Боюсь не справиться с лицом, Когда тебя увижу где-то, И завершится всё концом, В котором больше нет секрета. Боюсь не справиться с душой, Боюсь не справиться и с телом, Чтоб над тобой и надо мной Не надругались миром целым. Боюсь — не знаю отчего — Тебя, как тайного богатства. Боюсь — и более всего — Его пропажи не бояться. (Евгений Евтушенко. 2004 г.)
— Азамат Тахирович, можно? Саша стоит перед дверью кабинета мэра и трясущейся рукой держит поднос с едой. Не привык он выполнять обязанности Кати, но приходится. Как оказалось, она не шутила, когда сказала, что возьмёт отпуск, а Азамат Тахирович, в свою очередь, не шутил, что поднимет ей зарплату за молчание. И вот надо было ему в тот день так напиться? — Да ёб твою мать, Саша, ты чё глухой?! Можно, я ж сказал уже дважды, — слышится яростное по ту сторону. Усов вздрагивает, будто выходит из транса и поспешно дергает ручку двери. — Извините, господин мэр. Саша чуть ли не пулей долетает до стола и ставит поднос, который так и норовит упасть. — Совсем уже с твоим муженьком в постели скучно стало. Начали в уши долбиться, а, Сашка? — Азамат Тахирович говорит с ехидной улыбкой, ещё сильнее откидывается в кресле, и его расширенные зрачки начинают быстро-быстро шарить по лицу помощника, который поспешно отворачивается. Это уже пятая гейская шутка за день, сильнее которой нервирует только едва уловимый запах перегара в кабинете, и Саша никак понять не может из-за чего начальник так разошёлся. — Азамат Тахирович, может хватит? — Ты мне ещё покомандуй здесь, — произносит Азамат довольно тихо, но помощник всё равно немного отступает и виновато переводит взгляд на стол, частью которого уже, казалось, является наполовину полная бутылка виски. У Саши уже рефлекс: постоянно отклоняется чуть в сторону, когда Азамат либо слишком спокойный, либо слишком громкий. Знает, что с лёгкостью может прилететь либо по спине, либо по затылку, либо по плечам, когда мэр под чем-то. — Зачем ты мне вообще это принёс? — Азамат Тахирович едва хмурится и указывает на бутерброд с ветчиной. — Ну, Вы просто с утра ничего не если, а уже шесть часов вечера. И я… — А нахрена ты стараешься? Я ж только кофе просил, — мэр и правда забирает с подноса только кружку, а остальное отодвигает подальше: к стопкам с документами, на которых скоро пыль начнёт накапливаться. Азамат Тахирович игнорирует и сахар — сразу прикладывается к кружке, о чём моментально жалеет. Затуманенный алкоголем мозг, наверное, выкинул за ненадобностью информацию о том, что кофе горячий. Мэр в отвращении морщится и резко отдергивает кружку, а Саша на автомате уже руку тянет. Первый, чтобы хоть как-то остудить губы, прижимает к ним пальцы (ладони у него всегда холодные) и начинает глазами что-то искать на столе. Саша теряется, когда Азамат переливает немного кофе в стакан для виски, а после берёт бутылку и добавляет её содержимое в полупустую кружку. — Какой ужас, Азамат Тахирович! — Саша пятится назад, потому что в нос сразу ударяют запахи алкоголя и кофе, и от их смешения становится мерзко, — Зачем? — В смысле, «зачем»? Чтоб разбавить, — Азамат с прищуром смотрит на своего помощника, улыбается и не глядя раскачивает месиво. — От этого или инфаркт, или инсульт, в лучшем случае, будет! — Я помню, мы в школе на перемене водку с кофе пили и ничего, выжил. Будешь? — мэр протягивает ему кружку. — Нет. — Пидора ответ, Сашуля. — Всё, Азамат Тахирович. Я у себя, если что, — Саша быстрым шагом покидает кабинет. Ему правда нужно побыть в тишине. В последнее время гейский шуток стало слишком много, вместе с ними увеличилось и количество бутылок виски под столом мэра. И если первое просто раздражает, то второе — скорее пугает. Во-первых, это может плачевно отразиться на городе и разрушить всё, что есть; а во-вторых, вид неадекватного Азамата режет душу сильнее любых слов. Саша не очень любит в себе эту черту, — эмпатию, что порой граничит с чем-то нездоровым, — но она, всё-таки, часть его. И эта самая часть сейчас вопит, подобно сирене; требует выяснить, что же происходит. Саша, конечно, мог бы с лёгкостью уничтожить все заначки, потому что уже наизусть знает их расположение. Мог бы разбить все бутылки с виски и вином, потому что связка ключей от ящиков и шкафов всегда лежит в кармане брюк. Мог бы, но ничего из вышеперечисленного он не сделает — не понаслышке знает, что резко бросать очень опасно. А тут тяжелый случай, всё может закончиться плачевно. Поэтому нет. Нужен другой подход.***
«Дай я тебя поцелую» «Да не надо, Азамат Тахирович…» Азамат сидит в кресле гостиничного номера и параноидально поглядывает на циферблат настенных часов. В кровь только-только попал амфетамин, но энергию уже нужно куда-нибудь выплеснуть, а вызванной проститутки всё нет и нет. Комната простенькая: огромная двуспальная кровать с тёмно-красным одеялом, тумбочка и одиноко стоящий у окна стул. Глазам и возбуждённому мозгу не за что зацепиться, наверное поэтому в голове снова начинают вспыхивают навязчивые картинки: — Ой, да ладно тебе, Саш, — было видно как помощник прерывисто вдохнул через приоткрытый рот, когда его в грубой форме притянули за шею, — Кати всё равно нет, она на три месяца уехала. Сашка продолжал отпираться, однако вот это его: «Ну всё равно, мало ли что», — звучало довольно вяло. Азамат потянулся к его щеке, когда за спиной, подобно выстрелу, щёлкнула дверная ручка, и в кабинет стремительно зашла Катя со словами: «Простите, я блокнот забыла». Саша, видимо, инстинктивно вскинул голову и повернул чуть вправо, и тут губы мэра неизбежно соприкоснулись с его. Цокот каблуков секретарши стал невыносим. Такое впечатление будто здесь проходит заседание суда, и вот-вот вынесут приговор, который неизбежно поставит крест на дальнейшей жизни. Азамата моментально пробрало. Пробрало до самого нутра вязким холодом, практически делая больно. Сразу же за этим последовало совершенно противоположное: органы будто начали медленно плавиться, а по телу распространился ужасный жар. А потом… А потом также неожиданно отпустило; даже плечи расслабились, и только бешеный ритм сердца ощущался у горла. Сашка же вообще никак не отреагировал — стоял в ступоре, наверно, не до конца веря в происходящее. Когда Мусагалиев, сквозь стучавшую в ушах кровь, понял, что Кати, наконец-то, нет, окончательно закрыл глаза подрагивающими веками и на пробу едва приоткрыл рот, в надежде, что помощник не заметит. Всё-таки это так странно — касаться своим языком чужих губ, чувствовать их теплоту, каждую щербинку. Подобное не будешь делать с кем попало. Азамат не любил поцелуи от слова совсем. Считал их бесполезной тратой времени да и частично брезговал — противно становилось даже от самой мысли, что какая-то шалава может залезть в рот. Мэр не знал, сколько сил ему стоило сместить немного руку и провести большим пальцем по жёсткой щетине. Это должно было подействовать отрезвляюще, должно было напомнить кто перед ним. Но… … Азамата внезапно настигает приступ эйфории. Как не вовремя! Он хочет ненавидеть себя за то, что именно сейчас губы предательски растягиваются в широкой улыбке, но не может — мир перед глазами слишком притягательно горит яркими красками. Неделю. Уже целую неделю Азамат пытается забыть тот абсурд. Хотя «забыть» — слишком оптимистичный расклад, потому что не думать о случившемся каждые десять минут — уже непосильная задача. Мусагалиев категорически отказывается оценивать свои чувства по поводу того поцелуя в трезвом состоянии, а вот когда алкоголь и наркотики бьют в голову и напрягаться не надо. Всё за тебя уже сделано, и ты, словно цирковое животное, только поддаешься эмоциям. Мелких и незначительных мыслей становится настолько много, что они неизбежно закрывают собой одну огромную и навязчивую. И тем более эти самые мелкие мысли зачастую бывают довольно интересными. К примеру, недавно он выудил из своей черепной коробки предположением о том, что многим животным существуется намного лучше, чем людям, из-за умения впадать в анабиоз. Этот термин попался на глаза Азамату совершенно случайно, пока он бегло пролистывал книгу, которую Саша забыл у него в кабинете. Её название благополучно стёрлось из памяти, а такое завораживающее слово, как «анабиоз», осталось. Так вот, некоторые животные впадают в него, когда наступают «неблагоприятные для их жизни условия» и просыпаются только когда всё налаживается. «А змеи-то везучие твари» — бегущей строкой пронеслось в пьяной голове мэра, пока он из окна своего тёплого кабинета наблюдал за перепуганной женщиной, в паре метров от которой грузно свалился пласт снега с крыши старой хрущёвки. Но в тот раз мысль была поддёрнута ленивым «ха-ха». А теперь это «ха-ха» заменилось на «блядь». Азамат сейчас и правда начинает завидовать змеям, потому что они к тому же не умеют забивать голову бесполезным мусором. Зажмурившись, Мусагалиев еще раз глубоко вдыхает и выдыхает и откидывается в кресле. Ничего, совсем скоро амфетамин окончательно завладеет сознанием, а проститутка приедет с минуты на минуту. Всё. Будет. Хорошо. Азамат дёрганым движением вытирает влажный нос, шмыгает и смотрит на настенные часы. Тик-так. Если кто-нибудь узнает, что он так зациклился на этом недо-поцелуе, то по городу обязательно поползут слухи. Это вряд ли превратиться в повод для снятия его с поста мэра, но у народа появится новый повод его возненавидеть. Понять смогут, разве что, Олег и Катя. Что бы Азамат не говорил про