Мои руки в твоих ладонях

Реборн был известен в мафии, как человек, который мог чуть ли не читать мысли — так хорошо он мог считывать информацию из языка тела и малейших изменений в мимике других людей. Этой возможностью восхищались, этого навыка боялись, эту способность ненавидели. Реборн мог предсказать чужие действия, чужие слова, почти все люди были для него словно открытой книгой. Может, именно поэтому он так заинтересовался их Грозой? Мысли Верде были ему недоступны, разум ученого был черным ящиком, закрытым от всех любопытных глаз. Это интриговало, это поражало, это разжигало интерес, а еще это чертовски бесило. Загадочность чувств и мыслей Верде, разумеется, изначально и было тем, что так привлекло внимание Реборна, но сейчас, когда они встречались, оно начинало конкретно так раздражать. Он никак не мог предсказать, что ему нравится, что нет, и такое положение вещей действительно напрягало — он хотел знать, что нравится его парню! Знаете, он обладал чувством такта, и считал себя идеальным партнером. И, как каждый идеальный партнер, он хотел, чтоб Верде чувствовал себя замечательно. И, он мог признать, что, даже у него, величайшего в мире киллера были слабости. В данной ситуации слабостью он считал то, что до Верде все его отношения ограничивались сугубо противоположным полом, и он не всегда мог предугадать, устраивают ли Верде те жесты любви, которые устраивали его дам. Нет, серьезно, каждый раз, когда он пытался прижаться к этому зеленоволосому ученому, поцеловать его в уголке или осторожно убрать волосы с его длинного узкого лица, Верде делал такое изумленное лицо, словно Реборн на его глазах доказал теорему Ферма или собрал реактивный двигатель из ложечек от йогурта. Кстати, о ложечках. Он, разумеется, был рад, что Верде предпочел разнообразить свое питание, и после проклятия ел не только заварную лапшу, но и готовые детские пюре, но башенка из баночек, на которых были нарисованы счастливые пухлощекие младенцы, немного напрягала. И вовсе не потому, что пару лет назад он был таким же пухлощеким младенцем, хоть и гораздо менее улыбающимся. Бросив последний напряженный взгляд на жутковатые лица детей с этикеток детского питания, он развернулся, вышел из кухни и пошел дальше по квартире в поисках своего парня. Верде обнаружился, — вот удивительно, а, — в слабо освещенной лаборатории, колдующим над одним из неимоверного числа безумным проектом, он даже не заметил его. Реборн оценил внешний вид ученого и разочарованно цыкнул — выглядел тот, честно говоря, не очень. Зеленые волосы растрепались сильнее обычного, напоминая иголки ежа, белый халат был смят, словно Верде на нем лежал, — и, зная их Грозу, Реборн подозревал, что он в нем не просто отдыхал, а спал, не раздеваясь, прямо на кушетке в лаборатории, — а щетина на щеках давно вышла из стадии «легкой небритости» и медленно приближалась к «клинической запущенности». Киллер вздохнул, подошел поближе к до сих пор не заметившему его Верде, пригнулся, уворачиваясь от резкого размашистого взмаха руки и несколько недовольно фыркнул. — Знаешь, я начну бояться оставлять тебя одного, если каждый раз ты будешь запускать себя до такого состояния. Реборн мог видеть, как его слова медленно доходят до разума ученого, он практически мог слышать скрип мозгов, которые сейчас пытались переключится с одной сложной, требующей внимания ситуации, на другую, гораздо более интересную. И красивую. Верде поднял глаза, и взгляд его был настолько безумным, что Реборн невольно напрягся. Ученый несколько раз ошарашенно моргнул, потом как-то странно, неловко протянул руку, словно желая коснуться щеки Реборна, и замер, не завершив движения, отчего кисть его безвольно повился в воздухе. — Ты… Вернулся? — спросил он с таким неподдельным удивлением, что Реборн на миг смутился. Насколько он знал, он не