Под сенью Дракона

Наш дом уснул, но мир не ждёт. Зовёт дорога нас вперёд... Покуда шлёт лучи звезда, До грани ночи, а тогда Уйдёт туман, исчезнет тень, Наступит новый светлый день... Властелин колец. Песня Пиппина для наместника Гондора.

Стены Винтерфелла уже начали наполняться говором дворовых служек, лаем псов и всхрапыванием коней. Слуги с недоумением косились на застывшего посреди двора парня, обыкновенно всегда старавшегося быть как можно более незаметным, чтобы не вызвать гнев леди Кейтилин. Честно говоря, слуги вообще относились к Джону по-особенному. Тот вроде был и не благородный, но в то же время являлся сыном их господина. И в отличие от детей «снулой рыбы Талли» являл собой отличный образец истинного Старка. Благородный до мозга костей, незлобливый и замкнутый. «Оно и понятно», - пожимали плечами местные кумушки. – «Живя под одной крышей с этакой мегерой, кто хочет может стать замкнутым». Тем страннее было наблюдать за странными метаморфозами «старковского бастарда». Юноша хмурился, с неодобрением поглядывая на затянутое облаками небо. Сжимал и разжимал кулаки, встряхивал голой словно упрямый жеребец, что-то горячечно шепча: беззвучно, но яростно. *** Утро, как и многие предыдущие до него, здесь, на крайнем Севере, было по-зимнему холодным. Казалось, стоило только остановиться на мгновение и немного прислушаться, и в унылом завывании ветра, запутавшегося в осыпающихся зубцах крепостной стены, непременно услышишь смутное дыхание приближающейся катастрофы. Сейчас это казалось странным. Как они могли пропустить столь очевидное предупреждение природы мимо себя? Ведь все признаки были как на ладони, прямо перед их глазами! Очередной порыв студёного ветра бросил в лицо человека, замершего на стене, непривычно смоляные кудри, заставив признанного бастарда лорда Винтерфелла, Джона Сноу, поёжиться и сильнее укутаться в плащ, подбитый густым волчьим мехом. Джон нахмурился и порывисто качнув головой, начал спускаться во внутренний двор. Он пришёл сюда в надежде найти ответы, но не находил их. Пришёл в надежде успокоить ту бурю эмоций, что поднялась в его сердце, но никак не мог успокоиться. Он продолжал мысленно взывать к Старым Богам, иногда негромко поминая недобрым словом Детей Леса и Мизинца, и думая-думая-думая… Вспоминая всё больше и больше подробностей своего прошлого, затёртых неумолимым временем и зачастую подводящей стариков памятью. «За что вы так со мной, Старые Боги?!! Я прожил долгую жизнь, наполненную как потерями, так и короткими радостями. Я растерял всю свою горячность и юношеский максимализм сменив их на смирение старости и мудрость прожитых лет. Тот ли я человек, кому вы хотите вручить судьбу этого мира?» Хотелось остановиться, прокричать все эти слова прямо в хмурое небо. Толи гневно, толи с отчаянием. Джон и сам не понимал, какое чувство преобладало в нём сейчас больше всего. Время открыло ему глаза на многое. То, что скрывалось от него по причине его собственной невнимательности, стало настолько очевидным, как и тот факт, что солнце всегда встаёт строго на востоке (или же как зарево, начинающее разливаться строго на востоке). И одним из них стало откровение, что не только Старки, но и все остальные Дома, в первую очередь, тоже стремились защитить свою «стаю», даже если это означало рвать глотку сопернику. Джон понял только одно, в этой гонке жизни и смерти не было правых и виноватых. Они все одинаково скорбили, любили и ненавидели, рождались и умирали. Они были живыми, чувствующими. И только это было самым главным. Так, пребывая в собственных мыслях и сомнениях, Джон пересёк двор и начал спускаться по крутым каменным ступеням в крипту. Неожиданно всплывшее воспоминание заставило его улыбнуться. Тогда он, ещё малец, вместе с Робом решил устроить себе «проверку храбростью» спустившись в эти стылые, наполненные многочисленными ликами предков, залы. Джон встряхнул головой отбрасывая излишние волнения. Ритмичный