свою секретаршу, он всё же в сердцах ценит её за доброту и толерантность. Тик-так. Азамат резко вскакивает с кресла и начинает наворачивать круги по гостиничному номеру: от окна к двери, от двери к окну, туда-сюда, туда-сюда… Ещё три шага — снова к окну. Три шага — и опять к двери. И когда он в энный раз оказывается у окна, в районе солнечного сплетения начинает распространяться щекотливое тепло, а в руках появляется легкий тремор. Тик-так. Вот и всё. Трагедии в прошлом, а будущее слишком туманно, чтобы о нём переживать; есть лишь настоящее, которое как жвачку хочется смаковать, не задумываясь о чужих судьбах, людях и их отношениях. Есть лишь настоящее, наполненное только сиюминутными желаниями. К сожалению, Азамат не успевает в полной мере насладиться всем спектром эмоций, потому что со стороны двери раздаётся тихий стук. Он, не думая ни секунды, идёт открывать. На пороге — миловидная девушка в сером платье, от сияния блёсток на котором можно ослепнуть; на её узкие плечи накинут бурый полушубок. На бледном юном лице мелькает нечто вроде испуга, когда она видит Азамата, а тот в свою очередь разглядывает её, не предпринимая попыток даже поздороваться. К нему отправили новенькую, видно сразу — не умеет ещё держать марку. Мусагалиеву хочется говорить-говорить-говорить, чтобы занять мысли и рот, но он не знает о чём. Наверное, тоже самое испытывают художники, которые хотят изобразить на холсте нечто эстетичное, но не знают что именно — в голове настолько много образов, что один цепляется за другой, в итоге превращаясь в непонятную кашу. Также и здесь. Поэтому Азамат молча хватает девушку под локоть и, игнорируя возмущённый писк, затаскивает в номер, и дрожащими руками закрывает дверь не глядя. — Стойте! Не так быстро, — незнакомка смотрит хмуро, и до Мусагалиева никак не доходит в чём же дело. — А! Точно, блин, — он дёргано на ходу выуживает из кармана штанов остатки белого порошка и кидает пакетик на тумбочку. Хочется уже поскорее закончить с прелюдией, — Только учти, за это я доплачивать не собираюсь. — Ой, нет, — большие синие глаза наблюдают за тем, как мэр садится на кровать, — Я больше по таблеткам. От порошка у меня сопли начинают идти. — Ну так у меня тоже, но я ж не жалуюсь. Ты вообще где ходила? Два часа тебя ждал. Если ещё раз такое повторится — снесу ваш бордель к чёртовой матери! Азамат тянет её за тоненькое запястье и уже без особого труда усаживает юное тело к себе на колени. Гостиница находится на окраине Землегорска, где уличных фонарей довольно мало, поэтому в комнате стоит сумрак, даже несмотря на то, что огромное окно не занавешено. Лишь слабый оранжевый свет от двух напольных ламп очерчивает некоторые предметы, к числу которых относится и… «А как её зовут?» Азамат стаскивает с плеч девушки полушубок и попутно хватает ту пальцами за челюсть. Не важно, если на них останется тональный крем (или что это вообще), важно найти ответную реакцию в глазах. Однако в синеве пока отражается только красное одеяло, и это сочетание цветов обязательно вызовет тупую боль в лобной доле, если долго смотреть. Видно, как на лице девушки периодически появляется подобие страсти, но ощущение такое, будто она позирует для фото: первые пару секунд — манящая искренность и заинтересованность в происходящем, а вот после уже — попытка сохранить это выражение как можно дольше, из-за чего оно неизбежно застывает и превращается в кукольное. «Будто манекен решил оттрахать, ей Богу». — Не молчи, — всё-таки вырывается у Азамата с придыханием, открывая речевой поток, который до этого более или менее был под контролем, — Вот по тебе прям видно, что работаешь не так давно. Сколько?.. Месяц или два? Как тебя зовут, кстати? Знаешь, тебе бы очень сильно пошло «Оля». — Я Вероника, — отвечает она коротко и только на последний вопрос, но всё от того, что занята: картинно трётся о пах и старается как можно быстрее расстегнуть пуговицы на чужой рубашке — но Мусагалиеву и этого достаточно. Он надеется, что запомнит, однако помимо Оли и Вероники в голове появляется ещё и третье имя: Соня. Оно тоже ничего. Вроде, у Достоевского есть такая героиня в одном из романов. Просто Сашка и его книжки приносил. Мысль ускользает из-под носа, как только Вероника, уже оставшаяся в одном нижнем белье, стремительно сокращает дистанцию в желании поцеловать. Азамат также быстро реагирует и уворачивается, при этом успев выставить локоть перед собой: — Так! Стоп, нахрен! Девушка вздрагивает от неожиданного возгласа и чуть отшатывается, а её взгляд будто оживает. — Тебя ж должны были предупредить, что я презираю романтику! — Я знаю, знаю, — тараторит она, зачем-то пытаясь подстроится под его тон и темп речи. Казалось, она сама не поняла значение того, что сказала, — То есть… Извините, пожалуйста, — видимо, вторая ошибка совсем сбивает Веронику с намеченного пути, иначе Азамат никак не может объяснить следующий вопрос, — А… как тогда? — Ты серьёзно? «А как»? Я тебя ещё и учить должен? — Ну так мне 18 всего! Я недавно этим заниматься начала, потому что есть совсем нечего. — Ой, только не начинай на жалость давить! Я мэр, у меня уже иммунитет к подобному дерьму! — Мусагалиев набирает полные лёгкие воздуха. Становится жарко, и это, скорее, от подскочившего давления нежели от возбуждения, а потому приходится до конца расстегнуть рубашку самому, — У твоей матери что, мужа нет, чтоб обеспечивать? — Не-а, он ушёл. Поэтому я и решила проституцией заниматься, — пару секунд девушка молчит, размышляет о чём-то своём, а потом внезапно спрашивает, — А у Вас? — У меня? — Ну, в смысле, у Вас есть отец? — Нет, тоже ушёл, — пауза, — Только из жизни. Разговор явно повернул не туда. Азамат вызвал её не для того, чтобы душу раскрыть. Сейчас самое главное — убедиться в своей ориентации, доказать самому себе, что соприкосновение губ ничего не значило, а табун мурашек был вызван банальной неожиданностью. Просто нужно вспомнить, что такое находиться с девушкой наедине. Обычно же к нему в кабинет приходило штуки четыре, не меньше, и все чувства со временем притупились. Нет, это просто смешно — по-другому и быть не может! «Женщина и мужчина. Мужчина и женщина. Только это правильно», — словно мантра звучит в голове, что нехило так воодушевляет. Улыбка сама собой появляется на лице, а дыхание становится глубже с каждой секундой, пока Азамат ощущает чужие бёдра. Женские бёдра. — Ладно, начни снизу, — он мягко давит на плечи, намекая слезть, и прикрывает глаза. Тонкие пальцы начинают медленно поглаживают пах, будто дразня; с колен пропадает тяжесть, и мэр чуть шире раздвигает ноги; звук расстёгивающейся ширинки пронзает тишину. Время напоминает вязкую неприятно-тёплую грязь, которая медленно стекает по разным частям тела. Азамат не знает, сколько проходит: минута или два часа — прежде, чем Вероника полноценно прикасается к его члену, пуская кавалькаду мурашек до самой шеи, и заставляя открыть глаза. Что-то не так. Что-то изменилось. Теперь от окна на пол падает ярко-голубое пятно света, чей контраст нарушают несколько человеческих фиолетовых фигур, выступающих из темноты. Их четверо: снуют, мельтешат, стараясь скрыться. А хотя нет, пятеро! Один силуэт, в самом дальнем углу комнаты, знаком до зубной боли. Похож на Сашку. И чем дольше Азамат держится за это сравнение, тем уверенность в нём крепнет. Вот его узкие плечи, тёмная линия бороды и руки, что сложены за спиной. Вероника обхватывает губами головку и с лёгким нажимом проводит языком, от чего Мусагалиев дёргается, сжимая одеяло в пальцах. Он неосознанно хватает её за волосы и исподлобья поглядывает в тот злосчастный угол. Свет туда практически не попадает, поэтому кажется, что вместо глаз у Саши чёрные дыры. Внутри зреет ледяной ужас, от которого мутит, но отвернуться или зажмуриться нельзя, иначе безумие захватит окончательно. Азамат понимает, что это всего лишь галлюцинация, но не знает от чего — тут либо амфетамин, либо инсульт. А если всё вместе? Неужели Сашка был прав? Усов, будто прочитав мысли, едва обнажает зубы в гаденькой полуулыбке и кивает. Мусагалиев ощущает сердцебиение в районе горла, где сейчас в придачу стоит и ком, окончательно перекрывая доступ к кислороду. Мэр зарывается в чужие волосы, старается удержать из ниоткуда взявшееся отвращение в себе, но причмокивание и тёплое дыхание, опаляющее член, рушат всё. В следующую секунду Веронику грубо отпихивают, вновь выводя из транса, а Азамат прижимает ладонь ко рту, испугавшись первого рвотного позыва, ещё довольно лёгкого, и бросается в ванную. Освещения из основной комнаты более или менее хватает, чтобы не промахнуться, но мэр всё равно въезжает головой в бачок унитаза. Не хотелось искать причину — порошок, который почему-то организм решил отвергнуть, или тривиальный испуг, — но к тому времени, как Азамат исторг в недра унитаза всё содержимое желудка и перестал содрогаться в сухих спазмах, внутри засела готовность придушить проститутку голыми руками. — Всё нормально? — звучит её тихий вопрос где-то за спиной, а может и вообще сверху. Кажется, будто голова накрыта плотным пуховым одеялом. — Проваливай, — Мусагалиев говорит хрипло и обрывисто, опасаясь, что позывы повторятся, — Деньги… в сейфе. Пароль: 2208. Вот в таком положении — согнувшись над унитазом и вцепившись в маленький коврик, — Азамат пребывает довольно долго, прислушиваясь к организму. Решается облокотиться о ванну только когда горло перестаёт