был объявлен пропавшим безвести, так что такое искреннее недоумение Верде выбивало его из колеи. А он не любил чувствовать себя не в своей тарелке, знаете ли. — Ну, да? — он недовольно развел руками, показывая, что он в нынешний момент присутствует в данной точке пространства, — а что, я не должен был? Мне надо было еще на месяц задержаться? Верде помотал головой, потом перевел взгляд на свою руку, которую он все еще держал в подвешенном состоянии, и спрятал ее в карман халата. — Нет, я просто, — он неловко замялся, закусил щеку, — я не ожидал, что ты вернешься. От таких слов Реборн пошатнулся, раздраженно скрестил руки на груди. Он абсолютно не понимал, что происходит, и ему это не нравилось. — Мне уйти? — спросил он раздраженно, несколько нервно скрестив руки на груди. — Нет! — почти крикнул Верде, потом притих, сжавшись от силы своего голоса, — Я не это имел ввиду. — А что тогда? — недовольно уточнил Реборн, все еще стоя в несколько защитном положении. Верде открыл было рот, чтоб что-то сказать, потом нахмурил лоб, устало потер переносицу. — Неважно, — он стянул с носа очки, начал раздраженно протирать их краем халата. Реборн поджал губы, собираясь устроить ему небольшую истерику, желая добиться ответа, но заметил, как глаза Верде, удивительно большие и зеленые, не скрытые сейчас за толстыми стеклами, болезненно сощурились. — У тебя опять мигрень? — спросил Реборн уже гораздо тише и спокойнее. Ученый печально кивнул, от чего его зеленые патлы стали еще более лохматыми, заставляя его казаться каким-то сумасшедшим. В хорошем смысле. Реборн подошел ближе, осторожно вынул очки из чужих длинных тонких пальцев, взял Верде за руку и потянул к выходу, начиная тихо ворчать. — Ну разумеется, стоило мне уехать на неделю, ты довел себя до истощения и головной боли, потому что не вылазил из лаборатории, да? — он пустил по их сцепленным пальцам солнечное пламя, сканируя чужой организм, пытаясь понять насколько все плохо было в этот раз. Сбитый с толку Верде лишь послушно переставлял длинные ноги, без очков своих выглядя беззащитным олененком, следующим за матерью. Он слепо заморгал, когда Реборн вывел его из лаборатории, сморщился на яркий солнечный свет из окна. Киллер осторожно усадил его на диван, поспешно задернул шторы, не желая, чтоб Верде поплохело еще сильнее. — Отдыхай, — скомандовал он тихо, — я сейчас воды принесу. Ученый осторожно осмотрелся, пытаясь сориентироваться, потом стянул с ног ботинки и лег на диван, подсунув под голову подушку. — Спасибо, — поблагодарил он тихо. Реборн нахмурился. Во время мигреней Верде всегда становился тихим, незаметным и очень послушным, и он не мог сказать, что ему это нравилось. Обычно в таком состоянии он просто лежал с мокрой тряпкой на голове в темной спальне, свернувшись комком в куче подушек, и ждал, пока все успокоится, но сегодня Реборн нашел его в лаборатории. — Над чем работал хоть важным таким? Оно хоть там не взорвется? — спросил он тихо, укладывая ему на лоб влажную холодную ткань. Верде попытался было пожать плечами и тут же застонал от боли. — Ты говорил, что тебе требовались новые виды пуль, которые могли принять больше солнечного пламени, — ответил он осторожно, — я экспериментировал с пламяпроводящими сплавами, пытаясь добиться лучшего КПД и немного увлекся. Верде замолчал, потом задумчиво добавил. — И может быть, немного надышался ртутью. Реборн испуганно вздрогнул, резко схватил его за руку, проводя более глубокий анализ пламенем, но, к своему счастью, не нашел никаких следов отравления или повреждений от радиации, — да, он проверил еще и на свинец. Он знал своего парня. — Ну и шутки у тебя, — пробурчал он сердито, — заставляешь меня волноваться. Верде нахмурился. — Это не была шутка, — обиженно сказал он и снова охнул от боли. На этом тема была исчерпана, и Реборн был слишком