шаг гулко отражался от стен, пока в какой-то момент нежданный посетитель крипты неожиданно не остановился. – Я вернулся, матушка. – Негромко сказал юноша, всматриваясь в грубоватые черты каменного изваяния. Здесь, совсем недалеко от него, покоились останки его матери, которую он так и не смог узнать при жизни. Да что там, он не смог узнать о ней даже из рассказов других, ведь все, кто мог что-то рассказать про Лианну умерли ещё до того, как он узнал о своём происхождении. Джон вздохнул. Неверный колеблющийся свет факела ещё больше искажал лик запечатлённой в камне женщины. И тогда он просто опустился на пол, привалившись спиной к ногам «матери», и начал говорить. Сначала тихо, практически беззвучно, затем всё быстрее и быстрее, глотая слова и окончания, давя в себе так и не выплаканные за долгие годы страданий слёзы. Джон говорил долго, очень долго, как сын, впервые встретивший мать... Сейчас он, несмотря на бесчисленные испытания в прошлом, был всего лишь просящим о ласке и понимании ребёнком, жаждущим, чтобы его выслушали. Жаждущим, чтобы его поняли. И в леденящих стенах крипты… его слушали. Он рассказывал матери, как после победы поселился по ту сторону Стены, в нескольких милях после выхода из Зачарованного леса, в родном поселении Игритт. Рассказывал, как потеряв одну за другой двоих возлюбленных, он до конца своих дней так и остался одинок, справляя естественные мужские потребности в женской ласке короткими интрижками с суровыми северными воительницами-одичалыми. Рассказывал, что большую часть своего досуга в те годы занимало обучение названных братьев Игритт, чудом выживших после мерного шествия по континенту армии мертвецов. Он учил их обращаться с мечом и читать те немногие книги, что у них были. Они учили его выживать в суровых условиях Застенья. День за днём, декада за декадой, сезон за сезоном – постепенно, мало-помалу, он рассказывал, как учился жить заново. Вся ночь была в его распоряжении. Ближе к утру, попрощавшись с матерью и пообещав навестить её в ближайшее время, он ушёл. ( А потом наступило утро). – Иронично. – Тихонько фыркнул Джон, прикрывая ладонью усталые от бессонной ночи глаза. – Я ещё не встретил никого из живых, но зато уже вдоволь пообщался с мёртвыми. Джон понимал. Он уже ничего не хотел от этого мира. Выжженная душа, скукожившаяся и надломленная, просила о покое. Но ему просто не оставили выбора... Если он оставит всё как есть, если уйдёт и не вмешается, рано или поздно Королевства, а за ними и весь остальной мир, падут перед Королём Ночи. Но тем не менее он не хотел этого. Он был всего лишь старцем в молодой оболочке. Старцем, давно уставшим от жизни. Но даже сама Смерть не забрала его. И оживляя образы своего прошлого Джон понимал одно... ... Он никому не хотел мстить. Долгое время рядом с теми, кто когда-то был его врагами, научили его смотреть в самую суть. Теперь он разделял людей на тех «кто может быть полезен» и тех «кто пользы принести не может». Например, Кейтилин Старк, в девичестве Талли. Что он чувствовал по отношению к этой, по сути красивой, но где-то глубоко внутри несчастной женщине? Что чувствовала она, оказавшись в одиночестве в чуждом ей краю, где даже вера исповедуемая местными также была ей чужда? Одна, беременная, сопроводившая, пусть и не любимого, но всё-таки супруга на войну и встретившая его из победоносного похода с «бастардом» от другой, незнакомой ей женщины? Она же тогда должна была быть не старше Сансы. Совсем ещё юная, не познавшая жизни девушка, запертая в стылых каменных стенах Винтерфелла. Но в то же время, он понимал своего дядю, выдавшего своего племянника, обладавшего истинно старковской внешностью, за своего бастарда. Понимал, но принять этого так и не смог. Леди Винтерфелла... Сколько она вытерпела? А сколько она заставила вытерпеть его? Но теперь... ... Бывшая Талли, представлялась ему единственной кандидатурой, которая могла стать его… Соучастницей?