сильно жечь. Он пытается сфокусировать отсутствующий взгляд на распахнутой двери. «Вот сволочь, она и правда ушла», — звучит в голове голос Саши, и Азамат обреченно стонет глубоко внутри себя, так как на фактическую эмоцию сил не остаётся. Только сейчас, повернув голову немного вбок, мэр замечает точную копию своего помощника, которая стоит теперь у раковины всё в той же позе. Вероятно, не весь наркотик, всосавшийся в кровь, покинул организм: Сашка-галюн до сих пор здесь, глазам сложно сфокусироваться на близстоящих предметах из-за расширенных зрачков, и у Азамата, черт подери, стоит. Напряжение пульсирует, не даёт успокоиться, требует к себе внимания, и сейчас глубоко плевать на то, что происходит вокруг. Хочется просто для начала избавиться от боли в яйцах, а после лечь на пол, свернувшись калачиком. «Как там писал один придурок? «Чтобы избавиться от искушения — нужно поддаться ему»?» «Не придурок, а Оскар Уайльд, господин мэр». С мучительным выдохом Азамат дрожащей рукой проводит по напряжённому члену, за что тут же награждается судорогой удовольствия. — Су-у-ука-а-а. Большой палец проходится по уретре, растирая выступившую каплю, и мэр непроизвольно прогибается и едва запрокидывает голову назад, не в силах больше сдерживать рвущуюся наружу потребность разрядки. Рука ритмично двигается, увеличивая темп, а Сашка-галюн, тем временем, обходит раковину и садится рядом, плечом к плечу, сгибая ногу в колене. — Охм-м, — стон неожиданно вырывается из глотки. Азамат чувствует, как на него наваливаются и касаются носом уха, опаляя шею горячим дыханием, и, наконец-то, выгибается в приступе острого удовольствия. Судорога постепенно отходит, отпуская измученное тело, постепенно расслабляющееся на холодном полу. Дыхание успокаивается под волной посторгазменных сокращений, и Азамату хочется разрыдаться. — Докатился, блядь. Он поднимается и еле доходит до выключателя на подрагивающих ногах. Щелчок — ванну заливает ярко-жёлтый свет. Иррациональную обиду от того, что Сашка-галюн исчез, прерывает странное пощипывание в носу, и когда Мусагалиев проводит по нему запястьем, на нём сразу остаётся немного крови. Оказавшись у зеркала, мэр не может сфокусироваться на собственном лице — выделяется лишь тонкая алая ниточка, что тянется к губе. Открыв кран, Азамат первым делом опускает под воду покрытую спермой ладонь. Плевать, что кровь уже капает с подбородка в раковину — это не так интересно, как вода, стекающая по руке в сливное отверстие. Затем он тянется к мылу, растирает по коже и вновь смывает. Потом второй раз. Только когда во рту появляется отчётливый привкус железа, Азамат осознаёт, что идёт уже на пятый круг.~~~***~~~
Катя вернулась из отпуска, как только началось цветение лиственницы, и Саша был несказанно рад, хотя бы потому что теперь не придётся выполнять её работу помимо своих основных обязанностей. Можно более или менее расслабиться и не вздрагивать от малейшего звука, отдаленно напоминающего голос Азамата Тахировича. Однако беспокойство за его состояние — физическое и душевное — никуда не ушло. Саша никак не мог понять, когда же всё началось. Что-то было не так, но это «что-то» никак не могло найти выход, словно специально блокировалось сознанием, чтобы не травмировать. Сегодня он не видел начальника от слова совсем и даже думал, что мэр вообще на работу не явился, но эту версию рушил факт того, что в дверь его кабинета был вставлен ключ. Но Усов предпочёл списать это на то, что работы довольно много. Вон, сам уже второй час сидит на стуле и монотонно стучит по клавиатуре: составляет расписание встреч на месяц вперёд. Горожане в последнее время заметно нервничают и наведываются в администрацию всё чаще в надежде, что их проблемы в миг разрешат. Однако они понятия не имеют, что таким образом только подливают масло в огонь. Палец промахивается по нужной клавише, когда Катя приоткрывает дверь, запуская в кабинет сквозняк. — Саш, тебя Азамат Тахирович вызывает. — Оке-е-ей, — бездумно протягивает Усов, не отрывая сосредоточенного взгляда от монитора, но потом, будто до конца осмыслив сказанное, спрашивает, — А почему он через тебя это делает? — Не знаю, — секретарша пожимает плечами, — Меня просили позвать — я позвала, — и удаляется, не удосужившись закрыть за собой дверь. Когда Саша заходит к мэру, обозначив своё присутствие стандартным риторическим вопросом, Азамат Тахирович не реагирует — продолжает мерять кабинет широкими шагами. Он похож на раненое животное, жаждущее причинить кому-нибудь ещё большую боль, лишь бы доказать своё превосходство. Также то самое «что-то» будто ходит за ним по пятам, постепенно заполняя собой всё пространство: хочет вытеснить нагрянувшего гостя. Саша крепче сжимает собственную ладонь. — Вы что-то хотели? Тут Азамат замирает и оборачивается, замечая Сашку. Выражение лица совершенно нечитаемо, но он так старательно рассматривает помощника от груди и примерно до колен, что тот едва удерживается от вопроса: «А Вам точно я нужен?» — А ты… ладно, не важно, — выдавливает Азамат Тахирович и, то ли случайно, то ли специально, задевает Усова плечом, прежде чем сесть за стол. Прикосновение прошибает током, заставляя чуть дёрнуться, — Сейчас позвонили из городской Думы и потребовали отчёт, а ещё даже года не прошло! Принеси документы на подпись мне быстро! — мэр на эмоциях дёргает ногой; под столом звенят пустые бутылки. — Я Вас понял. Единственный принтер на весь этаж находится у Кати, в её втором кабинете, поэтому приходится отвлечь её от обеденного перерыва и потащить туда. Она просто кивает и выполняет поручение без лишних вопросов. Саша наблюдает, упёршись одной рукой в стену, а другой — в бок, как Катя всматривается в текст на экране огромными выпуклыми глазами, как смахивается светлые волосы с острых плеч, как включает принтер изящными пальцами. Она настолько точна в действиях, что на её фоне Саша чувствует себя чужаком в таком существенном месте. Будто позволяет себе больше, чем надо; сходит с дорожки, что так заботливо намечена начальством, зачем-то волнуется о других. Монотонно жужжит аппарат. На секунду гаснет экран, и Усов сталкивается взглядом с секретаршей. Катя смотрит как-то странно, с усмешкой, будто знает о нём то, о чём тот сам не догадывается. — Не пались хоть так сильно, — улыбается она, прежде чем закинуть в принтер стопку бумаг, — Ты ведь даже стоишь женственно. Саша моментально отстраняется от стены и начинает недоуменно шарить зрачками по лицу напротив. Прозвучавшее было сродни предательству. — Катя! — Нет, я-то не осуждаю, только вот на улице так не встань. Раздражение растекается в груди густым вязким соком. Саша выхватывает из принтера готовые документы, стремительно покидает кабинет, и, как только вслед слышится: «Да никто не узнает, я ж дала слово!» — в голове пресловутое «что-то», наконец-то, находит выход. «Азамат Тахирович начал себя странно вести после того… Поцелуя? А ведь и правда. Всё вроде сходится», — с этими мыслями Сашка кладёт ценные бумаги мэру на стол. Вот теперь он чувствует, что воздух уже менее наэлектризован, словно на вечно тёмной аллее, что имеет дурную репутацию, наконец-то, поставили, пусть и один, но сверкающий огнями софит. Помощник на всякий случай напоминает Азамату, что и где нужно заполнить и подписать. Водит пальцем по строкам и периодически поглядывает на начальника, надеясь уловить серьёзность и понимание, но мэр большую часть времени смотрит на чужие губы и редко кивает головой. «Ну значит точно». Домой Саше приходится возвращаться окольными путями, вдоль панельных домов, так как на главной улице прорвана канализация. Рабочие дорогу, естественно, раскопали, но отчего-то на этом всё и застопорилось. Теперь она чудовищно вздыблена и перекошена. Дрожащие радуги в воздухе, что рассыпает струя воды из трубы — единственное, что кажется по-настоящему цветным и ярким в городе. Ну а воняет улица ещё хуже, чем выглядит. И всё может стать плачевнее, если Саша не обсудит с мэром тот случай. Знает, что в его голове тараканов больше, чем во всех забытых богом столовых. Мало ли, что там напридумывал, даже несмотря на то, что сам настоял на поцелуе. Честно, Саша в тот момент даже не сразу понял, что произошло — ему было ни приятно, ни противно. Да и сейчас, когда думает об этом, ему просто никак. Только немного досадно, что всё помнится довольно смутно. Усов даже не прочь повторить в целях эксперимента, чтобы окончательно разобраться, но вот Азамату Тахировичу об этом знать не стоит. Зайдя в родную многоэтажку, Саша чуть ли не пролетает мимо старенькой консьержки, что по обыкновению смотрит разные шоу по первому каналу, к лифту. В нос ударяет привычный запах хлорки; на стенках — ржавая плесень и много годовых пластов рекламы. Поднявшись на свой этаж, он идёт к квартире 127, где его встречает любимая кошка. Она путается под ногами, трётся и мурчит, не даёт снять обувь — искренне радуется хозяину, у которого улыбка становится всё шире. Саша первым делом заворачивает на маленькую кухню, чтобы покормить любимицу. Лезет в холодильник за кормом и внутренне благодарит Вселенную, что голодные студенческие годы уже давно прошли. А ещё, помнится, раньше, когда он жил в общежитии, в комнате чуть ли не на каждом углу валялись то энергетики, то пиво. Первого, конечно, было больше. И это довольно неплохой классический пример того, почему любая зависимость опасна. Каким-то образом ты убеждаешь