рад, что его придурошный парень не искалечил себя из-за науки, чтоб помнить о странных словах Верде насчет «возвращения». Или может быть, на его искреннее удивление по поводу Реборновского подарка. Цветы эти ядовитые Реборн подарил Верде в очень важную знаменательную дату — они были вместе уже полгода, что примерно на месяц больше, чем все предыдущие отношения Реборна, хорошо что хоть не вместе взятые. Тогда его смутило искреннее удивление Верде насчет подарка, — но он принял это на тот счет, что Верде не ожидал подарка на такую размытую дату, как «полгода в отношениях». Реборн даже не был уверен, что ученый помнил, что они начали встречаться аж полгода назад. Но он помнил, и это главное! Или может быть, его смутили цветы? Да, это был не просто букет, а какие-то ядовитые растения, растущие в Перу, — Реборн так и не разобрался, — но все же это были цветы. Букет ему посоветовал подарить Колонелло. Реборн никогда в жизни не признал этого, но он действительно прислушивался к советам того, кто был верен своей любви тридцать лет, и в конце-концов смог получить взаимность. Такие вещи заслуживали уважения. В общем, Колонелло вежливо выслушал все его нытье, немного поржал над неуверенностью Реборна, и посоветовал тот же подарок, который он сделал Лар на очередную их годовщину — «Букет цветов и хорошая пушка еще никогда никого не разочаровывали, кора». Реборн, правда, не был совсем уверен, что Верде обрадуется огнестрелу, так что мысленно заменил его на «что-то смертельно», а уж потом к нему пришла прекрасная идея все это совместить. Верде действительно восхитился его подарком, когда смог преодолеть свое удивление, поэтому Реборн мысленно поставил Колонелло пару плюсиков, а еще согласился быть «дружком жениха» на их с Лар свадьбе. Ну, не то что б он не согласился, если бы Колонелло вдруг ему не помог, но так было гораздо приятнее. Вот только, когда он заговорил об этом с Верде, тот был очень удивлен тем фактом, что Лар и Колонелло собираются жениться. — А разве они не уже? — задумчиво нахмурился он, когда Реборн радостно рассказывал ему о предложении Колонелло, заставив киллера прерваться и поперхнуться воздухом. — Что? — Реборн удивленно уставился на Верде — Нет! Ты чего, они же только весной собираются. Колонелло об этом постоянно говорит. Верде несколько смущенно почесал щеку. Реборн мельком подумал, что тому бы не мешало побриться — с щетиной ученый, разумеется, выглядел очаровательно, но целовать его было не очень приятно. — Я прослушал, — признался он честно наконец. Реборн скептически приподнял брось. — Ты пропустил мимо ушей все разы? Он твердит об этом, не затыкаясь. Верде неловко придвинул к себе тарелку. — Я полагаю, — он пожал, — что ты всегда сообщишь мне, если я пропущу вдруг что-то важное. Как сейчас, — ученый величественно наставил на Реборна ложку и пафосно возвестил, — я тебе доверяю. Реборн хмыкнул, наблюдая, как немного каши упало на пластиковую скатерть. Такие слова были довольно приятны. Он любил моменты, когда у Верде было хорошее настроение. В такие дни Верде не прочь был и подурачиться, — ну, как умел, — и отпустить парочку комплиментов. И, раз сейчас они оба были довольны и счастливы, Реборн хотел попробовать поговорить кое о чем. — Я вот тоже хотел бы свадьбы, — начал он осторожно, — Гости, поцелуи, свадебное платье, все дела. А ты что думаешь о таком? Верде вдруг помрачнел, уткнулся носом в тарелку с кашей. Реборн удивленно уставился на него, не понимая, что вызвало такую резкую перемену в настроении. — А я думаю, что все это чушь, — буркнул он тихо. Киллер нахмурился. — В смысле? — потребовал он ответа, — Ты не любишь свадьбы? — Не люблю, — ответил он так же невнятно, и, поймав недоуменный взгляд Реборна, раздраженно цыкнул, — Свадьба — нелепый ритуал социальных условностей, с такими же нелепыми клятвами «Быть друг с другом и в радости, и в горести», небо, что за бессмыслица! — он резко всплеснул руками, чуть не опрокинув посуду. — Ты считаешь, что обещания быть вместе и поддерживать друг друга — бессмыслица? — возмутился Реборн, ощущая себя немного, совсем капельку преданным. Верде наморщил нос. — Нет, я… Я не это имел ввиду, — ответил он нехотя. Реборна такой ответ не удовлетворил. — А что ты имел ввиду? — раздраженно спросил он. — Я думаю, если человек хочет быть рядом, то он будет рядом, свадьба там или нет, — Верде поджал губы, — а если он захочет уйти, то ты его никакими клятвами не удержишь, — он отставил от себя тарелку и встал из-за стола, — Я иду в лабораторию. Верде быстрыми шагами вышел из кухни, Реборн молча проводил его, увидел, как краешек белого халата мелькнул в коридоре, потом перевел взгляд на тарелку с недоеденной кашей, ощущая, что все прошло явно не так, как он планировал. Его не отпускало чувство, что он сказал что-то не то, уж слишком грустным выглядел ученый, но где именно он ошибся, он так и не смог понять. Не мог же Верде вызвериться так на простой сам факт свадьбы? Или мог? В конце-концов, Верде действительно не любил все «общественные» вещи, презрительно фыркая на все сложные льстивые речи мафиозных Небес, на танцы вокруг друг друга в попытке подлизаться, из-за чего за ним закрепилась репутация отшельника. Но Реборн никогда не считал, что Верде так не отрицательно относится к романтичным штукам. Ему всегда казалось, что Верде если не любит все те милые бессмысленные вещи, которые он делает ради него, то хотя бы принимает тот факт, что Реборну это нравится. В конце-концов, он же не требовал от Верде подарков, свиданий, а также кучи слезливо-романтичных признаний в любви? Он не против был сделать сам эти романтичные жесты любви, и Реборну казалось, что Верде находил их по-своему очаровательными. Ну, насколько он мог понять мысли этого безумного ученого. Но что, если нет? Может быть, Верде просто терпел их, не зная, как правильно отказаться? Он нахмурился. Им следовало срочно поговорить. Правда, он не смог сделать это немедленно — или даже в этот день, — потому что Верде заперся в лаборатории на три дня, выползая только к ужину убитым настолько, что у Реборна просто не получалось начать диалог, — иногда ученый буквально засыпал носом в тарелке, и киллеру приходилось тащить своего парня наверх. Или может быть, он просто трусил, потому что даже в тот вечер, когда Верде освободился, они так ничего и не обсудили. В основном потому, что Верде был достаточно довольным своей работой, — что бы он там не делал, — а Реборн слишком соскучился по нему, объятиям и сексу, чтоб он мог вести сложный диалог. А на следующее утро их Дожди позвали их в кафе, обсудить предстоящую свадьбу. Верде всю дорогу сонно моргал, пялясь куда-то в окно, да и в беседе участия особого не принимал, кажется, досыпая прямо в кресле. Реборну вообще-то, наверное, стоило оставить его дома, но единственным Солнцем, которое видел Верде на этой неделе, был Солнцем Аркобалено, и киллер считал, что ему бы не помешало получить свою норму витамина Д. Разговор прошел замечательно, они с Колонелло и Лар обсудили всех, кого только можно, даже успели поговорить о свадьбе, но Верде выглядел настолько очаровательно сонным и немного сбитым с толку, что Реборн сжалился, и не стал его таскать с собой весь день. Они сели в машину, и только тогда Реборн заметил, каким же ошарашенным и словно даже испуганным был Верде. Он напрягся, пытаясь понять, что случилось, но слова ученого выбили из колеи его самого. Это эксперимент. Это было не по-настоящему. Все было лишь простым опытом человека, которому стало интересно поиграться с чужими чувствами, ученому, который решил проверить парочку теорий. Небо, разумеется, Верде не хотел ни внимания, ни подарков, ни