется с насиженного места. Она развалилась поудобней, скрестила дряблые руки на груди и больше не смотрела на мужа. Сергей с мученическим вздохом, совершено нехотя, поднялся из-за стола и ушёл. Он явно не был рад, что вместо разглядывания пышных молодых грудей Светы, придётся убаюкивать младенца. Теперь уже вечер подходил к концу. Солнце скрылось, и за окном виднелась чернота, освещаемая лунным светом. За столом ходили разговоры. — И всё же неестественно, чтобы мужчина женскими штучками пользовался. Для того мы и мужчины, чтобы быть чуточку красивее подлинной некрасивости. А самое наше большое украшение – это прекрасные женщины. Да, Светик? — Да, мой драгоценный. Дядя Олег доел последний кусок пирога и причмокивая, облизывал пальцы, счищая с них крошки. Света, насытившись овощами, с видом самой покорной и любящей жены выцеловывала каждую складку на лице супруга. — Мужчине только подставь шею, так он на неё и усядется. Сейчас губы начнут красить, а потом что? Наденут наши платья и засядут дома, а нас пахать отправят? Ну уж нет, не бывать такому. Тетя Ира похрапывала, уморённая неудавшейся по её словам едой. Заскучавшая от бестолковых взрослых разговоров, маленькая Алиса то вставала из-за стола и кружилась, рисуясь новым платьем, то вздыхала громко и наиграно, чтобы на неё наконец обратили внимание, то забывалась, погружённая в игры с салфетками. — О чём мы говорим? Это ужасный позор, порождаемый тупостью и разбалованностью. Как можно подумать, что мужчина, нормальный мужчина, будет заниматься подобными постыдными вещами? Если бы моя рука без моей воли потянулась к женской помаде, я бы тут же отсёк её. А даже представить страшно, что такое может произойти умышленно. Отец всё ещё был трагично зол. Когда он глубоко вдыхал, можно было услышать, как хрипят его легкие. Андрей с нездоровым язвенным видом внимал отцовским словам. Один только взгляд на него до отвращения раздражал. — Я такое никогда не совершу, ты же знаешь, пап, — он взглянул на отца, как верный щенок. — Знаю. Я воспитал тебя с достоинством, — сказал отец. — Если бы я сотворил такое в ясном уме, то лишил бы себя жизни. Подобные пороки нужно искоренять, выводить, как выводят вшей из головы. Раз и навсегда. Полный ехидства Андрей походил на большой гнойник, готовый вот-вот прорвать. Мама оставалась такой же, какой села за стол: миниатюрой безжизненности, бесстрастия и абсолютного повиновения. Она бесшумно сидела на месте, как застывшая восковая фигура, и лишь ресницы легонько дрожали. Вернувшийся Сергей, с которого за это время спала поволока безрассудного желания, как только увидел Свету, снова обратился в чувства. Впервые за вечер он заговорил. Но было это сделано скорее не для того, чтобы поделиться своим мнением о случившемся, а чтобы привлечь внимание Светы. — Я считаю: быть таким неприемлемо, — заявил он. — Правильно сказано. — Да. — Полностью согласен. — Это возмутительно. — Правда. — Подобное поведение лишает достоинства. — Всё это неправильно. Поддакивали Сергею сидящие. Они бы никогда не остановились, находя всё новые слова и изречения, если бы не заговорила бабушка. До сих пор она увлечённо пробовала каждое блюдо – кусочек за кусочком – и, кажется, даже не заметила сотворившегося. Или только не подала вида, пребывая в умиротворенном настроении. — Знаете, — сказала она. — В моё время не так часто удавалось посидеть всей семьей в мире и покое, любуясь и упиваясь друг другом. Её небольшое морщинистое лицо отдавало молочной белизной, но на щеках, как когда-то в молодости, горел румянец. Она плохо видела, поэтому всегда щурилась, из-за чего в уголках глаз лучами собрались тонкие бороздки. — Сейчас мы можем позволить себе многое, но почему-то всё равно остаёмся недовольны. А на самом же деле не столь важно какого цвета стол или где и какими руками были изготовлены стулья, важно, что сегодня они собрали нас вместе и мы насладились этим замечательным ужином. Я благодарю вас, мои дети, а дедушка передаёт вам привет. Любовь дедушки и бабушки по мощности могла равняться с энергией Солнца. Их счастье заключалось в них самих. Они постоянно твердили, что умрут в один день и непременно станут звёздами, освещающими дорогу своим потомкам. Тяжёлая болезнь сразила дедушку намного раньше, но бабушка ничуть не изменилась, потому что её любовь была сильнее смерти. Она продолжала говорить так, будто он где-то неподалёку, но из-за чего-то не может прийти. — Он просит, чтобы вы больше любили друг друга, ведь в этом мире не так уж много любви осталось. Я хорошо провела вечер и уже совсем поздно. Кажется нам всем пора спать. Бабушка встала и, взяв тарелку, вышла из столовой. Постепенно за ней последовали остальные, не проронив больше ни слова. Ужин подошёл к концу. Стол был убран в одночасье. Погасли огни. За окном, чернеющим ночным небом, мерцали звёзды.