себя, что в этот раз будешь держать всё под контролем. Несмотря на опыт прошлого, думаешь, что спокойно выпьешь одну банку и всё, но только делаешь глоток, и вот уже не можешь остановиться. Дело не в том, сколько ты пьешь, а в том, что происходит, когда ты пьешь. Саша до этого дошёл только когда его увозили на «скорой» с практически полностью уничтоженным желудком. С тех пор он боится вернуться в то ужасное состояние. Первый год или около того, было сложно, но теперь он не может нормально смотреть ни на энергетики, ни на алкоголь. Хотя, конечно, бывают моменты, когда хочется просто напиться и забыть о дрянном дне. Сейчас июнь, и на улице светло, хотя на часах уже девять вечера. Саша сидит в гостиной на белом подоконнике, на котором нет и намёка на жёлтые кружки от цветочных горшков. Вообще вся квартира дочиста вылизана — перфекционист слишком. Здесь довольно жарко, — кондиционера нет, а вентилятор сломан, — поэтому приходится сидеть вплотную к открытому окну. Рядом скачет кошка, что так и норовит игриво укусить то за руку, то за ногу, и Сашу это безмерно веселит: — Да мне же больно, дурочка! — возмущённо восклицает, но всё равно смеётся и, дразня, проводит пальцами по спине. Кошка отпрыгивает; предзакатный свет гладит её по короткой крапчатой шерсти и высветляет радужку правого глаза. Это идиллия ненадолго отвлекает от предположения, что Усов теперь Азамату Тахировичу, возможно, отвратителен. Вдруг тот недо-поцелуй был проверкой? Вдруг нужно было среагировать совершенно по-другому: не стоять столбом, отдавая всё на волю случая, а, например, оттолкнуть? А так как ничего Саша не предпринял, у начальника окончательно в голове закрепилась мысль, что его помощник — гей. Отсюда и усилившийся шквал шуток, отсюда и попытки всяческими способами отключить сознание, лишь бы не задумываться о том, с кем работаешь бок о бок. Абсурд. Нужно срочно поговорить с Азаматом Тахировичем. Улучить подходящий момент и поговорить. Так-то Сашка никогда особо не задумывался о своей ориентации. Ему не нравились ни парни, ни девушки. Хотя, в студенческие годы, у него была девушка в течение двух лет. Она сама его нашла, сама захотела попить вместе кофе, а Усов захотел попробовать влюбиться. Однако Саша всегда чувствовал, что она любит сильнее, из-за чего испытывал вину. Расстались мирно — это главное. А сейчас на любовь у него совершенно нет времени. Нужно чуть ли не допоздна торчать в мэрии, но в этом нет особых проблем. Саша искренне хочет помочь городу, за который переживает.***
Случилось это месяцев шесть назад. В январе, где-то. Одним тихим вечером, когда рабочий день подошёл к концу, Азамат Тахирович собрался ехать домой и уже взял в руки телефон, чтобы набрать водителю, но не успел. Олег сам ему позвонил. Сказал, что забыл заранее машину прогреть, и теперь она из-за мороза не заводится. Мэр уже на тот момент был не в лучшем расположении духа и вот это: «Придётся Вам либо ждать, либо идти пешком», — окончательно вывело из себя. Олега тогда от импульсивности Азамата спасло расстояние. А Сашу — нет. Он спокойно сортировал документы, когда к нему ворвались, больно схватили за плечо и потащили в соседний кабинет. Усова припёрли к стене и его голос дрогнул: — Ч-что случилось, господин мэр? Азамат смотрел пристально и крепко держал руки помощника по швам. Саша в первые пару секунд был готов к удару по лицу, поэтому инстинктивно хотел прикрыться, но чужая хватка была слишком сильной — ему ничего не осталось кроме как отвернуть голову. И тут Азамат неожиданно выдал: — Мне делать нечего, Саш, — и прозвучало это настолько ровно и с по-детски серьёзным лицом, что помощник непроизвольно фыркнул. — И всё? Ну… если в этом вся проблема, то мы можем, к примеру, фильм посмотреть. Всё равно рабочий день окончен. Это становится традицией. Саша заглядывает в кабинет Азамата каждый вторник, вечером, когда все в мэрии давно на пути домой. Мусагалиев всегда к этому моменту уже пьян (Ну а что? Не он же машину ведёт), поэтому не особо волнуется о том, что смотреть фильм с ноутбука всегда приходится на полу, облокотившись о стену. Просто удобнее места нет. В этот раз они смотрят советскую комедии, где девушка влюблена в коллегу. Раньше у Азамата к середине фильма было бы уже куча вопросов: «Ну какого чёрта?! Почему всё так сложно и затянуто? Можно же просто подойти и признаться, выяснить, что да как». Теперь он знает, что так нельзя на собственной шкуре. Ты будешь нести всякий бред, ёрничать и огрызаться, но ни за что не скажешь, что творится в твоей больной, во всех смыслах, голове из-за боязни последствий. Да и в принципе потому что считаешь, что можно пережить всё, кроме конца света. Просто иногда лучше не знать, лучше не услышать, лучше быть неуверенным. Лучше обвинять других в своём же грехе. — Саш, а почему ты геем стал? Помощник сразу ставит фильм на паузу и хмурит брови: — Азамат Тахирович, сколько раз Вам повторять, я не гей! — говорит вкрадчиво, но мэр лишь глупо улыбается, — И геями, так-то, не становятся. Ими рождаются. И вообще нам нужно… Нервный смешок вырывается сам собой, прерывая: — Ну да-а-а. Потом расскажешь, как будешь готов. Сашка никогда не будет готов, поэтому Азамат отжимает паузу. Понимание этого заставляет с каждым днём заливать в себя виски чаще и чаще. Но плюсы всё же есть: он помогает вытащить из сознания много того, что закинуто на задворки. Азамат не верит, что у его… влечения (выбрал самое безобидное слово) нет какой-то осязаемой отправной точки. Хочется перекинуть ответственность за свою неправильность на других: отца, мать, даже бабушку и, на худой конец, Сашку. Мусагалиеву кажется, чем дольше он пребывает в неадеквате, тем ближе подбирается к истоку. Всё обычно идёт из детства, а? Сколько он себя помнит, родители иной раз ссорилась из-за того, что отец выпивал. Хотя, казалось, он любил сына намного больше, чем все члены семьи вместе взятые: мать сама по себе была скупа на эмоции, относилась к Азамату как к должному и не особо интересовалась его жизнью; а бабушка считала, что постоянные ограничения сделают из внука человека. Может это оставило какую травму? А хотя какие тут могут быть травмы? Да, по пьяни отец, бывало, уродом называл и мог ударить, но это же заслужено. У всех родители так делают, разве нет? По крайней мере, последнее точно — один из дворовых мальчишек показывал синяки, после того, как их компанию, в которой Азамат тоже состоял, застукали с сигаретами. Но Мусагалиеву тогда влетело меньше всех. Просто когда отец хотел замахнуться ремнём, мальчик, движимый неведомым ранее порывом, умудрился схватить и вырвать его из непослушных рук. Курить Азамат так и не бросил. На работе он это дело не особо любит, но сегодняшний день — исключение. Он чуть ли не опрокидывает доверху наполненную пепельницу, когда выкрикивают до боли знакомое: — Где этот ублюдок?! Так тогда кричал его отец. Так сейчас кричит и дед в приёмной. Мэр быстро тушит сигарету и в пару быстрых шагов преодолевает расстояние от окна до выхода из кабинета. Он долго не решается открыть дверь, потому что ругательства не смолкают; потому что невыносимо хочется, будто маленькому мальчику, закрыться в своей комнате и сидеть там, пока всё не уляжется. Он удрученно выдыхает и одним движением убирает преграду. Разворачивается следующее: ссутулившийся щупленький старичок в мешковатой одежде стоит посреди приёмной и злобно поглядывает на Катю, что отставляет кружку с чаем и с деланным добродушием просит, наверное, уже не в первый раз: — Мужчина, пожалуйста, успокойтесь. Вы по записи? Азамат Тахирович замирает на месте и отнюдь не от страха — в голове резко образовывается вакуум, который мешает ориентироваться в пространстве. Мэр прекрасно слышит и видит, но это всё слишком эфемерно, как в театре. Не стоило, всё-таки, смешивать никотин и траву. — Да как тут успокоиться?! Моя супруга не может ходить. Передвигается на инвалидной коляске. Я уже тысячу раз обращался в администрацию, чтоб хотя бы у магазинов пандусы установили, — старик убирает очки с головы обратно на нос, подходит ближе и пальцем указывает на мэра, — А этот сукин сын… — Так! — сначала слышен строгий голос помощника, а после, откуда-то слева, появляется и он сам. Азамат пятится назад по инерции, позволяя Саше себя загородить, — Попрошу не выражаться и соблюдать субординацию. Если есть какие-то предложения по улучшению нашего города, Вы либо запишитесь на приём, либо оформите всё в письменном или печатном виде и отошлите нам, хорошо?! Дед приоткрывает рот в желании что-то сказать, но передумывает. Разворачивается и, шаркая, уходит, бросив напоследок: «Вот из-за таких как вы наша страна загибается!» Саша тихо выдыхает, довольно долго смотря ему в след, а после близко становится к Азамату Тахировичу, что ещё никак не может прийти в себя. — Я могу, если прикажете, за ним проследить. Мало ли что, — Усов говорит почти ласково, касается чужой спины и взволнованно поглядывает — впервые видит, чтобы начальник впал в ступор из-за обычного посетителя. — А? — Азамат часто-часто моргает и постепенно выходит из транса, — Не… не надо, Саш, — хочет сказать «спасибо», но не может, потому что слово кажется вульгарным, будто его звучание повлечёт за собой нечто непоправимое, поэтому выдаёт, — А где вообще моя охрана? Почему ты снова выполняешь чужие обязанности? Помощник неопределенно ведёт плечом и убирает руку, а у мэра спина теперь будто зажигалкой