свадьбы, все это было лишь мишурой, социальной чушью, частью какого-то безумного проекта. Он был всего лишь… Он был ничем. Ничего не было. Реборн сжал кулаки, раздраженно взглянул на ученого, желая получить чертовы ответы. Верде, на его удивление, не выглядел очень счастливым. На самом деле, глаза его, которые киллер мог видеть в отражении на стекле, были настолько печальными, что Реборн почувствовал, как злость медленно испаряется, уступая место усталому непониманию. Почему Верде был таким грустным? На что он рассчитывал? Верде же должен понимать, что Реборн это не оставит так просто, что ему плохо, что он уйдет, потому что оставаться ему нет совершенно никакого смысла. Верде сам об этом сказал. «Как быстро ты уйдешь.» Верде этого ждал. Реборн замер, медленно осознавая, почему Верде был так удивлен тогда его возвращению, почему он молчал, почему каждое из мелких проявлений внимания Реборна для него казались такими непонятными. Верде не знал, что Реборн его любил. Он ждал, что Реборн бросит его. Реборн удивленно хмыкнул, поражаясь то ли мышлению ученого, если он, конечно, прав, то ли своей фантазии. Боже, как Верде может быть одновременно таким умным, и в тоже время полным идиотом? Верде от его смешка повернулся, удивленно уставился на него. Реборн осторожно взял его за руку, поцеловал, и произнес то, что говорил в тот давний вечер. «Я люблю тебя». И, он, кажется, наконец смог понять ход мыслей Верде, потому как мог видеть, каким счастьем загорелись темно-зеленые глаза.

***

Верде сидел на диване и что-то сосредоточенно читал, когда Реборн внезапно почувствовал себя очень самодовольным, а потому нагло плюхнулся рядом и положил голову ему на колени. — Реборн, — начал говорить Верде, не отрывая голову от бумаг, — Я изучаю. Реборн бы поверил Верде больше, если б не видел, как тот начал улыбаться, пытаясь скрыть лицо за листами бумаги. — Да, но я же интереснее, чем эти твои скучные научные данные? — спросил он капризно, требуя внимания к своей персоне. Верде задумчиво хмыкнул, а потом вдруг сделал то, что Реборн никак от него не ожидал — отложил свои бумажки и внимательным взглядом уставился на него. Реборн замер, несколько завороженный блеском чужих глаз, потом осторожно спросил. — Что ты делаешь? — Изучаю. — немедленно ответил Верде, продолжая смотреть на него, словно он действительно был одним из его экспериментов. Потом ученый осторожно поднял руку, прикоснулся к лицу Реборна, медленно провел кончиками пальцев по его скуле. Реборн вздрогнул от такого пристального внимания, и вдруг почувствовал себя словно на лабораторном столе — настолько пристально, неотрывно Верде изучал его взглядом, настолько сосредоточенными и внимательными были его движения, словно Реборн был сделан из чего-то ужасно хрупкого и в тоже время пугающе опасного. Он сглотнул, и, желая нарушить мучительную тишину, поинтересовался немного хриплым голосом. — И как? Верде провел пальцем по его губам, и это легкое прикосновение оставило на них ощущение теплого покалывания, словно пальцы ученого были наполнены пламенем грозы. А может, они и правда были. — Ты прав, — ответил тем временем Верде, — ты гораздо интереснее. Реборн снова сглотнул. С того момента, как Верде наконец понял тот факт, что да, они встречаются, и да, Реборн не собирался никуда уходить, он стал гораздо более… Интенсивным? Реборн только-только привык, что он мог понять и предсказать его мысли и поступки, как Верде резко изменил свое поведение, вновь становясь для него таинственной дикой картой, сбивая с толку, вводя в заблуждение. — Ты… флиртуешь? — поинтересовался он тихо. Верде кивнул, тут же уточнил. — Получается? — Реборн ухмыльнулся. — А то, — заверил он, и прижался к чужим губам в долгом поцелуе. Но, в конце-концов, разве не восхитительная непредсказуемость Верде привлекла его в первую очередь?