подожжена. У него никого кроме Саши не осталось. Отец погиб, — собаки загрызли в лесу, когда уснул под деревом во время пьянки — мать отказалась от него после смерти мужа и отдала бабушке, а та уже умерла, когда Азамату было 19. Он привык, что никому не нужен, и тут появился Саша, у которого было обязанностью его любить. Но он всегда делал и до сих пор делает это не как медсёстры с натянутыми улыбками. Он живой. Со своими странностями и привычками, которые сам, наверное, не замечает, в отличие от мэра. К примеру, когда Саша нервничает, то хватается за любой предмет, как за спасательный круг, а за неимением такового складывает руки в замок за спиной. А вот ещё: Усов обычно переходит на «ты», когда злится, но Азамат может ему это простить. Сашка вообще напоминает ему дворняжку, которую помыли, подстригли, причесали и отдавили все лапы, чтобы отучить надрывно лаять, и теперь пытаются выдать за гладкошёрстного колли. Этим Саша и привлекает: внутренней дикостью, которая нет-нет, да проскакивает в его мимике. Особенно ярко она проявляется, когда его лицо кривится в отвращении. Мусагалиев прокручивает это в голове день ото дня; пытается собрать кубик Рубика, у которого сто цветов, сделать его нормальным. Но пальцы рано или поздно слабеют и отказываются бороться. Мусагалиев прокручивает это в голове день ото дня, даже когда снимает номер в той злополучной гостинице на окраине и занимается там сексом с очередной проституткой. Но после, уже в одиночестве стоя возле распахнутого окна с пачкой сигарет в руках, он чувствует себя… Разочарованно? Да, наверное, так. Будто он часа два наблюдал за тем, как дыру в стене латали не бетоном, а мороженым, и как только убрали шпатель, всё растаяло. Дыра на прежнем месте, и плюсом вокруг теперь очень липко и сладко. В те краткие мгновения, когда разочарование отступает, над клубами невыносимой боли появляется нечто вроде тщеславия. «Жаль, что горожане не могут почувствовать мои страдания», — размышляет Азамат, — «Ноют они, что даже в торговых центрах нет кондиционеров. Сознание они, видите ли, от жары теряют. А мне с таким адом в голове живётся намного хуже, но я ведь справляюсь! Мог бы уже давно выпилиться нахрен!» Мусагалиев высокомерно смотрит и на тонущего режиссёра, который взялся помочь ему снять подставное видео к предстоящим выборам — конец августа уже, нужно что-то делать. Азамат думал, что всё будет быстро и легко, но, видимо, ни в этой жизни. Вместо того, что бы восхищаться «актёрской» игрой или, к примеру, давать советы, режиссёр сыпал лишь оскорблениями: «Дерьмо бесталанное! Вошь! Тряпка! Нелюдь!» Мужчина должен был просто сыграть утопающего, но поплатился за свой длинный язык. А судьба сегодня благосклонна. Азамат смотрит на барахтающееся в воде тело, и в районе солнечного сплетения разливается жгучая эйфория. Благо, в парке никого кроме них, Сашки и Олега нет, поэтому можно избежать ответственности. Он уже хочет окликнуть водителя, чтобы тот заводил машину, но Усов внезапно подрывается: — Азамат Тахирович, он же реально тонет! Помощник начинает метаться, рваными движениями пытается снять туфли, и мэр перехватывает его руки. — Ну и что, — Мусагалиев тянет его на себя, но Саша вырывается и сопротивляется, что есть силы, и эта сила сродни животной. Азамат всё готов отдать, чтобы она была направлена не против него, а наоборот защищала, — Задолбал, Сашка! — он не может позволить Саше уйти, помочь тому, кто унижал и заставлял чувствовать себя ничтожеством. Усов в данный момент нужен рядом. Всегда будет нужен, потому что… Потому что… — Да я люблю тебя! Уши практически закладывает от собственного выкрика. Помощник замирает и разворачивает корпус к мэру, теперь полностью оказываясь в его объятьях. Вот. Всё. Он сказал это, позволив чувствам выплеснуться наружу в оболочке слов, которые, ожидаемо, обескуражили. — Что? — Саша шепчет и сводит брови к переносице в непонимании. Его карие глаза так близко и так странно поблёскивают в свете землегорских фонарей. Они затягивают. Азамат не видит ничего вокруг, и чтобы окончательно не провалиться в бездну, сглатывает и отворачивается: у него уже давно искажена реальность от бесконечного употребления. — Это просто, чтоб ты отвлёкся. Переводит всё в шутку, потому что так надо. Потому что Саша никогда не будет готов. Азамат Тахирович думает, что обретёт долгожданный покой после признания, но вместо этого ощущает себя в подвешенном состоянии. Вина и страх исчезают за пару дней, забирают последние эмоции, и оставляют за собой то, что можно назвать пустотой. Теперь она следует за ним везде: ведёт по коридорам мэрии, заставляет подносить вилку ко рту во время обеда, укрепляет голос во время обращения к народу. И по возвращении домой, в загородный коттедж, именно пустота отправляет его к зеркалу и крепко держит голову, пока он глазеет на изможденного мужчину тридцати шести лет. Азамат проводит по осунувшемуся лицу, касается едва виднеющихся скул и для полноты картины снимает рубашку. За последнее время он довольно сильно похудел, но никак не мог оценить, выглядит ли это болезненно. «Просто торчки обычно худые». Он переводит взгляд: видит за собой незаправленную двуспальную кровать, тумбочку, на которой лежит раскрытая книжка-тайник с самокрутками, и две горы неубранной одежды. Просто дома бывает раз в два дня, а потому на уборку нет особо времени. Да и не нужно это. Зачем заморачиваться? Может, такой же хлам был бы и в кабинете, если бы не уборщица и… Азамат шумно выдыхает и давит пальцами на глаза до цветных кругов. Слепо следует к кровати и как только роняет голову на подушку, сразу чувствует под ней свой излюбленный пистолет — одна из тех немногих вещей, что успокаивает и помогает ощущать землю под ногами. Он всегда носит его с собой на всякий случай. На самом деле, раньше оружие принадлежало отцу. Но в тот злополучный день, когда на него напала стая собак и разорвала на тысячи мелких частей, пистолет украл пятнадцатилетний Азамат. В детстве он вообще часто брал чужое без спроса, но это, скорее, требовала не внутренняя клептомания, а банальная бедность. Мусагалиев до сих пор не может забыть лицо матери, когда после месяца поисков, ей сообщили о гибели мужа. Её глаза были подобны пыльным окнам, в которых видишь лишь себя — она не знала, что ей чувствовать. Умер тот, кого она когда-то горячо любила, но в ком со временем разочаровалась. Ей хотелось бы зарыдать, но не могла, так как было уже по-настоящему всё равно. Она всю себя истратила на переживания о чужом падении. Азамат следит за тем, как спальня постепенно окрашивается в золотисто-рыжий. Только чувства к Саше заставляют его подниматься по утрам с постели, и плевать, что они, скорее всего, невзаимные. О них он всё равно никогда вслух не скажет. Однако появилось другое: страх того, что эта влюблённость — липовая. Просто от скуки рождаются всякие разные придуманные чувства, и если это они, то это значит лишь одно: его человечность давно скончалась в муках. Саша тем более не заслуживает такого к себе отношения. Что если его помощник уйдёт, и никто из них об этом жалеть не будет? А тогда какой вообще смысл? Азамат не хочет думать об этом.~~~***~~~
За последние несколько месяцев Сашка окончательно убеждается, что некоторые процессы необратимы: действие алкоголя на мозг; разрушение сознания наркотиками и смерть человека от пули. Вчера состоялось селекторное совещание с губернатором, которое всем потрепало нервы, в особенности Саше и Азамату Тахировичу. День не задался уже в самом начале: когда компьютер отказался работать и пришлось вызвать сисадмина, которого и в обычные будни-то не сыщешь в мэрии. Благо Аркадий пришёл и всё восстановил. Однако он явно залез туда, куда не надо: нашёл папку «masturbation», в которой хранилось 47 фотографий Саши. Усов сначала посчитал это издевательством и долго злился, а после, уже концу дня, списал на глупость, которая была совершена явно не на трезвую голову. Но тогда почему мэр так сильно переживал и… Саша мотает головой и жмурится: «недумайнедумайнедумайнедумай». Вчера, в это же время, они сидели в запертом туалете, в который помощник его еле затащил под аккомпанемент мата и криков про галлюцинации. Азамат Тахирович долго рыдал у Саши на коленях, пока с губ лился вялый волапюк. Помощник столкнулся с подобным впервые в жизни, поэтому просто молча гладил чужие лоб и щёки ладонью, смоченной холодной водой, и мысленно молился, чтоб это скорее закончилось. Им снова не удалось поговорить. Саша до сих пор ощущает фантомную тяжесть на ногах, а слух цепляется за любое дуновение ветра, что отдалённо напоминает сдавленные стоны. Усов в последний раз оглядывает этаж на наличие работников и, окончательно убедившись, что все уже давно ушли, берёт ноутбук и отправляется к Азамату Тахировичу. Сегодня вторник, но Саша подозревает, что ещё немного, и он может возненавидеть этот день всей душой. В Землегорске беснуется ночь. Как только помощник осторожно приоткрывает дверь, его сразу буквально окутывает тяжёлый запах травы. Все окна открыты, но смрад не желает покидать кабинет, становится даже насыщеннее, словно назло. Азамат Тахирович раскованно сидит в кресле и смотрит в потолок; на лице — лёгкая улыбка. Он выглядит так, будто ему не ведомы ни драмы, ни трагедии. — Выключи, пожалуйста, звёзды, Саш, — звучит так спокойно и тихо. Усов бегло оглядывает точечные лампы на потолке. — Как скажете, — и щёлкает выключателем. Мэр выглядит так беззащитно с этими наивно горящими глазами, поддёрнутыми красноватой пеленой, что Саша ощущает странный невозможный трепет. Такой, которого не было ещё ни разу. Азамата хочется обнять, но пока нельзя себе позволить такой роскоши, потому что перед ним — не человек, а ложный образ, созданный различными аддикциями. Забота нужна только тому, кто скрыт за ним, и у Саши ещё теплится надежда, что путь к настоящему Азамату скоро отыщется. Усов кладёт ноутбук на стол, и мэр тут же поднимается с места и делает шаг к своему помощнику, чтобы быть на таком же расстоянии как тогда, в парке у пруда. Азамат Тахирович дотрагивается кончиками пальцев до чужой шеи и ведёт ниже. Саша инстинктивно напрягается, потому что тот выше ростом и шире в плечах, и в таком положении это особенно чувствуется: «А девушки невероятно смелые, раз не боятся строить отношения с теми, кто может случайно чуть сильнее надавить и сломать им позвонок». Они стоят так с минуту, за которую Саша ещё раз успевает осмыслить, что Азамат болен. Безусловно, болен, и Усов до сих пор не может смириться, что он из-за этого не страдает. В данный момент помощник загнан в угол зависимостью так же, как и мэр, только в буквальном смысле. Она управляет его начальником словно марионеткой, развратно глумясь. — Знаешь, я что подумал, Саш? — Мусагалиев говорит медленно, с придыханием, и всё также глупо улыбаясь, — Может в этот раз порно посмотрим? — Азамат Тахирович! — Саша резко уворачивается от осторожных прикосновений и отходит в сторону, по пути забирая ноутбук, — Это переходит уже все границы, — мэр так и остаётся стоять с согнутой в локте рукой. До него явно не доходит смысл слов, причём своих тоже, — Всё, короче, я ухожу домой! Усов разворачивается и идёт на выход, и как только он толкает дверь, за спиной раздаётся: — Стой! Это шутка была. Не надо. Саша выдыхает. Конечно он бы этого не сделал. Блефовал — только и всего. Он ненавидит манипулировать, но здесь иначе никак. Тут почти как с маленькими детьми: если пригрозишь и не осуществишь или хотя бы не сделаешь вид, что исполнишь задуманное, они будут считать тебя ещё бо́льшим куском дерьма. Но с Азаматом сложнее. С ним нужно великое терпение и, наверное, какие-то экстрасенсорные способности, которых у Саши, к сожалению, нет.***
Азамат не помнит ни конец лета, ни начало осени. Вот он — анабиоз. Этого ли он хотел? Когда каждое утро желчь стоит у горла, словно у какой-нибудь рептилии от постоянных попоек. Когда появляется кашель, из-за которого, кажется, совсем скоро он выплюнет желудок. Как только Азамат приезжает на работу, то в своём обыкновении первым делом идёт к бутылке виски, что стоит и ждёт его на маленьком столике в кабинете. Но в этот раз он её не обнаруживает. К своему ужасу он не обнаруживает ничего. Нет ни одной заначки, которая могла бы скрасить этот день и помочь забыться. Он перепроверяет всё по несколько раз, чуть ли не переворачивает шкаф, за которым обычно хранит пакетики с порошком — и там ничего. Мэр бросается к коммутатору. Ему необходим хоть кто-нибудь рядом, чтобы перекрыть внутренний голос, что с каждой секундой набирает силу после долгой спячки. — Сашка! Срочно, зайди ко мне. Время идёт мучительно медленно, а стрелки на часах, кажется, вообще останавливают свой ход. Дверь распахивается, и в кабинет заходит Саша, приковывая взгляд к своему ярко-розовому костюму. — Добрый день, Азамат Тахирович! — обычно мягкий баритон бьет по нервам и барабанным перепонкам сильнее нужного, из-за чего первые пару секунд мэр толком не вникает в фразу. — Кто-нибудь, кроме тебя, ещё был здесь вчера? — Азамат не знает, как правильнее сесть. Подёргивает плечами и осматривается, будто заранее ища пути к отступлению, — Просто кто-то вынес все заначки из моего кабинета. Помощник складывает руки в замок и щурит глаза — думает, стоит ли врать. Но Азамат уже давно знает все его жесты и повадки. Знает и то, что Саша никогда в жизни ему не соврёт. — Это я сделал, потому что Вам уже реально хватит, — говорит с неким недовольством и так, будто Мусагалиев должен быть ему благодарен. — Хватит?! — вскакивает со своего места, — А может быть тебе хватит быть пидором, а?! — нужно срочно восстановить хотя бы часть брони, поэтому он достаёт из кармана маленький ключик и пытается вставить в самый нижний ящик стола. Пальцы дрожат из-за повышенной чувствительности, не слушаются, но вскоре всё удаётся и слышится долгожданный «клик». Азамат дёргает ящик на себя, и на секунду забывает как дышать, — Сука, а где мой пистолет? Мэр падает обратно в кресло, так как земля постепенно уходит из-под ног. — А я его ещё тогда забрал, — Сашка, всё это время смотрящий куда-то в сторону, вдруг резко оборачивается и пытается поймать чужой взгляд; подходит ближе, — Вот его я точно возвращать не собираюсь. И раз сейчас Вы соображаете, я предлагаю нормально всё обсудить. Я ждал этого восемь грёбаных месяцев, — он говорит вкрадчиво, делая акцент практически на каждом слове, будто по-другому до мэра не дойдёт. И тому ничего не остаётся, кроме как принять правила игры. Всё равно ничего не сможет сделать. — Ладно, давай, но при условии, что ты мне всё вернёшь, — Азамат поджимает губы и прячет дрожащие ладони под бёдра. — Я бы хотел поговорить по поводу того поцелуя. — Какого по-… Блядь! Воспоминание — словно удар под дых, — ещё больше приводит в себя, возвращая к тому, с чего всё началось. Азамат сам давно хотел поговорить об этом, но глушил желание всем, чем можно; и сейчас, рассуждая об этом, он чувствует себя сумасшедшим. Только они так активно держатся за противоположные точки зрения, позволяя им бороться в голове. Но помощник явно не обращает внимание на начавшуюся панику, ему словно только это и надо. Он продолжает гнуть своё: — Что именно это было? Мусагалиев качает головой. Сначала смотрит в окно, потом на Сашу и снова в окно. — Я сам не помню. Забудь уже, — «Прости, за то, что постоянно вру тебе» — Азамат Тахирович, нет. — Азамат Тахирович — нет, но ты — да, — «Просто если я осознанно произнесу, что люблю тебя, меня снова вырвет, только уже прямо здесь, перед тобой». Мэр прикусывает внутреннюю сторону щеки. Если Саша услышит правду, то не сможет с этим жить. Он уволится. Наверняка уволится, и ничего уже не будет прежним. Сердце бьётся быстрее нужного о грудную клетку, делая практически больно. — Да хватит ёрничать! Просто скажи, в чём проблема! — внезапно гаркнул Саша, оперевшись о стол. Азамат вздрагивает: не важно, с кем и в каком настроение общался его помощник, он никогда не позволял себе говорить так. Будто Усов хочет или убить, или просто избить собеседника. Мусагалиев молча встаёт с кресла и, отвернувшись, отходит к окну, словно это как-то поможет. — Азамат Тахирович, — обращается кто-то голосом Саши, но уже благосклоннее, — Пожалуйста, я пытаюсь Вам помочь. Видно краем глаза, как помощник становится рядом и тянет руку к его, чтобы накрыть ладонью, и это становится спусковым крючком. — А я тебя когда-нибудь об этом просил?! Азамат резко разворачивается и бьёт Саше пощечину, звук от которой заходит отвёрткой в ухо; соприкосновение кожи к щетине ощущается тоненькими иглами и отдаёт в запястье, в вены. Вот в чём его проблема: в трезвом состоянии ему страшно нормально прикоснуться к Саше. Помощник хватается за спинку кресла, чтобы удержать равновесие, и какое-то время ошарашено смотрит, пока не произносит, пронзительно шипя: — Да делайте, что хотите. Внутри бурлит стыд вперемешку с извращенным злорадством. — Спасибо, блядь! Разрешил он мне! Азамат Тахирович ждёт несколько мучительных минут, когда Саша точно закроется в своём кабинете, и потом быстро выбегает из мэрии в ближайший ларёк за водкой — хочет напиться помощнику назло, но при этом не желает быть застуканным. Он точно сходит с ума. Вообще водку Азамат терпеть не может, потому что считает, что покупают её только нищие. Однако именно она способна отключить его сознание полностью. Он ещё в школе понял, что не может напиться одним пивом — всегда нужен стаканчик виски, чтобы почувствовать приятное опьянение. Также он крайне редко вырубается или испытывает похмелье от алкоголя. Приходится залить в себя пару литров крепкого и вообще не пить воды, чтобы случилось что-то подобное. И по какой-то необъяснимой причине на следующее утро после бурной ночи, Азамат Тахирович обычно чувствует себя лучше прежнего. Просыпается в спокойном блаженстве, и нет ни «больной головы», ни «сушняка», на которые жалуется большинство людей. Вот только нечто вроде похмелья приходит через несколько часов после пробуждения, если не выпить стопку чего-нибудь горячительного. Пары спирта проходятся по раздражённой слизистой, как только Азамат откручивает крышку. Он прикладывается к бутылке и пьёт прямо из горла: пусть водка льётся через разодранное горло прямиком в желудок, где точно сможет сжечь всех бабочек; пусть заполняет и раззадоривает пустоту. На вкус водка премерзкая, гадкая, но это плата за собственный эгоизм и инфантильность. Саша в последнее время стал жёстче, а сегодня вообще разговаривал подобно разъяренным горожанам. Они мэра всегда презирали, и значит Саша тоже скоро начнёт. Это Азамат сделал его таким. Испортил. Он оттолкнул от себя человека, который был единственным, кто защищал его в этом городе. Всё сменяется довольно быстро. Стоит глубокий вечер, когда Азамат Тахирович обнаруживает себя, совершенно в другом кабинете, лежащим на диване и спорящим с бутылкой. В ногах, как и в руках — жуткая слабость, но он продолжает ими подёргивать, периодически выкрикивая разного рода ругательства. И уже когда веки становится невозможным держать открытыми, Азамат, всё-таки зовёт: — Саша! Гордости в нём давно нет. Саша и правда приходит. Даже выглядит обеспокоенным. Он что-то спрашивает, но мэр забывает значение всех слов, и ему всё слышится невнятным бормотанием. Усов пытается его ровно усадить на диван, крепко держа за подмышки, и Азамату на мгновение становится страшно, потому что он ничего не чувствует и будто наблюдает за этим со стороны; его даже не мутит от того, что мир ни с того и с сего с становится с ног на голову. Мэр уже хочет попросить Сашу приставить пистолет к его виску, но язык тоже отказывает. И почему вдруг возникло дежавю?***
Азамат Тахирович пробыл в алкогольной коме всего час, но Саша успел весь известись. Еле дозвонился до «скорой» — никто не хотел себе лишних проблем с администрацией, но Усов умел договариваться. Мэра успели спасти, и помощник не помнил, когда последний раз испытывал такой прилив счастья. С лица начальника градом идёт пот, а щёки горят красным румянцем. Выглядит так, будто из ада восстал, но Азамату, кажется, всё равно — он первым делом хватает за запястье не способного сдержать улыбку Сашу и тянет, позволяя упасть на диван рядом с собой. У последнего в груди что-то ёкает, когда его голову берут в захват, целуют, а после взъерошивают волосы. Всё это кажется сном, поэтому Усов сразу смотрит на собственные руки. Просто во сне они всегда выглядят странно: постоянно меняют вид, форму, количество пальцев, как будто непрерывно перетекают из одного состояния в другое. Но ничего этого нет. Всё как обычно, и это даёт повод для новой волны эйфории. Саша поднимает голову и натыкается на морщинки в уголках чужих глаз — точно солнечные лучики. — То есть, Вы не ненавидите меня? — Что? Нет. С какой это стати? — Азамат Тахирович шмыгает носом и смотрит заинтересованно: так, что Саша готов простить ему и пощёчину, — Всё как раз наоборот, — они смотрят друг на друга непозволительно долго, и Усов слышит, как ухмыляется врач, что сидит рядом, на стуле, — И вообще, знаешь, — мэр вскакивает с дивана, — Я теперь этот город любить буду! — и стремительно выходит из кабинета. — Не обращайте внимание, это посталкашный синдром, — врач сразу же опускает Сашу с небес на землю, но тот, не верящие, переводит на него взгляд, — Вот увидите, эта штука очень быстро проходит. Тут же возвращается Азамат Тахирович и, будто в подтверждение, хватает со стола бутылку водки, но, увидев что та пустая, ставит обратно: — Блин, пустая, ладно, — он оборачивается к своему помощнику, что периодически поглядывает на доктора, но тот может только пожать плечами с лицом а-ля «Ну вот, я ж говорил», — Саш, я сейчас поеду к этим… К стриптизершам. Меня не жди. Проверишь и закроешь все кабинеты. Ай, чё я тебе рассказываю. Сам всё знаешь. Азамат и правда уходит, а за ним и врач, который зачем-то забирает с собой найденную крышечку из-под водки, которую нюхал всё это время. Саша остаётся наедине со своими мыслями. Не может понять, почему повёлся на ложный образ и поверил, что всё теперь будет по-другому. Он выкидывает пустую бутылку, выключает свет и старается не думать об этом «посталкашном синдроме». Однако с этого дня он перестаёт стараться вообще. Ещё где-то через час приезжают журналисты, но Сашу это ничуть не удивляет. Предполагал, что новость быстро разлетится, так как много раз звонил в «скорую». Он стоит в приёмной, спиной облокотившись о стену — ждёт пока журналисты расспросят Катю — и снова изучает свои руки. Очередная проверка на реальность. Всё как обычно: вот фаланги пальцев и небольшая царапина от когтей кошки на правой ладони. «Этими руками мне хочется задушить тебя, Азамат». Когда очередь доходит до Саши, он специально не обращает внимание на толпу. Усов смотрит поверх голов на дверь, на которой табличка коротко и ясно гласит «мэр», и сосредоточенно подбирает слова. Сколько раз он туда приходил? Сколько раз видел мокрое от слёз лицо Азамата Тахировича? Саше становится не по себе, потому что когда-то он пытался найти в этом глубину. На деле ничего такого нет. Мэр такой, какой он есть: сшитый из зависимости и импульсивности. Они стали смыслом его жизни. «Если человек не хочет быть человеком — это уже не моя вина», — думает Саша и расправляет плечи. С этого дня он не позволит другим людям увидеть свои эмоции, не позволит увидеть им слабость. Усов больше не даст Кате повода поучать себя — сам в скором времени будет её наставлять. Он станет сильнее и докажет, что может быть сильным, несмотря на последствия, несмотря на то, сколькими эмоциями придется пожертвовать.~~~***~~~
Морозный ветер залетает в приоткрытые окна, заставляя их грохотать; прокрадывается к ногам; целует через тонкую рубашку плечи. Саша перестаёт приходить к Азамату Тахировичу по собственному желанию, но до мэра это доходит только к середине дня, когда он, потягивая виски, никак не может вдуматься в смысл написанного в документах. Эта мысль встаёт поперёк горла; Мусагалиев сглатывает и, в попытке избавиться от дискомфорта, произносит такое родное: — Сашка! Помощник механически заходит в кабинет и молча становится рядом в ожидании указаний. Он смотрит чётко на своего начальника и никуда больше, и это немного обескураживает. Азамат чувствует, что что-то изменилось, но пока не может понять что именно: движения те же, мимика та же, но вот взгляд… — Можешь объяснить, что это, — мэр отдаёт документ прямо Саше в руки, при этом соприкасаясь с чужими пальцами, и вдруг осознаёт, что не чувствует их тепла. Будто дотронулся до куклы. Или это проблема не в Сашке? — Это жалобы горожан по поводу прорванной канализации в центре, — спокойно поясняет он и кладёт документ обратно, — Она просто мешает установке новогодней ёлки. Азамат кивает и ради эксперимента проводит пальцами по стакану. Снова ничего — будто у него онемели пальцы, — и это обезоруживает ещё больше отсутствия пистолета в ящике (Саша его так и не вернул). Мусагалиев также хочет ещё раз тронуть помощника за руку, которой он всё это время держит листок, но тот, то ли специально, то ли случайно, тут же отдёргивает её и, не сказав ни слова, уходит. Но теперь Азамат может понять, что его любовь совсем не липовая, а самая настоящая, потому что ему далеко не всё равно как на то, что он теперь Усова касаться не может, так и на то, что Саша начинает его будто избегать. Всё это сидит у Азамата внутри рядом с пустотой, будто огромная гематома, что постоянно болит. Первое, скорее всего, из-за бесконечного употребления, и он решает попробовать бросить, когда понимает, что онемение не проходит уже третий день. Но пока отказывается только от амфетамина и травы, так как они никогда не были основными элементами жизни. Азамат считает это самым простым, когда в первый день не происходит ничего. Однако на второй приходит она — ломка. Уже и забыл, как это. Когда страдаешь от постоянного чихания и зуда даже не в мышцах — костях. Азамат сидит на диване в углу своего кабинета, смотрит на снегопад за окном и раз в три минуты подтягивает колени к подбородку — вдруг при движении боли станут меньше. Рядом на подносе стоит остывший чай, что принесла Катя. Она не задавала лишних вопросов, но они и не нужны были, мэр видел, как она смотрела, и от этого уже неприятно стало. Она просто ничего не понимает! «Ломка — это ж несущественно. Как грипп, не более. Поболит и пройдёт» — думает Азамат, трогая и периодически царапая челюсть, которую уже начинает сводить. «Вам бы в больницу. Легче станет», — рассуждает Сашка, но мэр, как ни крутит головой, не понимает, откуда исходит звук. Но помощника он не звал, следовательно здесь его нет, а в здании пусть стены и тонкие, но не настолько же; значит снова галлюцинации. Ну хотя бы слуховые, и на том спасибо. Улицы теперь окончательно покрыты белым снегом, и это режет глаза, стоит только сделать первый шаг из мэрии. Проходит шестнадцать дней с начала завязки, и это точно, так как к Азамату возвращается чёткое восприятие времени. Пальто на нём расстёгнуто, перчатки не хочется натягивать, а потому он просто бредёт, в полной мере ощущая, как ветер закрадывается под одежду. Решает закурить, но в карманах только, чёрт бы их побрал, пустые зажигалки. Азамат ни раз слышал от Саши, насколько же их город в ужасном состоянии, но смог в этом убедиться только более или менее отказавшись от наркотиков. Панельные дома нависают грузными серыми великанами, а улицы, как и аллеи, окутаны холодным голубым туманом. Всё кажется бесцветным, никчёмным — даже огромная новогодняя ёлка, которой, всё-таки, нашлось место в центре Землегорска. Атмосфера будто из романа Достоевского слизана. «Кстати, надо бы, наконец, вернуть его Сашке. Снова будет повод поговорить, а то он и во вторник приходить перестал. Может он тогда и пистолет взамен отдаст?» Ещё спустя пять дней Азамат решает не пить — одну только минералку хлещет, будто инсульт его, всё-таки, настиг. Нехватка виски ощущается особенно остро. Теперь всё становится в разы скучнее, а мысли в голове жужжат слишком однообразно и громко, но он справится. Обязательно справится, потому что онемение постепенно проходит, и это главное. С травой Азамат тоже, наконец-то, завязал и у него будто суперсилы появились: восстановилась память, энергия и контролироль над эмоциями, пропала тошнота и нормализовался сон. Прекрасное чувство! Только вот Сашка этого будто не замечает. Или не хочет замечать. Он ходит по мэрии призраком, общается с коллегами только по поводу работы и сидит в своём кабинете безвылазно. — Азамат Тахирович, у меня очень много работы, — произносит Усов, нервно выдыхая, на очередную просьбу начальника посидеть с ним в кабинете. Звучание собственного имени подкупает и заставляет сжаться связки под грудиной. Мусагалиев той ночью смакует его довольно долго и невольно сминает простынь рядом с собой. Здесь должно быть тело. Уже не важно, женское или мужское, — оно должно быть, чтобы заполнить эту пустоту. Хотя нет. Внутренней пустоте нужен только Сашка. Азамат никогда не умел понимать людей, но это никогда не ощущалось так болезненно, как в Новый год. Он заявляется к Саше домой в одиннадцать вечера, когда все нормальные люди сидят дома с семьями и ждут речь президента. Долго стоит у двери в квартиру, из которой доносится приглушенная музыка, не решаясь постучать — руки словно приклеены к туловищу; мечется туда-сюда, опасаясь испортить чужое веселье. Но это крайне глупо — стоять тут, как верный пес в ожидании любимого хозяина или еще чего. Саша никогда его не прогонит. Поэтому Азамат стучит в дверь кулаком, но как только слышит по ту сторону: «Иду! Иду!» — сразу чуть ли не отскакивает назад. Сашка открывает невероятно счастливый, а на его шее — фиолетовая мишура, что поблескивает в свете ламп. Он яркий, каким всегда был и должен быть. Однако всё меняется, стоит ему поднять взгляд чуть выше и наткнуться на на того, с кем он зарёкся видеться лишь на работе. — Азамат Тахирович? — Сашка? — вопрошает слишком уж наигранно и на лице сама собой появляется широкая улыбка. Мэр не видел своего помощника очень давно, а в такой неформальной обстановке — тем более, — С Новым годом! А ты чего здесь делаешь? — Живу. — Здесь? — Мусагалиев не знает, зачем ломает комедию, — Вот так совпадение. А меня сюда загнали декабрьский ветер и тоска. Вот, в первую попавшуюся дверь постучался. — Прям в первую попавшуюся, на двадцать пятом этаже, да? — Саша щурит глаза и на всякий случай не отпускает дверную ручку. — Хватит! Я сверху начал! — Азамат сам уже устал ходить вокруг да около, но без этого никак. Прямолинейность мало кто любит, — Ты чё думаешь, если каждое утро кашу с мужичком ешь, всё, Шерлок Холмс, что ли? Усов долго не церемонится. Сразу начинает закрывать за собой дверь, но его вовремя тормозит Азамат, схватив за запястье. Тёплое. Оно тёплое! И это чертовски хорошо, чтобы просто дать всему резко закончиться. Слишком долго этого ждал. — Ладно, всё. Извини, не обижайся, — он понимает, что держит его дольше нужного, только когда Саша, наконец-то, отпускает дверную ручку. — Азамат Тахирович, зачем вы пришли? — Понимаешь, Саш, — мэр позволяет себе отойти на несколько шагов назад, — Новый год — он такой праздник… Нельзя его одному встречать. — Ну так езжайте к своим близким. Кто они у Вас там? Шлюхи? Барыги? — в вопросе слышится некая обида, и Азамат цепляется за неё, как за спасательный круг. — Да я бы рад, но вот у шлюх тоже близкие есть, — врёт. Снова. Какой же цирк! — Азамат Тахирович, я понял Ваш намёк, но, к сожалению, я не могу. У меня гости. Ими оказываются Катя и Олег. И у Мусагалиева в голове не укладывается, как он мог пригласить именно их. Честно, было бы менее обидно, будь это кто-то другой. Девушка чуть позже выходит из квартиры, становится рядом с Сашей и начинает виновато разглядывать потрескавшуюся плитку на полу; а Олег, оказывается, гуляет этажом выше, в надежде, что его никто не услышит. — Да пошли вы к чёрту, — Азамат уже подходит к лифту и последний раз смотрит на переглядывающихся Катю и Сашу. Сзади них свет из-под приоткрытой двери видится спасением, и Мусагалиев идёт ва-банк. Он резко сворачивает с пути и забегает в квартиру, пока до её хозяина не доходит происходящее, и автоматически запирает изнутри на щеколду. — Откройте! Это не смешно! — слышно, как Усов несколько раз дёргает ручку и стучит, и каждый удар словно отдаётся в голове. Азамат стоит посреди небольшого коридорчика и слепо оглядывается. Он мысленно корит себя за совершенное, но всё равно пробирается в глубь, когда слышит по ту сторону тихий звон ключей — взял, всё-таки. Сашка, значит, предполагал, что так будет. По пути Азамат снимает пальто, кидает в сторону вешалки и то, всё-таки, цепляется за крючок. Проходит мимо красиво накрытого стола в гостиной, не менее прекрасной ёлки и, оказавшись в кухне, падает на стул. Откуда-то из-за угла выбегает трёхцветная кошка и несётся прямиком в коридор, и Мусагалиев еле сдерживается, чтобы не схватить нежелательного свидетеля — ему уже ничего не поможет. Видимо, Саша уже в квартире, раз музыка резко выключается. — …поэтому, вам лучше уйти. Прости, Кать. Ещё раз с Новым годом тебя. Угрюмый, он вскоре медленно заходит в кухню и облокачивается о гарнитур. Азамат не знает, куда себя деть. — Это и Вас тоже касается, — Усов смотрит на свои же пальцы, что нервно стучат по лакированному дереву, — На выход. — Саш, ну пожалуйста, ну выслушай, войди в положение, — дыхание сбивается, а нога сама собой начинает подёргиваться, — Вот… вот тебе сердце разбивали когда-нибудь? Тут Саша зыркает с презрением, будто Азамат задаёт не вопрос, а выдаёт некрофильскую шутку на чьих-то похоронах. — Разбивали, — пауза, — Есть один придурок конченный, работаю ещё с ним вместе. В сентябре как-то зашёл в его кабинет, а он себе в башку пытается выстрелить. Снова повисает молчание, пока Саша недвусмысленно на начальника поглядывает. Азамат может и с небольшим опозданием, но догадывается, о ком идёт речь, и в голове от этого что-то проносится, но далеко не воспоминание, нет, — скорее мысль, что Сашку тот случай, оказывается, задел. И что у него, Азамата, хватило, значит, смелости на… Интересно. Мусагалиев так-то вообще не помнит как, когда и, главное, после чего всё было. Вроде как дуло возле виска оказалось после того, как сисадмин обнаружил на компьютере ту пресловутую папку. И это Азамат знает только со слов Кати, и то в тот день она ничего не видела, только слышала выстрелы по ту сторону двери. Внезапно на улице что-то хлопает, и подоконник окрашивается в красный; ещё один хлопок — и в зелёный. Что ж, значит куранты уже отбили, раз народ салют начал запускать. Азамат внутренне усмехается: «И потом ведь эти люди будут приходить в мэрию жаловаться, что денег нет, хотя сами при этом сливают свои зарплаты на такую бесполезную хрень как салют». Саша смотрит на часы, а там уже и правда за полночь. Он резко, но несильно, ударяет по гарнитуру кулаком и сквозь зубы шипит: «Сука». Азамату хочется хоть как-то оправдаться, но зачатки слов моментально умирают от одного лишь взгляда карих глаз, ведь там тёмная, затягивающая пропасть. Саша выходит из кухни и спустя пару хлопков ящиков в прихожей, возвращается уже с фонарём. Хозяин квартиры с нечитаемым выражением лица подходит к своему начальнику слишком уж близко, а тот невольно вздрагивает и вжимается в стул, будто на него этим фонарём замахиваются. — Да сядь ты нормально! — Усов грубо хватает за волосы, отводит чужую голову немного назад, и в глаза Азамата ударяет горячая белая вспышка. Сашка нависает над Мусагалиевым, загнанно дышит и поочерёдно оттягивает веки, и последнему сейчас бы пошутить похабно и в гействе помощника обвинить, но не хочется. Наоборот, Азамат еле сдерживает улыбку, ведь он спустя столько времени полноценно чувствует Сашу: его тёплые прикосновения, жилистые руки, даже слышит как сердце быстро-быстро бахает. Усов мучит его целую минуту, убирая и снова поднося фонарь, и в итоге заключает: — Не понятно нихера, — он отстраняется, и Азамат, ощутив свободу, начинает деланно потирать шею, — Так! Честно скажи, употреблял? В глаза мне смотри! Такое отношение к себе жутко раздражает, но с этим всё равно ничего поделать нельзя, разве что закричать в ответ, но это вряд ли будет для Саши показателем адекватности. — Нет, — Мусагалиев смотрит исподлобья, — Представь себе, я с утра даже вискарь не пил. Похоже недо-следователя этот ответ устраивает, потому что фонарь благополучно откладывается в сторону, а Саша тяжело опускается на стул, веки закрывает и надавливает на них пальцами. Единственное, что радует, — Усов здесь, на кухне, хотя мог бы с лёгкостью послать или уйти. Азамат спустя пару секунд тишины, повинуясь слепому порыву, сначала аккуратно, с трепетом дотрагивается до чужой ладони, что лежит совсем рядом и после, не встретив сопротивления, уже смелее накрывает своей, и начинает легонько поглаживать. Просто в какой-то книжке прочёл, что это успокаивает. Когда Саша, наконец, открывает глаза, они абсолютно безжизненны. По спине Азамата внезапно пробегает холодок — такие же были у его матери, когда сообщили о смерти её мужа. От собственного же сравнения становится мерзко, поэтому он рефлекторно сжимает чужую ладонь и отчаянно выпаливает: — Саш, пожалуйста, прости! Я постараюсь измениться! Я… просто ты даже не представляешь насколько ты мне нужен. Всегда был нужен. В лице напротив ничего не меняется, — такое же каменное — только взгляд теперь устремлён на Азамата. На кухне настолько тихо, что слышно монотонное тиканье часов и с каждой секундой тяжелеющее дыхание Саши. В тот вечер мэр так и не понял, почему в уголках глаз его помощника появились слёзы.